Пока – не стоит.
Но долго думать о хазарской родне у сына вождя Ижеслава не вышло.
Слишком уж весело шумел Подол, слишком ярко пестрел.
А торговали тут… да чем только не торговали на подольском торжище!
С полуночи, из кривичских лесов, приходили на Подол драгоценные зимние меха, колеса серовато-желтого воска, кади с пахучим медом. Из угорских и печенежских степей – красавцы рысаки, а из немецких и чешских земель – тяжеловозы. Невероятно яркие ткани с полуденных краев, благовония и пряности и невиданные плоды. Это не считая товаров самых обычных, лепных, резных, тканых и кованых, выращенных на грядках, добытых в лесу или на реке.
Шаровары и цветастый отрез долго вертел в руках недоверчиво щурящийся грек. Потом назвал цену. Мечеслав открыл рот – согласиться, но Икмор молча положил ему руку на плечо, а на грека уставился прямо-таки отцовским взглядом. Купец запыхтел, назвал другую. Чуть больше. Потом, утерев пот – третью, но Икмор, вместо того чтобы согласиться, молча сгреб шаровары и горе-плащ с прилавка и пошел прочь. Мечеслав отправился вслед за ним.
Во второй лавке Икмор в ответ на названную уже болгарином цену все же подал голос, хмуро спросив, с чего так дешево – цена была побольше третьей греческой. Дорого или дешево – Мечеслав никакого понятия не имел и предоставил все переговоры другу. Болгарин молча ткнул пальцем в дыры, проделанные иглой Мечеславовой заколки. Вятич поглядел на Икмора, тот в ответ кивнул – и болгарин высыпал на прилавок несколько серебрушек – полных кругов и похожих на маленькие месяцы обрезков.
Мечеслав повертел в руках один из кружков – это был не привычный вятичам диргем-щеляг. Вместо крючьев чужой вязи тут были куда более простые и даже показавшиеся знакомыми знаки, идущие по кругу. В середине же стояли два бородача в похожих долгополых одеждах – один, в шапке, склонился перед вторым, не то бьющим его по голове, не то надевавшим на неё ту самую шапку. На стоявшем прямо шапки не было, а вокруг длинноволосой головы был кружок.
– Царь это греческий. Константин, – пояснил Икмор, касаясь пальцем склоненного человечка. – Только он уж помер. А перед ним Исус. Бог греческий, которому князь Глеб да княгиня Ольга верят. Вот Исус Константину-то царскую шапку, стефанос по-ихнему, на голову кладет.
Мечеслав встряхнул на ладони серебро. По чести сказать, это были первые монеты, оказавшиеся в руках вятича. В лесном городце с ними попросту нечего было делать, а в дружине князя Святослава Мечеслав Дружина ни в чем особенно нужды не испытывал – стол был, кров над головою – тоже, оружие и конь и так были при нем. Зажав серебро в ладони, Мечеслав вспомнил единственного хорошо знакомого ему купца – кривича Радосвета. У того, когда он перебирал монеты, в глазах появлялся какой-то хищный и одновременно довольный отблеск – можно было подумать, что кривич оглаживает ещё теплый бок охотничьей добычи или треплет по дрожащей шее едва объезженного конька. В себе Мечеслав ничего такого не ощутил. Ну… серебро. Блестит красиво. И что?
– Ну что, богатей, – хлопнул вятича по плечу Икмор. – Пошли, погуляем по торжищу ещё, может, чего себе приглядишь…
Покупать что-то самому себе Мечеслав счел глупым – не для того ль он пошёл на торжище, чтоб избавить седельные сумы от лишней поклажи? Девушки, которую можно было угощать сластями или чужеземными лакомствами, одевать в дорогие наряды, баловать украшениями, у вятича не было. Ноги как-то сами занесли в оружейный ряд. Мечеслав было задержался у смуглого сорочина, ловко вертевшего в пальцах странный дымчатый клинок, узкий и длинный, с щедро украшенной золотом и красными, будто капли крови, рубинами рукоятью, и заверявшего, будто меч этот способен с одинаковой легкостью рассечь подброшенный в воздух платок или оружие врага. Но Икмор только презрительно сморщился.
– Дрянь для дураков вроде князь-Глебовых дружинничков, – не особо понижая голос, заявил он. – Зимой из натопленной избы не вынеси, на морозе ломаться начинает. И в узловатом дереве вязнет.
Следующий продавец клинков на груди носил крест – значит, не сорочин – и сидел за прилавком молча, сцепив руки в золотых перстнях на внушительном пузе. Бороды у него не было – только здоровенные усы, потешно торчащие в стороны из-под вислого носа. При появлении дружинников торговец только приподнял тяжелые веки и качнул островерхой шапкой.
Большая часть оружия в этой лавке напоминала только что виденный сорочинский меч. Одно только, что клинки были не дымчатые – но золото и камни на рукоятях смущали вятича. Мечеслав Дружина вообще не привык носить что-то яркое и блестящее – ну, кроме гривны, обручий и перстней. И те-то были или темного серебра, или из меди – и уж точно без блескучих камней. Да, в засадах больше сидеть не приходилось – пока, но кто поручится за завтрашний день? И въевшиеся с детства привычки отвязываться не желали.
Но один клинок, короткий, с притопленной в широком устье кожаных ножен рукоятью, привлек внимание вятича. Он лежал чуть в стороне от крикливо разукрашенных собратьев, будто пренебрежительно сторонясь их. Что-то было в нём… молчаливое достоинство истинного воина.
Если б не явственно иноземной выделки кожа ножен, не яркая бронза, оковавшая затылок рукояти, вятич бы побожился, что нож пришёл из лесных городцов его земли.
– Доброго дня, торговый человек, – окликнул купца Мечеслав.
– И тэбэ пуст улыбнотса этат дэн, храбры витаз, – выговор у чужеземца был жуткий, но, в общем, понятный.
– Сколько просишь за этот нож? – Мечеслав почтительно поднял с устилавшей прилавок ткани глянувшееся ему оружие. Выдвинул клинок из ножен – и убедился, что оружие не зря приглянулось ему.
Торговец, приветливо улыбаясь полными губами, назвал цену.
Брови Икмора прыгнули под опушку прилбицы.
– Два коня серебром?!
Купец приподнял округлые плечи под цветастой свитой.
– Можна так сказат, да.
– Два коня?! – повторил Икмор.
Купец снова прикрыл веки.
– Добрий дарога для храбрий витаз. Пуст снова приходат, кагда будэт харошый дабыча илы кназ будыт им щедры.
Икмор сделал такое лицо, будто хотел сплюнуть.
– Ладно, Дружина. Ты хазар убивал и без этого ножа и дальше без него обойдешься.
Они успели сделать только несколько шагов в сторону от лавки, когда услышали за спиной:
– Стой! Пагады, слышыш!
Толстый купец подскочил к ним.
– Ты так сказал – храбрый витаз убывал хазар, да? – смотрел усатый в лицо Икмору, но смуглым пальцем тыкал в грудь Мечеславу Дружине.
– Храбрый витязь первого хазарина в девять лет взял, – ответил за друга Икмор. Про жизнь Мечеслава в родном краю любознательный сын Ясмунда выспросил вятича ещё в Новгороде-Северском.
– Убывал и будэт убывал, да? – черные с проседью усы встопорщились.
– Будет, – ответил теперь сам Мечеслав, против воли подлаживаясь под странную речь чужеземца.
– Пайдом, – купец ухватился за рукав Мечеслава и потащил его назад, к лавке. Удивленный Мечеслав не противился, а Икмор шел за ними.
– Вот! Бэри! – купец прямо-таки втиснул в ладонь Мечеслава рукоять полюбившегося ему оружия. – Бэри, витаз!
Мечеслав с сожалением покачал головою.
– У меня столько серебра нету.
– Нэ нада сэрэбра, так бэри, да! Толко адын… адно… будэш убывал хазарски пёс, скажы – нэт, нэ слова, я знал, в бою слова врэмэны нэт – тут скажы! – купец указательным пальцем свободной руки ткнул себя в грудь. – Скажы так: «Сабака, помны сэло Вардар! Помны Гаянэ Манушан! Дэты Гаянэ Манушан – помны, сабака!»
На последних словах голос смуглого торговца сорвался, он, выпустив сжатые поверх рукояти кинжала пальцы вятича, резко отвернулся от ошеломленных дружинников.
Мечеслав молчал.
Вот стоял рядом с ним чужак.
Не вятич. Даже не славянин. Не воин. Другой земли, другой крови, другой веры и речи.
Только вятич мог поклясться – он знал, что сейчас видит купец.
Разоренное село. Горящий дом. Дом, где жила женщина, которую чужак не сумел защитить.
Что-то очень похожее на то, что виделось самому Мечеславу в беспокойных снах.
Не оглядываясь на Икмора, Мечеслав Дружина высыпал на прилавок серебро. Всё, какое было.
– Вот, возьми, добрый человек.
– Нэ нада… – хрипло булькнул, не поворачиваясь к друзьям, смуглый торговец.
– Возьми, – тихо, но настойчиво повторил вятич. – Я не привык за так забирать… а дары – дары я беру только от своего князя.
По тому, как одобрительно хмыкнул за спиной друг, Мечеслав уверился – сами внезапно пришедшие на язык слова были верными. Такими, как надо.
– И я… я сделаю, как ты просил, добрый человек. Обещаю.
Некоторое время оба друга шагали прочь молча.
– Ну вот, – будто отрываясь от раздумий, выговорил наконец Икмор. – Ни товара, ни серебра – больше на Подоле делать нечего.
– Угу, – буркнул Мечеслав Дружина. Он сейчас как раз раздумывал о том, как чудно вышло – вот ещё и своей мести не завершил, а принял на себя чужую. Совсем чужую – что ему этот черноусый из далекой земли, что его беда? И вроде бы нету чувства, что сделал не то…
Странная всё же вещь – жизнь.
Глава VIПолюдье
В путь отправились осенью, после того как селяне заплели на полях «Велесовы бороды» – последние несжатые снопы. На токах грохотали цепы. Листья уже начало пятнать понемногу рыжим и желтым, и ветер нес серебристые паутинки, но птицы пока ещё на полдень не потянулись.
Череда телег между двух верениц всадников, над головою которой реял алый великокняжеский стяг с Соколом и Яргой, пустилась в путь из Киева. Тем же днем пересекли они порубежную речку Ирпень, отделявшую земли полян от кроваво замирённой Ольгой Деревской земли.
– Ну, вятич, весело ехать? – окликнул Ратьмер.
– Ага, – жмурясь под осенним солнышком, откликнулся Мечеслав.
Дружинник хмыкнул:
– Ну… веселись впрок, пока можно.
– А что, – повернулся к приятелю Мечеслав Дружина, – скоро нельзя будет?