– Джидада Открыта для Бизнеса = Джидада Открыта для Коррупции! #ПартияВластиДолжнаУйти! – читала Сири.
– Освободи всех политзаключенных немедленно, господин президент! #ПартияВластиДолжнаУйти!
– Кодва, Туви, сибили[106], ты хоть понимаешь, что значит «лидер»? Или хотя бы то, что Центр Власти – не твой туалет? #ПартияВластиДолжнаУйти!
– Товарищ президент, что будете делать с 98% уровнем безработицы? #ПартияВластиДолжнаУйти! – читала Сири.
– Туви Радость Шаша, ты можешь хотя бы сказать, когда вы со своими жадными прихлебателями нажретесь, чтобы мы как-то планировали свою жизнь дальше? Как бы, доколе? #ПартияВластиДолжнаУйти!
– Если бы мы только знали, на что подписываемся, мы бы оставили Старого Коня, он и то был меньшим злом! #ПартияВластиДолжнаУйти!
– Мы честно не понимаем, какого черта ты делаешь в Центре Власти, Туви, пожалуйста, сделай всем одолжение и УЙДИ В ОТСТАВКУ! #ПартияВластиДолжнаУйти!
– Отставка, отставка, ОТСТАВКА! #ПартияВластиДолжнаУйти!
– Ладно, ладно, все, Сири, хватит! – Ярость исказила морду Спасителя до неузнаваемости.
– Я могу помочь чем-нибудь еще?
– Нет, на этом все, Сири. Остальное на мне, предоставь все мне. Я покажу этим воинственным детям народа, кто я такой на самом деле, они меня еще не знают!
Когда знающие говорили, что Спаситель действительно показал народу, кто правит Джидадой с «–да» и еще одним «–да», они имели в виду, что Спаситель действительно показал народу, кто правит Джидадой с «–да» и еще одним «–да». Толукути сажали журналистов, сажали активистов, сажали членов Оппозиции. Сажали несогласных, сажали критиков, сажали знавших свои права граждан. Сажали юристов, сражавшихся с тиранией режима; сажали комиков, насмехавшихся над Спасителем и Центром; сажали творческих людей, клеймивших в своих произведениях режим. Толукути сажали учителей и госслужащих, требовавших минимальной зарплаты; сажали студентов, требовавших доступного образования, а также медсестер и врачей, просивших оборудование и лекарства для спасения жизней. Сажали граждан, жаловавшихся в очередях, а также всех, кто выражал недовольство режимом. Толукути ужасные тюрьмы Джидады переполнились избитыми, запытанными и измученными телами детей народа, потому что, как выразился Туви в завирусившейся речи, чтобы напомнить народу, кто тут главный и насколько: «Нас должны почитать; мы – Джидада; мы – конституция; мы – Центр Власти; мы – Защитники; мы – закон; мы – суды; мы – избиратели; мы – избирательная комиссия, и мы – большинство; мы – бизнес; мы – СМИ; мы – дороги; мы – ямы на этих дорогах; мы – мосты; мы – электростанции; мы – тюрьмы; мы – канализация, мы – кислород, мы – огонь, мы – ветер, мы – вода, мы – земля, мы любая хрень, которую только можно придумать, толукути ВСЕ!» – визжал Спаситель потусторонним голосом, и дети жались к матерям.
Но Туви еще не закончил. Толукути он назначил себя пожизненным президентом Джидады, гарантировав, что и правда будет править, править и еще раз править[107]. Толукути он издал указ, отменявший основные права человека. И другой, объявив вне закона антигосударственную деятельность в интернете. И еще один, запретив газеты, радио и телеканалы, признанные вредными для государственных интересов. Затем указом приостановил деятельность жалкой Оппозиции, а также организаций и институтов правозащитников, признанных «Темными Силами». Запретил, как он выразился, «странные оппозиционные тенденции», толукути имея в виду активизм, демонстрации, протесты и все и вся политические действия, враждебные Центру и Партии Власти, как в Стране-Стране, так и в Другой Стране. Указом велел Защитникам вселить страх в самое нутро врагов режима. Толукути перетасовал высшие правительственные посты и назначил на них самых лютых Защитников.
Между тем по Джидаде разбежались, как пожар, угрюмые вести о жестоких проделках Крокодила. Ходили истории о том, как он вламывается в дома, обчищает буфеты и чуланы, всасывая в себя всю еду до крошки. Истории о том, как Крокодил врывается на поля и губит урожаи. Истории о том, как Крокодил воздевает лапы к небу и срывает электрические провода. Истории о том, как Крокодил подслушивает разговоры и кусает любого, кто высказывается против Центра Власти. Истории о том, как Крокодил раскапывает дороги и вызывает ужасные аварии. Истории о том, как Крокодил разжигает пожары. Истории о том, как Крокодил нападает на любого с символикой Оппозиции. Истории о том, как Крокодил требует у джидадцев деньги, а если ему отказать, закидывает их в пасть и поедает. Истории о том, как Крокодил отрывает новорожденных от материнской груди, потому что, по его словам, нежная плоть – самая вкусная закуска. Даже палкам и камням стало ясно, что животное, называвшее себя ненастоящим крокодилом, вегетарианцем, дружелюбным и даже мягким, как шерсть, любителем Джидады, на самом деле страшный злодей, да, отъявленное жестокое чудовище, и при его невообразимом терроре никогда не будет мира.
Красные бабочки джидады
Она начинает успокаиваться, выехав на шоссе А6 – долгий участок, по которому, обещал Золотой Масеко, прибудет в Булавайо не больше чем через полтора часа. «Заблудиться невозможно – просто оставайся на А6 до первого же съезда. Самое сложное – дальше добраться до твоей деревни, но пользуйся богоданным GPS и обязательно возвращайся, нгоба я буду ждать с затаенным дыханием. В смысле, свою машину. С затаенным дыханием», – слышит она звучный голос Золотого Масеко. Улыбается, вспоминая его удивительные рога, его красивую морду, как он пожевывает нижнюю губу, когда задумывается, как смотрит на нее темными озерами глаз, в которых так и хочется утонуть, как к нему упрямо липнет малейший запах краски, потому что он практически живет в своей студии неподалеку от дома ее матери. Золотой Масеко. Само его появление в ее жизни и то нечто без названия, что происходит между ними, – одновременно неожиданно, будоражаще и страшно.
Пока что дорога чиста, как он и обещал, – толукути без ухабов, захвативших тауншипы и большинство городских дорог, отчего животному приходится водить, как пьяному, чтобы не влететь в мелкие ямы. И конечно, в воскресное утро движения практически нет; временами она чувствует себя одной на дороге и немного жалеет, что Золотой Масеко не едет с ней. Да, Золотой Масеко, которому ты, очевидно, нравишься, Судьба, даже больше чем нравишься, и тот, насчет кого рано или поздно придется принять решение, – нет? Ведь сколько можно заставлять животное ждать – а, кроме того, зачем вообще заставлять ждать, когда жизнь так коротка, а надо еще столько жить и любить?
Она встряхивает головой. И правда, она не может сказать, будто он ей не нравится, она даже удивлена, насколько он ей нравится – и больше чем нравится, если быть до конца с собой откровенной. За такое короткое время с тех пор, как он пришел починить кухонные шкафчики ее матери, он влез ей в сердце и голову с до сих пор поразительной для нее легкостью. В тот день он обнаружил, что Симисо забыла об их встрече и ушла к Матери Божьей и товарищу Безпромаха Нзинге. Золотой Масеко остался делать ремонт, а заодно беседовал с Судьбой так, словно они уже встречались, словно они продолжают какой-то давний разговор. И в тот день Судьба впервые рассмеялась с тех пор, как Симисо рассказала ей о 18 апреля 1983 года. И он еще не раз ее рассмешит и, сам того не зная, спасет от бездонной скорби. Вспоминая, она улыбается – и улыбается вновь.
Вокруг нее – красота, красота, красота: земля расстилается с пышной зеленью, грубыми скалами и, время от времени, драматичными грядами холмов, воспаряющими к бескрайнему небу. Куда она ни смотрит, чуть не падает в обморок от несравнимого совершенства, которое не передать словами. А вместе с совершенством приходит безмятежность, и кажется, будто в этот самый миг она единственное животное на планете. Это сокрушительное великолепие, и Судьба даже дает себе слово почаще выбираться из Лозикейи и открываться этому очарованию. Если бы можно было здесь остаться, она бы никогда не тормозила – так бы и каталась, думает Судьба в нежных пучинах почти гипнотизирующей скорости, не замечая ничего, кроме красоты, тянущейся, сколько видит глаз, – да, толукути копыто на педали газа становится тяжелее, словно от этого зависит великолепие вокруг. Какой восторг – впервые она чувствует, будто летит, впервые забывает болезненное настоящее и оставляет позади уродливое прошлое. Да, а если не будешь осторожней, Судьба, то и жизнь оставишь позади: скорость, если ты не знала, убивает, так что притормози и уж доберись до цели живой.
Табличка «Булавайо, 10 км» застает врасплох – она и не заметила, что уже так долго едет. Да, ты едешь долго, Судьба, да и расстояние небольшое, а ты чуть ли не летела. И хорошо, что теперь замедлилась, а то бы пропустила поворот. Булавайо-Булавайо-Булавайо. Она произносит название вслух, задерживает во рту, думая, и не впервые: какое же мрачное, мрачное название. Оно означает «там, где убивают», «где есть убийство». Да, толукути зловеще, и Судьба бесконечно думает о пророчествах названий, о жутком совпадении, что события 18 апреля 1983 года и следующие мрачные годы оправдали это название. И уже скоро, думает Судьба, замедляясь, она будет стоять на земле Булавайо. Что-то вроде дома, да, но в то же время развалины. Место бойни. Резни. Разрушения и отчаяния. Крови и слез. Вторжения. Истребления семей и династий.
Но стоило ли, Судьба? Ехать в Булавайо, причем одной? Уверена, что тебе хватит сил? Справишься? Она узнает, и уже скоро, узнает наверняка, стоило ли, хватит ли сил. Если, думает она, глянув в зеркало заднего вида, если ее не убила скорбь прошлых месяцев – а временами она и правда думала, что умрет, – тогда уже ничто не убьет.