После первой же беседы я понял, что внешняя угрюмость и неразговорчивость Говорова далеко не основные черты его характера. Тогда мы еще не знали, что словцо о бездельниках «прилипло» к Леониду Александровичу еще с юношеских лет, когда он репетировал ленивых учеников, и выскакивало у него непроизвольно в минуты раздражения. Признался он нам в этом в конце войны, когда мы полушутя напомнили ему, что «буркал» он иногда зря.
Начальник разведотдела штаба комбриг Петр Петрович Евстигнеев, представлявший подробные сводки о противнике, на третий день по прибытии Говорова в Ленинград удивился его памяти:
— Мгновенно замечает, когда докладываешь, малейшее изменение на фронте. Когда он успел запомнить сразу номера полков противника по всему кольцу блокады? Чуть что, немедленно спросит: куда и когда ушел полк или даже батальон врага, чем может быть вызвано перемещение?
С большой тщательностью Говоров изучал вражескую огневую систему, особенно расположение осадных орудий, а также и организацию нашего огня.
Впрочем, каждому из работников штаба фронта казалось, что новый командующий придает особое значение именно его области работы. Почти ежедневно он выезжал на какой-нибудь участок. Вскоре после одного из осмотров он принял решение о создании разветвленной траншейной системы. Работы по прокладке в осажденный город бензопровода по дну Ладожского озера, которые начались по предложению инженеров-водолазов, тоже находились под непрерывным контролем, командующего и членов Военного совета.
Что греха таить, в событиях сорок первого года, в урагане начального периода войны деятельность штаба фронта частенько походила на работу пожарной, а иногда и просто посыльной команды, механически выполнявшей приказания командующего. С приходом Говорова деятельность штаба стала быстро приобретать черты коллективности, плановости, целеустремленности.
Этому способствовал и стиль личной работы нового командующего. Он был всегда пунктуален, никогда не заставлял себя ждать и не любил, когда кто-нибудь опаздывал на прием. Войдя в кабинет, мы обычно на столе видели часы и толстую ученическую тетрадь в твердом переплете, в которую он заранее записывал подготовленные для нас вопросы.
В штабах армии быстро узнали, что каждый приезд Говорова влечет за собой детальный разбор самого главного на данном участке фронта. То же происходило и в штабе дивизии, затем последовательно в штабе полка, батальона.
В Ленинграде и в войсках не было человека, который со всей страстью не думал бы о прорыве блокады. Но когда это будет, как, где?..
И вот довольно быстро из самих заданий, решений, требований Говорова стали заметны и штабам, и войскам главные цели и перспективы дальнейшей борьбы за Ленинград.
Однажды днем, едва начался обстрел немцами завода «Электросила» и Мясокомбината, как одновременно необычно густо раскатился и гул наших орудий у Средней Рогатки, Пулковских высот и над Кронштадтом. Через несколько минут вражеский огонь по городу прекратился, а еще чуть спустя снаряды противника стали рваться уже не в городе, а около наших батарей.
Командующий артиллерией фронта полковник Одинцов, наблюдавший всю эту картину с верхнего этажа Мясокомбината, удовлетворенно сказал:
— Ну вот так-то… Давайте-ка померяйтесь теперь с нами силами. Это лучше, чем по жителям стрелять.
Термин «контрбатарейная борьба» — специальный военный термин. Это — дуэль орудий, где применяются свои методы и тактика, свои технические средства разведки и корректировки огня. Но контрбатарейная борьба, как постоянно подчеркивали Говоров и другие члены Военного совета фронта, имела и огромный политический и моральный смысл. От артиллеристов требовалось снять вражеский огонь с города, самоотверженно приняв его на себя, и перейти к упреждающей наступательной тактике.
Методически, планомерно, с холодным и умным расчетом, но с яростью в сердце каждого артиллериста шла эта борьба.
Немцы пытались переходить к новым приемам: отодвигали вглубь свои огневые позиции, перебрасывали с места на место «кочующие» орудия, пытались скрыть свою систему огня. Однако непрерывно преследуемые наступательным огнем ленинградских контрбатарейщиков, они вынуждены были вместо обстрела города все чаше вступать в поединок с нашей артиллерией.
Об одной из таких дуэлей рассказали в своей книге «Ленинградская артиллерия» М. Богатов и В. Меркурьев.
Батарея дальнобойных пушек старшего лейтенанта Амеличева была выдвинута под самый нос противника к Пулковским высотам. В один из дней она открыла точный огонь по командному пункту 50-го немецкого стрелкового корпуса, разместившегося в районе Гатчины, и по железнодорожным эшелонам. Немцы крайне нервно реагировали на обстрел. Шестнадцать батарей сосредоточили огонь по орудиям Амеличева. Три раза «юнкерсы» группами по пятнадцать — восемнадцать самолетов бомбили позиции этой батареи. Около десяти тысяч снарядов выпустили немцы, пытаясь подавить нашу батарею, но она осталась в строю.
Почти ежедневно Говоров вместе с Одинцовым, начальником штаба артиллерии Николаем Николаевичем Ждановым и командующим артиллерией КБФ Иваном Ивановичем Греном «колдовали» над графиком очередного упреждающего удара по осадным батареям противника или по его жизненным центрам. По единому плану с артиллеристами стала действовать и наша бомбардировочная авиация.
Вскоре начальник разведотдела Евстигнеев докладывал командующему о показаниях пленного немецкого офицера, захваченного под Гатчиной: «В штаб корпуса приезжал генерал-полковник Линдеман, командующий 18-й армией… В штабе только и говорили, что у русских произошли какие-то серьезные изменения в командовании артиллерией, что надо принимать особые меры».
Уже к июлю сорок второго года немецко-фашистская осадная артиллерия понесла такие потери, что число выпущенных ею по Ленинграду снарядов снизилось с семи до двух тысяч, а затем до тысячи снарядов в месяц. Тогда гитлеровское командование подтянуло из Крыма и Европы под Ленинград новые дальнобойные системы, рассчитывая восстановить свое огневое господство. Однако, несмотря на все попытки, сделать это не удавалось.
Говоров много думал об активизации нашей обороны, проведении хотя и небольших по масштабам, но наступательных боев. Он не раз высказывал мысль, что в малых боях мы должны научиться побеждать в предстоящих крупных сражениях.
И в своих начинаниях он получал полную поддержку от членов Военного совета фронта, которые одновременно являлись и руководителями городской партийной организации. Видимо, постоянное общение с ними способствовало исполнению давнего желания Леонида Александровича вступить в партию.
Первого июля 1942 года Говоров подал заявление в партийную организацию штаба фронта. Он писал:
«…Прошу принять меня в ряды Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков), вне которой не мыслю себя в решающие дни жестокой опасности для моей Родины».
«Как-то раз, — рассказывал нам Георгий Федотович Одинцов, — зашел ко мне член Военного совета фронта Кузнецов. Говорили вначале о производстве снарядов, о боевых действиях артиллеристов, а затем, довольно неожиданно для меня, он спросил:
— Вы, Георгий Федотович, кажется, давно знаете Говорова?
— Да, Алексей Александрович.
— Как вы считаете, можно ли его принять в партию?
— Безусловно. Леонид Александрович преданный сын нашей Родины.
— И вы можете дать ему рекомендацию в партию?
— Конечно могу».
Партийные рекомендации ему дали также член Военного совета 5-й армии Западного фронта П. Ф. Иванов и заместитель начальника штаба Ленинградского фронта А. В. Гвоздков. Партийная организация штаба приняла его кандидатом в члены партии. Центральный Комитет вынес решение о приеме Говорова в члены партии без прохождения кандидатского стажа.
Еще строже и требовательнее к себе стал Говоров. Делом он стремился оправдать оказанное ему доверие.
Командующий часто бывал на Пулковских высотах, подолгу находился там на наблюдательных пунктах и однажды прямо спросил командующего 42-й армией, генерал-майора И. Ф. Николаева:
— Долго вы собираетесь еще сидеть в мокрых траншеях под Урицком? Устраивает вас положение наших войск там? Пора кончать с окопной неподвижностью.
Вскоре после этого начались частные наступательные бои под Ленинградом. Части 109-й и 85-й стрелковых дивизий, атаковав немцев в районе Урицка и Старо-Панова, вынудили противника перебросить туда подкрепления. Спустя несколько дней части еще двух дивизий, 56-й и 268-й, уже на Колпинском участке завязали бои за вражеские опорные пункты Путролово и Ям-Ижору. Затем нанесли удар 268-я и 136-я дивизии по узлу обороны в Усть-Тосне. В наступлении участвовали и моряки-десантники. Позже бои переместились на левый фланг — снова к Невской Дубровке и Синявину. Войска двух фронтов — Ленинградского и Волховского — предприняли новые удары по врагу, заставив гитлеровского фельдмаршала Эриха фон Манштейна ввести в бой войска, переброшенные из Крыма для штурма Ленинграда.
После разгрома гитлеровской Германии Манштейну пришлось ловчить и изворачиваться в своих мемуарах «Утерянные победы», чтобы свалить на одного Гитлера свои поражения под Ленинградом. С сожалением палача, от которого ушла жертва, он описывал, как сразу по прибытии из Крыма разглядывал с наблюдательных пунктов силуэты исторических зданий Ленинграда, как мечтал вместе с командиром 8-го авиационного корпуса о гигантских пожарах, пылающих в разных концах города. Увы, «герою» Крыма и Севастополя не удалось насладиться таким зрелищем. Вместо штурма Ленинграда ему пришлось, что называется, с ходу перейти к оборонительным боям и оставить тысячи солдат своей ударной группировки на берегах Невы в могилах под березовыми крестами.
— Подлец! — коротко и ясно отозвался маршал Говоров об авторе «Утерянных побед», прочитав его лживый и наглый «труд».