– Кто чертовы зачинщики? Подайте мне зачинщиков! И я хочу пресечь это на корню так, что этот никчемушный тауншип Лозикейи не поймет, что случилось! – гремел Спаситель с мордой, напоминавшей бедствие.
– Эм-м, Ваше Превосходительство, сэр. В общем, значит, как бы лучше сказать; похоже, зачинщиков особо и нет, сэр, – сказал министр пропаганды. Казалось, его голос доносится из-под кресла.
– Ты с ума сошел, ты, Мудиди?! Что значит – нет зачинщиков? Это что еще за дебилизм?! – Слюна летела изо рта Спасителя и окропляла не смевших дрогнуть товарищей.
– Со всем уважением, Ваше Превосходительство, сэр, я имею в виду, я хотел сказать, я только…
– Посмотри на потолок, идиот, просто посмотри! – Раньше, чем Мудиди успел договорить, Спаситель вскочил на длинный стол из красного дерева. Схватил ошалелого кота за шкирку и запрокинул его морду к потолку, по которому ползла черная колонна муравьев толукути на вечеринку в честь развода. Озадаченные товарищи за столом нервно переглянулись.
– Даже эти муравьи не ползут абы как! Они идут за муравьем впереди! И этот муравей впереди – чертов зачинщик! Если я прямо сейчас открою кран, первая вода, первая капля и будет зачинщиком! Если прямо сейчас сядешь на унитаз и начнешь срать, Мудиди, первая же крошка твоей кака и будет зачинщицей! У чего угодно на свете есть зачинщики, Мудиди! У. Любой. Хренотени! Вправьте этим непочтительным дебилам мозги за то, что они сделали! И я хочу, чтобы разжигатель сидел в тюрьме, иначе сделаю то же, что делал на войне, покажу вам всем, почему меня называют Туви! – взорвался Спаситель, отпустив Мудиди.
– Со всем уважением, сэр, для начала, то есть, во-первых, вы вряд ли представляете, что произошло в Лозикейи, Ваше Превосходительство. Спросите меня – я не сплетни пересказываю, я там, как видите, был, был с самим командиром Джамбанджей, – сказал сбежавший Защитник, показывая окровавленной лапой на перевязку. Его голос выдавал, что эту историю он будет пересказывать без устали до конца своих драгоценных дней.
– А ты еще кто?! И кто тебе разрешал разевать вонючую пасть, когда захочется?! Это тебе что, сраный сортир?! – завизжал Спаситель.
– Прошу прощения, Ваше Превосходительство, сэр. Это… выживший Защитник, который… сбежал от толпы. Они ехали за проблемной козой. Той, с, э-э, незаконной Стеной мертвых, сэр, – сказал Мампара.
– Значит, это ты тупая дворняга, которая не умеет взять под арест невооруженное животное, к тому же старую жалкую никчемушную самку? Кто тебя учил? И почему спасся именно ты, а не остальные жалкие дураки? На кого работаешь?! – рвал и метал Спаситель, буравя несчастного Защитника холодным взглядом.
Максвелл Нгома открыл и закрыл рот, беспомощно посмотрел на начальников – Мампару и Мудиди, но те отвернулись. Спаситель показал на стакан, и министр порядка быстро наполнил его из бутылки «Джеймисона», передал Спасителю, который его быстро осушил. Министр налил еще.
– Судя по всему, Ваше Превосходительство, мятежники и преступники – очевидно, с подачи Запада – снова дерзят Центру Власти, призывая к смене режима. Уж это нам известно, верно, товарищ? – сказал министр насилия, поворачиваясь к главе Защитников.
– Да, это конечно. Но еще – если позволите, товарищи, – остальное мне, если честно, трудно уложить в голове. Ни с того ни с сего в этих тварях произошел как будто – как бы сказать – странный сдвиг. Уверен, потрясен весь мир, ведь это совершенно не по-джидадски – давать сдачи Защитникам и тем более помыслить совершить то, что случилось. По крайней мере, это считалось не по-джидадски, когда я еще был генералом, – сказал Иуда Доброта Реза. Вице-президент как раз вернулся после нескольких месяцев в Китае, куда уезжал на тайную операцию, и находился в очевидно скверном состоянии.
– И я так думаю, товарищ вице-президент. И должен сказать, из-за этого уже занервничали Защитники, как я слышу от командиров по всей стране. Потому что мы можем выполнять свою работу – и выполнять успешно – отчасти в расчете на природный страх животных перед Защитниками, перед Центром Власти. И все здесь присутствующие знают, с каким трудом мы несколько десятилетий прививали и лелеяли этот страх. Теперь почти что кажется, что мы имеем дело не со знакомыми джидадцами, а с новыми зверями с какой-то другой планеты, – сказал глава Защитников.
– Вздор! Полный, чистый, кромешный вздор! Это не новые звери! И страх на месте! Он никуда не денется! Он в крови всех и каждого джидадца, что ходят и дышат на этой земле! Мы трудились над этим с самого начала, иначе на кой черт, по-вашему, нужно было Гукурахунди?! Мы что, развлекались? Так идите и найдите этот страх, товарищ! Живо верните его на место, все ясно?! Живо! – взревел Спаситель.
– Так точно, так точно, – сказал глава Защитников, толукути так-точнивая только на словах, потому что ужасное предчувствие подсказывало ему, что это проще сказать, чем сделать.
– Э-э, я тут подумал… – толукути подал голос Джолиджо, с самого начала собрания сидевший, как свежевылупившийся цыпленок, поджидая нужного момента, чтобы вставить слово.
– Что я подумал, умный ты дурень, это что ты и твоя жалкая свита, все – сколько вас, двести, триста в каждом гребаном уголке этой гребной страны, – вы ничего не предвидели, хотя я вам за это деньги плачу, и немалые! Какого хрена вы там проницаете? За что я плачу?! – Спаситель кипел и клокотал.
Джолиджо с коллегами понурились и съежились до размера муравьев.
– Мне от тебя и твоей никчемной кака-когорты нужно только одно – то, за что вы жрете и жиреете за мой счет! Шлите все ваши мути в сраный Лозикейи, возьмите поганый тауншип под контроль, пусть даже ради этого придется превратить всех зверей до последнего в сраных зомби! А вы – чтобы завтра к этому времени поганый тауншип знал, кто тут главный! Пусть они увидят огонь, слышали?! Я сказал – огонь, настоящий ОГОНЬ!
В тот день мы не разошлись, нет. Мы остались вместе, настороже, в ожидании. Не только чтобы охранять Симисо, но и чтобы показать Защитникам, злодейскому режиму, что теперь у нас совсем не осталось страха, что мы готовы столкнуться с тем, с чем должны были столкнуться годы и годы назад, что мы – новая порода. И если кому-то толпа показалась большой, за ночь она разрослась еще больше. Волны животных все шли и шли. Толукути из близких и далеких краев, из краев, о которых мы никогда не слышали, о которых даже не знали, что они существуют. Джидадцы всех возрастов, всех цветов, всех полов, всех и каждого племен, джидадцы всех вер и религий, джидадцы всех и каждой профессий и экономических классов, джидадцы любых категорий, по каким можно распределять джидадцев, – они пришли, все, и мы встали как один.
И мы узнали – вся наша масса, собравшаяся и стоявшая в ту ночь, – что мало говорить о любви к Джидаде, если ты в ней только родился. Мы обнаружили, что истинная любовь к стране – это сплотиться, как мы сплотились сейчас, как сплотились ранее ради Симисо. Что на самом деле в счет идет взаимовыручка, отказ от молчания, активная борьба за правду, требование правосудия для сограждан, даже если ты не согласен с ними или не поддерживаешь их взгляды, даже если они не твои соседи, не из твоего племени, не из твоей политической партии, не твоей религии. Толукути в ту ночь перед домом Симисо, у Стены мертвых, мы узнали, что сделать Джидаду лучше можно, только став сокровищем друг друга. И это знание, это образование помогли нам влюбиться друг в друга; мы смотрели друг другу в драгоценные глаза и излучали – в тихой тишине – нашу любовь, нашу солидарность.
В эту ночь, конечно же, снова отключили свет, но теперь кости Неханды, рассеянные завывающим ветром по всему Лозикейи, поднялись в воздух и засияли ярче луны, окутав нас таинственным, мифическим свечением. А джидадцы все шли. Так много, что, думали мы, Лозикейи лопнет по швам. Новоприбывшие пропустили все события, и истории о том дне рассказывались и пересказывались, пока те, кого не было, не почувствовали, будто были, участвовали в том урагане. И уже сами рассказывали истории новеньким так, словно были в том урагане, пока все собравшиеся не почувствовали, что история о том дне – в нашей крови и мы ее никогда-никогда не забудем.
Даже красивая песня может утомить певца и свалить с ног танцора, и мы перешли от событий того дня к другим историям, да, толукути историям о том, что происходило с нами за долгие годы существования Джидады с «–да» и еще одним «–да». Мы узнавали и рассказывали о боли, о такой невозможной жестокости Центра Власти, что порой животные только закидывали головы и смотрели на светящиеся кости Неханды – приходили в себя. Толукути из этих рассказов мы узнали, что в байках Центра Власти о стране много нерассказанных историй, что мы исключены из великих учебников Джидады. Что истории страны о славе очень далеки от правды и порой истины Центра Власти – лишь полуистины, не-истины и умышленное замалчивание. И тогда мы, в свою очередь, поняли, как важно не только рассказывать свои истории, свои истины, но и записывать, чтобы их у нас не отняли, никогда не правили, толукути не стирали, не забывали.
А потом пошли истории, которые к тому же были исповедями. И из историй, которые к тому же были исповедями, мы узнали о себе отрезвляющую истину, толукути что хоть нас и угнетал злодейский режим, но во многом мы сами давали ему право, разрешение. Да, толукути мы виноваты, хоть и не желали причинять себе, друг другу боль, с которой пришлось жить годами, десятилетиями. Мы снова и снова голосовали за режим, отлично зная, за какое чудовище голосуем. Мы помогали ему побеждать на фальсифицированных выборах. Мы сидели и ликовали на полных ненависти митингах, оскорблявших достоинство джидадцев. Мы носили символику и коррумпированные лица тех, кто вырывал у нас хлеб и чьи сапоги ежедневно давили на горло так, что не вздохнешь. Мы носили лица мучителей, убийц, трайбалистов, насильников, мародеров и всяческих преступников. Мы долгими ужасными годами стояли в сторонке и наблюдали, как Защитники избивают, режут, насилуют, увозят, забирают, убивают невинных, и иногда винили самих жертв в том, что те навлекли на себя гнев Защитников. Мы подписывались на аккаунты грабителей в соцсетях и хвалили роскошную жизнь, построенную на украденном богатстве Джидады. Мы давали всяческие взятки и поддерживали всевозможную коррупцию, чтобы упростить себе жизнь. Мы смотрели сквозь пальцы и пожимали плечами, когда над нашей конституцией издевались снова и снова. Толукути придя в себя, почувствовав смирение, стыд, боль от всего того, чем мы способствовали собственному угнетению, мы сплюнули