18 января 136-я стрелковая дивизия генерал-майора Н. П. Симоняка и 61-я танковая бригада подполковника В. В. Хрустицкого, отразив последнюю вражескую контратаку, на плечах разгромленного противника ворвались в Рабочий поселок № 5, где соединились с частями Волховского фронта.
Встреча была необычайно радостной. Полтора года ждали ее воины обоих фронтов — Ленинградского и Волховского. И вот она свершилась!
За несколько дней боев танковый экипаж лейтенанта Дмитрия Осатюка уничтожил несколько полевых и противотанковых орудий, девять пулеметных точек.
— Хорошо действовали, товарищи! — сказал Дмитрию Осатюку и Ивану Макаренкову командир бригады подполковник Хрустицкий. — Умело и смело!
— Командование представляет вас к награде, — добавил комиссар Румянцев. — Вы заслужили ее. Кроме того, товарищ Осатюк представляется к очередному офицерскому званию, а вас, товарищ Макаренков, поздравляем со званием старшины…
После дня передышки бригаду снова ввели в бой. За час до выступления Макаренков подошел к командиру. В руках он держал страницу из тетрадки.
— Товарищ лейтенант… — сказал он, и по выражению его лица Осатюк понял, что произошло что-то необычное.
— Слушаю вас.
— Товарищ лейтенант… Вот, посмотрите…
Осатюк взял лист, начал читать:
«В партийную организацию 61-й отдельной танковой бригады. От комсомольца Макаренкова Ивана Михайловича…»
Осатюк внимательно посмотрел на товарища.
— Правильно решил, Ваня. Не сомневаюсь, хороший будет из тебя коммунист. Вернемся из боя, напишу тебе рекомендацию…
Этот памятный бой был самым тяжелым из тех, в которых довелось участвовать Ивану Макаренкову.
Гитлеровцы контратаковали яростно, ожесточенно. Впереди шли тяжелые танки. В цепях пехоты двигались тягачи с легкими противотанковыми пушками. То и дело разворачиваясь, они вели огонь по «малюткам», прикрывая свои танки и пехоту.
Советским танкистам приходилось туго. Одна за другой выходили из строя наши боевые машины. А фашистские танки, казалось, не несли никаких потерь.
— Эти цели нам не по зубам! — крикнул Осатюк механику. — Давай прорывайся к пехоте!
Макаренков молча кивнул головой. Свернув за кустарник, он остановил машину. Когда прошли танки и появилась немецкая пехота, дал газ. Теперь нашему танку угрожала двойная опасность — не только спереди, но и сзади. Но зато перед ним были цели, которые под силу «малютке».
— Не задерживайся! — командовал Осатюк.
Макаренков хорошо видел гитлеровцев. Вот они совсем рядом, фигуры в ненавистных зеленых шинелях. Приставив к животу автоматы, они бежали, вернее, пытались бежать по глубокому январскому снегу, чтобы не отстать от танков.
— Ну, гады, получайте! — крикнул Иван и, попеременно работая рычагами, устремился к атакующим.
Танк врезался в цепь, развернулся и пошел вдоль нее, подминая гусеницами пулеметы и их расчеты. Десятки автоматных очередей понеслись ему навстречу.
Сквозь снежную пелену Макаренков заметил что-то черное. Присмотревшись, различил тягач с орудием. Фашистские артиллеристы торопливо разворачивали пушку, спеша открыть огонь.
— Ваня! — только и успел крикнуть Осатюк.
«Малютка» рванулась к орудию и подмяла его под себя вместе с прислугой.
Прибавив скорость, танк устремился за тягачом. Поравнявшись с ним. Макаренков резко развернул машину. «Малютка» со страшной силой ударила по тягачу и опрокинула его на бок.
Советские танкисты оказались уже за линией пехоты. Водитель, развернув танк в обратном направлении, устремился к фашистской пехоте с тыла. По пути смял еще одно орудие. Тем временем Осатюк выстрелом из пушки в моторную часть поджег немецкий танк, оторвавшийся от колонны.
В самый разгар боя страшный взрыв потряс «малютку». Машину заволокло дымом. Двигатель заглох. Оба танкиста — и командир, и механик-водитель — были ранены, оглушены. Осколками снаряда Макаренкову оторвало ступню правой ноги, пальцы на левой ноге.
Придя в себя, Макаренков услышал голос лейтенанта:
— Давай, Ванюша, выбираться…
— Люк не открыть… Поверните пушку назад…
Подтянувшись на руках, старшина с трудом перевалился через край люка и упал в снег.
— Автомат… — вспомнил он. — Товарищ лейтенант, автомат!
Осатюк вылез из танка с двумя автоматами.
— Быстрее в сторону! — крикнул он. — Пока фашисты не разобрались в чем дело.
Превозмогая боль, лейтенант потащил механика к ближайшей воронке. И в тот момент, когда они были почти у цели, гитлеровцы заметили их. Над головами просвистели пули. Несколько фашистов бросились к советским танкистам.
Завязался неравный бой. Сколько он длился — двадцать минут, полчаса, — трудно сказать. Когда отразившие контратаку однополчане достигли этого места, они нашли в воронке потерявшего сознание старшину Макаренкова и слабевшего с каждой минутой лейтенанта Осатюка. Вокруг воронки лежало несколько десятков фашистских трупов. А чуть поодаль стоял израненный, изрешеченный осколками и пулями танк Т-60, уничтоживший в тот день немало живой силы и техники противника.
После того как танкистам была оказана первая медицинская помощь, боевые друзья бережно положили их на трансмиссию танка и повезли в тыл. Впервые в жизни Иван ехал на танке не как механик-водитель. Было горько и обидно оттого, что именно сейчас, когда так успешно развивается наступление под Ленинградом, он вынужден покинуть строй.
Госпиталь, куда привезли друзья старшину, находился в здании Педагогического института имени Герцена.
Однажды, когда Макаренкова принесли с очередной перевязки, сосед по койке спросил:
— Слышь, Иван, тебя как по батюшке величают?
— Михайлович. А что?
— Указ, понимаешь? Указ о присвоении Героя Ивану Михайловичу Макаренко. Не ты ли?
— Нет. Моя фамилия Макаренков, а не Макаренко. Да и когда мне было проявить геройство! Вот видишь? — слегка шевельнул он ранеными ногами.
В тот же день в госпиталь дружной гурьбой ввалились однополчане. От них Иван узнал, что в указ вкралась ошибка. Они поздравили его с высокой наградой, пожелали скорее поправиться. Высокого звания был удостоен и старший лейтенант Осатюк — верный друг и боевой командир старшины Макаренкова.
А выздоровление затянулось. Только в начале ноября 1943 года старшину Макаренкова выписали из госпиталя. Дали ему в руки костыли, провожатого и отправили в Москву, в Кремль, за высокой наградой.
После того как Секретарь Президиума Верховного Совета СССР зачитал указ, Михаил Иванович Калинин спросил:
— Значит, ваша фамилия правильно Макаренков?
— Так точно, Михаил Иванович. Макаренков Иван Михайлович.
Калинин тепло улыбнулся:
— Видите, как у нас получается: Михаил Иванович — Иван Михайлович. Вроде как родственники. Куда же теперь вы, товарищ Макаренков?
— На родину, в Воронежскую область, — вздохнул Иван. — Раз отвоевался, буду трудиться. Не ради славы — ради жизни на земле! — невольно пришли на память полюбившиеся строки.
Все засмеялись. Улыбнулся и Калинин. Иван смутился, покраснел.
— Любите стихи? — спросил Михаил Иванович.
— Не так чтобы очень. Но попадаются среди них хорошие. Эти когда-то услышал по радио и не могу забыть.
— А что ж! Слова хорошие. «Не ради славы — ради жизни на земле». Очень даже правильно сказано.
Вот уже семнадцать лет работает Иван Михайлович Макаренков на Липецком металлургическом заводе. Пришел сюда, когда, кроме ТЭЦ и нескольких цехов, по существу, ничего не было. С тех пор здесь выросли доменные печи, электросталеплавильный цех, цехи горячей и холодной прокатки.
И сейчас, как и много лет назад, Иван Михайлович не может без волнения видеть яркое зарево, встающее над цехами, когда сталевары выдают плавку.
Идет металл, так нужный Родине для великих свершений, для жизни на земле!
П. ХорошийСЫН КАЗАХСТАНСКИХ СТЕПЕЙ
На рассвете в траншею переднего края нашей обороны забрели дети — девочка лет десяти с тоненькими соломенными косичками, в большом поношенном ватнике и такой же белобрысый мальчик лет шести в длинных штанишках с одной лямкой через плечо и старой вязаной кофте, свисавшей ниже колен.
Бойцы обступили неожиданных гостей:
— Кто вы?
— Откуда?
— Как сюда попали?
— Мы вот из этой деревни, что под горой за вашими окопами, — серьезно, как взрослая, ответила девочка. — Я — Фрося, а это — Павлик, мой брат. Бабушка велела отнести вам печеной картошки и хлеба. Она сказала, что, может, и наш папка здесь воюет…
Подошел парторг роты Захар Тимофеев, или просто Захарыч, как его звали товарищи, немолодой худощавый солдат с рыжеватыми усами, прокуренными табачным дымом. Он посадил мальчика на колени и стал отогревать в ладонях его босые, посиневшие от холодной росы ноги.
— Как же ты отважился прийти сюда, герой? Неровен час, здесь стрелять начнут, снаряды будут рваться.
— А я уже видел, как они рвутся, — серьезно ответил парнишка. — Фашисты бомбили нашу деревню. Мамку тогда убило, дом наш сгорел….
Солдаты переглянулись.
— Где же вы теперь живете?
— В погребе… Дяденька, а вы дадите мне настоящий патрон? — спросил вдруг малыш. — У Саньки Лепехина уже есть целых два… Мы с ним тоже пойдем на фашистов…
— Не детская это забава, хороший мой. И Санька пусть выбросит патроны, не то я ему уши надеру.
Порывшись в кармане шинели, Захарыч достал небольшой перочинный ножик.
— Такая штука будет тебе куда полезнее. Возьми на память. Чего-нибудь смастеришь и мне покажешь…
Павлик с достоинством принял подарок.
Бойцы наделили детей конфетами, печеньем, оставшимися от посылки, недавно присланной текстильщиками.
— За картошку спасибо, — благодарили они. — Горячая, душистая, с удовольствием поедим, а хлеб уносите обратно. У нас своего вдосталь, так и скажите бабушке.