– Если совсем откровенно, я восхищаюсь ими за то, они избавились от страха. Почему мы теперь не можем так же? Что нам мешает? И если не сейчас, то когда?
– Если бы от командира Джамбанджи и Семерых что-то осталось, думаете, Центр похоронил бы их на площади Освободителей? С почестями? За Защиту Революции?
– Разве не Спаситель сам на инаугурации сказал: «Глас народа – глас Божий»? Вы не знаете, почему, когда и как глас Божий вдруг стал гласом врага? Я вам так скажу, если прямо сейчас опустите оружие и прислушаетесь к толпе, услышите Бога. Я не религиозный, ничего такого, но сейчас Бог ревет. О лучшей стране, о лучшей Джидаде. Вопрос в том, хотим мы или нет жить в ней? Это вопрос о том, кто мы есть на самом деле.
– Надевая этим утром новенькую форму, я спросил себя, когда в последний раз надевал новенькие штаны, новые трусы, новое что угодно. И честно вам скажу: не помню. Потому что нам не платят, чтобы жить нормально. Но почему Центр Власти не дает нам денег на жизнь, но может оплачивать новое оборудование и оружие? Сколько миллионов потрачено на оборудование и оружие с тех пор, как к власти пришел Туви? И зачем нам это все, будто страна на войне? И сколько вам заплатили в прошлом месяце?
– А никто не подумал, что, если бы мы не были Защитниками, мы бы стояли там? С толпой? Пели бы ту же песню?
– И заодно можно обдумать – серьезно, серьезно обдумать, – что они готовы умереть, а мы – нет, еще раз подумать, ради чего они готовы умереть, и сравнить с собственной ситуацией. А потом не будем на этом останавливаться и обдумаем – серьезно, серьезно обдумаем – математику Революции.
И Защитники в самом деле сидели в машинах и обдумывали математику Революции, и обдумывали математику Революции, и обдумывали математику Революции, и обдумывали математику Революции, и обдумывали математику Революции, и обдумывали математику Революции, и обдумывали математику Революции, и обдумывали математику Революции, и обдумывали математику Революции, и обдумывали математику Революции, и обдумывали математику Революции, и обдумывали математику Революции, и обдумывали математику Революции, и обдумывали математику Революции, и обдумывали математику Революции, и обдумывали математику Революции, и обдумывали математику Революции, и обдумывали математику Революции, и обдумывали математику Революции, и обдумывали математику Революции, и обдумывали математику Революции, и обдумывали математику Революции, и обдумывали математику Революции, и обдумывали математику Революции, и обдумывали математику Революции, и обдумывали математику Революции, и обдумывали математику Революции, и обдумывали математику Революции, и обдумывали математику Революции, и обдумывали математику Революции, и обдумывали математику Революции, и обдумывали математику Революции, и обдумывали математику Революции, и обдумывали математику Революции, и обдумывали математику Революции, и обдумывали математику Революции, и обдумывали математику Революции, и обдумывали математику Революции, и обдумывали математику Революции, и обдумывали математику Революции, и обдумывали математику Революции, и обдумывали математику Революции, и обдумывали математику Революции, и обдумывали математику Революции, и обдумывали математику Революции, и обдумывали математику Революции, и обдумывали математику Революции, и обдумывали математику Революции, и обдумывали математику Революции, и обдумывали математику Революции, и обдумывали математику Революции, и обдумывали математику Революции.
Когда рассказывали те, кто там был, они говорили, что из машины впереди конвоя выскочил питбуль, толукути подняв передние лапы, показывая, что он не вооружен. А потом вышел на открытое пространство, наклонился и спокойно развязывал шнурки, скинул сапоги, за ними – носки. А после сапог и носков – ремень. А после ремня – каску. А затем расстегнул и стряхнул с себя форму. Дальше последовала майка, и, наконец, он расстегнул и снял штаны. Когда рассказывали те, кто там был, они говорили, что голый Защитник, уже не скрывая слез, медленно подошел и встал с ближайшей толпой, где, не сказав ни единого слова, чуть поклонился, сложив лапы в знак мира, и, как и все вокруг, развернулся к товарищам.
Те, кто там был, рассказывали, что напряжение в воздухе можно было резать, – толпы спрашивали сами себя, правда ли видят то, что видят. Толукути кое-кому инстинкт подсказывал накинуться на Защитника и сделать с ним то же, что и с командиром Джамбанджей и семью Защитниками ранее, но их сдержал, смутил, даже сбил с толку жест мира, то, что пес снял форму Защитника и обратился против товарищей, в слезах встал с массами. Совсем не этого они ожидали, а раз не ожидали, то и не обсуждали, а раз не обсуждали, то и не понимали, как теперь поступить.
И тут это повторилось. Те, кто об этом рассказывал, говорили, что из машины посреди процессии спокойно вышел длинный риджбек и начал раздеваться, предмет за предметом за предметом, и, свободный от формы и в слезах, присоединился к толпе, как его товарищ. Толукути следующий пес разделся еще до того, как влился в толпу второй, а не успел раздеться этот третий, как следующий сложил оружие, выскочил из машины и тоже разделся, а не успел раздеться следующий, как их примеру следовал уже десяток. И эти псы тоже влились в толпу – да, толукути рыдая, сложили лапы в знак мира и развернулись против товарищей.
Толукути изумленные дети народа наблюдали за разворачивающейся драмой – как дюжины, дюжины и дюжины Защитников Джидады складывали оружие и присоединялись к ним. Они не спрашивали псов, что те делают и зачем, нет. Они им не радовались, нет. Они не праздновали, нет. Они наблюдали в тишине, пока во всех и каждой машинах не осталось Защитников. Те, кто об этом рассказывал, говорили, что настал истинный момент «И дальше что?»: да, толукути толпа и псы стояли, переглядывались и гадали, что последует за тем, чего не ожидал никто, и последует ли.
Но затем псы, спокойно и без церемоний, подожгли свою форму – да, толукути попросили толпу отойти подальше и запалили все и каждый символ и оружие Защиты. А толпа, совершенно не готовая к этому поступку, как не готовая и к предыдущему, продолжала наблюдать в тишине. Толукути псы сожгли все. И когда по стране разошлись новости, что батальоны Защитников, напущенных на самое крупное сборище детей народа, сложили оружие, сняли форму, присоединились к массам и сожгли все свои вещи, толукути Защитники по всей Джидаде, словно очнувшись от глубочайшего транса, точно так же сожгли все и вся связанное с Защитой, и за какие-то часы Защита, столп власти Центра на протяжении десятилетий, наконец пала.
То, что случилось дальше, преподало детям народа урок, который, жалели они, стоило усвоить намного раньше. Что вполне возможно провести всю жизнь в страхе перед тьмой, в которой на самом деле таятся лишь цветы, кузнечики, голубки и беззубые крокодилы. Ибо без Защитников Центр Власти и Избранные – внезапно и безо всякого предупреждения – оказались уязвимыми, зависшими в пустоте, без твердой почвы под ногами, толукути пойманные в стране закрытых аэропортов и недоступных границ, где некуда бежать. И даже награбленное богатство их не спасало. И странным образом страх, мучивший детей народа почти всю историю Джидады, теперь заразил и присмирил бывших угнетателей. Их с легкостью ловили, собирали, как грязный мусор, закидывали в старые фургоны и катили в те самые тюрьмы ужаса, куда в дни своей славы они с легкостью ссылали томиться настоящих и воображаемых врагов.
Когда знающие говорят, что, как бы ни была длинна ночь, она кончается рассветом, толукути они имеют в виду, что, как бы ни была длинна ночь, она кончается рассветом. Дети народа – уже вновь тот грозный ураган, набравший силу, – ворвались за великие стены Дома Власти, требуя подать им Туви. Влившиеся через западный вход замерли перед знаменитым садом скульптур, ласково прозванный Спасителем Святилищем правителей, да, толукути зрелищное место со статуями самых печально известных из живых африканских Отцов Народов – в полный рост, из черного гранита, ослепительного на пышном фоне огненно-красных лилий. Толукути ураган бешено обрушился на внушительных каменных истуканов. Он рвал, топтал и крушил. И пал тиран Нигерии, пал тиран Уганды, пал тиран Камеруна, пал тиран Центральной Африканской Республики, пал тиран Эритреи, пал тиран Эсватини, пал тиран Судана, пал тиран Алжира, пали все и каждый правящие африканские тираны, – да, толукути в мгновение ока от Святилища правителей остался щебень, щебень, щебень.
Спаситель между тем остолбенел в непонимании при виде урагана. Джолиджо и его когорта колдунов заверяли, что он в безопасности, неприкасаем за великими стенами Дома Власти, что они укреплены самыми могучими чарами и что при виде жалких детей народа окружатся непроходимым морем, да, толукути ужаснейшим морем, полным изголодавшихся крокодилов числом больше, чем убогих бунтарей. Но вот бушующие Диссиденты, вот бездонный и тупой гнев в их глазах. Спаситель, природный враг страха, встал на дыбы в полнейший рост – целых двадцать ладоней – и встретил массы пылающим, неморгающим взором. Толукути на его шее был не один, а два Шарфа Народа – повязанные в одну сторону и в другую, – да, толукути он высился вопреки, наперекор, с сыновьями по бокам, которые, похоже, не разделяли уверенности отца и стояли на четырех ногах, в мокрых штанах, причем не от воды, дрожа, как листья на бушующем ветру, гадая, правда ли видят то, что видят.
Знающие говорят, что в тот самый миг, когда Спаситель встретился с ураганом, малышня Лозикейи, в силу возраста оставшаяся под присмотром самых старых стариков, встретила Крокодила. Окрыленные событиями прошлого дня, толукути детеныши несли дозор перед домом Симисо, у Стены мертвых. И, дожидаясь взрослых, по их словам, «в этот раз действительно с Новой Джидадой», дети занимались тем, что им дается лучше всего, – играли, конечно же.