Только начал раскручиваться, а сверху пресс: никто же не спрашивает, что у тебя там происходит, у всех же свой план – давай. Туда перемычек не дал, туда панелей не дал, все время чего-то не дал. Все время. Это такой пресс жуткий был. Кулагин собирает свою планерку, утверждает планы УНР, под них собирает планы снабжения и, не спрашивая мои мощности, утверждает планы поставок. А мне куда деваться? Единственное, что он себе не позволял, это прилюдно меня топтать. Но приезжал довольно часто, для начальника управления – часто. Как умный человек, он видел, что вот так было, так стало, но все равно, ему ж надо, чтобы объекты шли.
Потом я понял, что одними планерками не обойтись, стал как-то сколачивать просто человеческий коллектив. У меня дома собирались очень часто, как минимум, человек 20 приходило. С женами, с детишками. Решил я, что спорт объединяет людей. Мне тогда 35 лет было. Организовал я первенство комбината по волейболу, 37 цехов, в каждом цеху команда. Сделал заводскую команду, мы выступали на первенстве района, я был, естественно, капитаном. За счет этого тоже пошло. Так потихоньку-потихоньку встали на ножки, и пошла полоса, начал я представлять рабочих к награждению правительственными наградами. Вот Коля Лафузов у меня был бригадир, бригада двери делали – пока я был начальником комбината, он получил два ордена Трудового Красного Знамени. Если в УНРах награждений не было, а у меня было, то это уже давало мне право говорить, что, ребята, мы же не самые плохие. И в самом деле, мы стали не самыми плохими.
Как-то уже все устаканиваться стало, начали меня таскать на все военные советы, которые проводил командующий. Я-то Кулагина понимал, почему он это делает, мне правда не легче от этого было. Как где чего нет:
– А где начальник комбината?
И тогда нас начали растаскивать более широко. В Алтайском крае мы реконструировали громадный комплекс для стратегов. Причем там специфика в том, что там были новые шахты, новые изделия, они требовали новых характеристик бетонных конструкций ну и где Новосибирск, где Аллейск, бетон же не довезешь, и мне пришлось там на месте организовывать изготовление, то есть строить свой бетонный завод со всеми делами. Мы у себя на комбинате в Новосибирске делали бетон марки 500, а для стратегов надо было делать марку 600. Цемента марки 600 в природе нет, а прочность надо получить 600, то есть за счет вяжущего не получается, надо за счет заполнителя, за счет щебня, песка. Как достичь?
У песка прочность какая есть, такая и есть. Прочность кварца достаточно высокая, но он мелкий, он же растекается. И поэтому мы вынуждены были строить еще целую систему обогащения, вот как руду обогащают – мы так обогащали щебень, мы его мыли, продували, чистили, сортировали. И когда мы сделали пробную партию бетона, дали ему набрать прочность, мы получили марку 700. В Союзе такую не получал никто. Ни в заводских, ни в полевых, тем более, условиях.
А в Аллейске это новая струя, это новый тип ракет, это новое управление, естественно. Там столько крутилось руководства, и опять с главкомами там встречался, и сидел там представитель ЦК, как на подобных стройках, со своим красным отдельным телефоном. И эти планерки бесконечные с утра до ночи…
А потом, в промежутке, я выскакивал в Байконур, мы туда отправляли арочные сооружения. Я туда летал, потому что выяснилось, что на месте нет людей, которые знают, как правильно монтировать и собирать.
Сибирские университеты
– Потом занялся отходами лесопиления. Давали они цифру в 125–130 тысяч кубометров. Возьми от них 5 % опилок, и ты увидишь, сколько опилок получалось. И они все время накапливались, лежали на берегу Оби. К моменту, когда я пришел на комбинат, ему уже было больше 40 лет – опилки уже стали Обь закрывать. И появилась санэпидемстанция, которая сказала: ага, ты хочешь отравить город Новосибирск, так мы тебе не дадим. Мы тебя или посадим, или ты наведешь тут порядок. А какой порядок, куда их девать? Я построил специальный котел, 6 тонн пара в час – это большой котел, который работал только на опилках. Так вот он не успевал сжигать то, что мы пилили в сутки новое, а старые не уменьшались.
Стало совсем скучно, я пошел на совершенно авантюрный шаг, причем никто меня не учил, сам придумал: я приехал к главному санитарно-эпидемиологическому врачу Новосибирской области и говорю: «Слушай, вот как на духу, вот тебе ситуация. Я хочу сделать, я не хочу спрятаться, давай подумаем, что можно сделать. Подскажи, вы грамотные люди, может, у вас есть какие-то наработки». И мы с ним родили план мероприятий по улучшению ситуации на 10 лет. Но санитары они ж санитары, они ж если берутся, то берутся комплексно. Они меня прихватили за котельную на угольном топливе: сгорание топлива ни на одной котельной не проходит нормативно, черный дым – значит, неправильно горит. А угля валом, большущие котлы: один новый котел я построил, пока там был, это 25 тонн пара в час, это трехэтажное здание. В котел залазишь – верха не видно. А он горит круглосуточно. А под ним целая система шлакозолоудаления, его надо убирать, с ним чего-то надо делать. Уголь, когда туда подаешь, надо в муку смолоть, его надо вдуть, обеспечить горение – целое дело. А санитары очень просто: подъезжают, на трубу смотрят – дым черный, ну и предписание – закрыть. Как закрыть? Целый городок сидит, да и все производство на этом паре. Начали экспериментировать, что-то сделали, что-то отписались. Стало понятно, что надо просто уменьшать расход пара и тем самым сокращать работу котельной.
И тогда я подался к зекам. Зеки, кстати, в Новосибирске меня в очень многих вещах выручали, потому что на поверку это оказались очень хорошо подготовленные специалисты. Недалеко от Матвеевки было учреждение, Маяцкий Николай Федорович им командовал, они делали корпуса для магнитофонов. Ну и кучу всякого ширпотреба, а это значит, что у них была хорошая деревообработка. И, прежде всего, у них налажена отличная сушка древесины. А сушка как раз и требует больше всего пара, потому что на изготовление пара почти не надо. И вот я к этому Маяцкому поехал, очень хороший человек, кстати, он тогда получил трудовое красное знамя, за тюрьму получить орден – непросто. И выяснилось, что он не тратит пар. Они были связаны с новосибирским авиазаводом и нашли решение: когда двигатель отрабатывает свой ресурс, у него снашиваются лопатки на турбинах, они загибаются под другим углом, чем когда он обеспечивает тягу. И когда они меняют угол, то при вращении турбины воздух нагревается до 120 градусов. И они этим горячим воздухом грели и сушили древесину. Во-первых, влаги нет, во-вторых, ускоренная сушка, в-третьих, можно регулировать режим – это для меня было открытием. Попытался такой движок купить себе на комбинат, мне не продали. Тогда я с ним скооперировался, какие-то его дела ему делал, а он мне сушил. Была очень плодотворная, очень интересная работа.
У Маяцкого была тюрьма усиленного режима, скажем так. Там сидели сроки до восьми лет. А вторая была строгого режима, там, где выше 10 лет сидят. Вот те мне делали насосы для подачи цемента, в Союзе аналогов не было. У них была собственная конструкция, они сами придумали и сами делали. Обычные заводские насосы выдерживали такую интенсивную работу, как на комбинате, полгода. Эти я поставил – уезжал, они отработали три года и прекрасно еще служили. Ну я еще и в запас целый комплект себе закупил.
Там я познакомился с очень интересным человеком, он был начальником управления промышленных предприятий Сибакадемстроя, которые под Новосибирском строили Академгородок академика Лаврентьева. Строило его Министерство среднего машиностроения, как и все закрытые объекты, и этот мужик был начальник управления промышленных предприятий. На одном из предприятий произошел групповой несчастный случай, два человека погибли. Ему дали восемь лет. Меня начальник учреждения с ним познакомил – его в этой колонии назначили начальником цеха, и он не ходил даже в казарму, ему там комнатку какую-то соорудили, он там и жил. Блестящий инженер, я очень много с ним вещей узнал. И к великой радости я еще был на комбинате, когда ему засчитали условно-досрочное, и он ко мне приехал. А я более счастливого человека не видел, чем он. Так что тюрьмы – они разные, и люди разные, всё разное.
А малая уже в школу пошла в Новосибирске – школа эта была деревянной рубленной избой.
Перед Первомаем открываю почту строительного управления. Приказ. Объявить неполное служебное соответствие – это к 1 Мая – за незаконное расходование финансовых средств. Неполное служебное соответствие – это значит, следующее наказание – снятие с должности. И тут же рядом еще один приказ лежит – объявить строгий выговор за что-то еще там, непоставку куда-то. Ну ладно, пережили. 7 мая открываю пакет, неполное служебное соответствие, строгий выговор. Собрал я всю эту почту, приехал к Кулагини и говорю:
– Евгений Васильевич, давайте так. Если вы меня так здорово предупреждаете, то давайте прощаться, снимайте меня к чертовой матери, найду себе, где служить.
Он говорит:
– А что такое?
– Ну нате, читайте, что такое.
Он почитал.
– Слушай, я такого не подписывал.
Я говорю:
– Евгений Васильевич, ваша подпись, как не подписывал.
Он – кадровику:
– Неси послужную карту.
Есть карта у каждого офицера. Несет, четыре страницы, с одной стороны пишут поощрение, с другой – наказание. Значит, на четырех страницах, там, где поощрения, поощрен главкомом РВСН, почетная грамота главкома, почетная грамота командующего, благодарность начальника главка. Поощрения кончились. На другой – четыре страницы взысканий. Оказывается, я просто не все знал. Что с ним там творилось. Он заставил этого кадровика порвать всё тут же. Потом, говорит, поощрения напишешь. И подполковника уже надо было присваивать.
В общем, наказания прошли, а я построил школу. Шикарную школу, на открытие которой приехала вся советская власть.
А потом мы получили задачку. 29 апреля меня вызывают лично к начальнику главного управления спецстроительства. Был такой генерал-полковник Вертелов, мужик совершенно уникальный, его, по-моему, в 49 лет или в 48 лет призвали в армию. Он был проректор Уральского политехнического института. Присвоили ему высокое звание и назначили начальником Главного управления специального строительства Советского Союза. Это было самое большое управление в составе Министерства обороны, строило оно только стратегически важные объекты. Это стратеги, флот и т. д. Человек совершенно уникального подхода к решению задач. У него было железное правило, которого он придерживался, во всяком случае в то время, что я его знал. Он считал, что нет задач, которые нельзя решить. Вот нету и все. И мне потом рассказывали целую кучу примеров, когда министр ставит задачу: надо сделать вот это, в такие-то сроки и вот то-то, то-то, то-то. Начальники главков – а главков было четыре в Союзе, Главное военно-строительное управление, Главное строительное управление центра, Главное управление спецстроительства и было еще одно главное управление, поменьше – мы не можем, мы не можем, мы не умеем. А Вертелов встает и говорит: я сделаю. И делал, что самое важное. У него был, конечно, колоссальный организаторский дар, совершенно волчья хватка, если он брал, он уже не отпускал, он выжимал, обязательно выжимал. И в то же время у него, конечно, была очень светлая голова, как у