Старая Басманная со своими избами, длинными заборами, садами и огородами больше походила на село, чем на столичную улицу. И только множество самого разного городского люда — ремесленников, фабричных, слуг, торговцев, — заполнившего ее, свидетельствовало, что это все–таки город.
Люди нетерпеливо вглядывались в конец улицы.
Они толклись здесь давно, часа два, иные пришли еще затемно. И, как всегда бывает, уже сколотились компании по нескольку человек.
Вот возле заборчика, вылезшего углом на проезжую часть улицы, одна такая компания: маленький суетливый старик в кургузом тулупчике, в треухе с тесемками, завязанными под подбородком, — какой–то мелкий канцелярский служитель; мальчишка лет четырнадцати–пятнадцати по виду ученик из сапожной или портновской мастерской; молодой купец из небогатых. На окружающую публику купец посматривает несколько свысока и с некоторой снисходительностью, по чему можно легко догадаться, что дела его нынче идут в гору.
Все хлопают рукавицами, прыгают на месте. Мороз.
Мальчишка. Дед, а дед, чего будет–то?
Старик. Сказано тебе: мас–ка–рад.
Мальчишка. А что это такое?
Старик показывает на приклеенную на заборе афишку.
Старик. Читай афишку, тут все написано.
Мальчишка. Я неграмотный.
Старик. Вот свалился на мою голову! Ну ладно, слушай. (Вдумчиво и важно читает Афишку, водя заскорузлой рукавицей по строчкам.) «Сего месяца 30, февраля 1 и 2, то есть в четверток, субботу и воскресенье, по улицам Большой Немецкой, по обеим Басманным, по Мясницкой и Покровке от десяти часов за полдни будет ездить большой маскарад, названный «Торжествующая Минерва». По возвращении оного к горам начнут кататься и на сделанном на то театре представят народу разные игрища, пляски, комедии кукольные, гокус–покус и разные телодвижения. Кто оное видеть желает, могут туда собираться и кататься с гор во всю неделю масленицы, с утра и до ночи, в маске или без маски, кто как похочет, всякого звания люди».
Окружающие — купец, мужики, бабы — внимательно прислушиваются к чтению, потому что, в общем–то, — и это видно по выражению лиц — никто толком не знает, что же такое маскарад, которого они ждут.
Старик (мальчишке). Ну, теперь понятно?
Мальчишка (неуверенно). Понятно.
Вдруг издали, с соседней улицы, послышались шум голосов, музыка, пенье.
Старик. Едут!
Со звуками странного оркестра, в котором можно различить пенье волынок, бой барабанов, стук, грохот и звон разных шумовых инструментов, мешаются резкие выкрики, скрип саней, топот.
— А вот и я!
— Всех зарублю, всех побью! Где моя палка?
— Ха–ха–ха!
— Господа, господа, послушайте меня! Уж я никогда не совру!
У забора оживление. Люди тянут шеи, подпрыгивают, чтобы лучше видеть. Стоящим сзади почти ничего не видно, и они вынуждены довольствоваться объяснениями передних счастливцев.
Мальчишка (в восторге). Глянь–ка, какие рожи!
Купец. Ну и рожи! Ха–ха–ха!
Мальчишка. Ой, умора! Смотри, смотри: мужика в санях везут, а на нем с ног до головы колокольцы и куклы понашиты. Ну и чудная же одежа!
Старик. Одежа чудная, да сделано сие не только для смеха. Вы вот ха–ха–ха да ха–ха–ха, а тут умом понимать надо, что к чему. Одёжа на нем со значением. Эта фигура представляет Момуса. Или, по–русски говоря, пересмешника. И означает, что в маскараде будут в сатирическом, то есть смехотворном, виде представлены разные, пороки.
Мальчишка. А вон тот кто — в козлиной шкуре и в руках держит зеленый сноп?
Старик. Бахус. У древних римлян он почитался как бог пьянства, в руках же у него хмель и виноград, из коих делают вино.
Мальчишка. Мужики, бабы на козлах едут, на свиньях! Пьяницы целовальника на бочке тащат! Поют чего–то, а чего — не разобрать…
Пьяницы воют хором гнусными голосами, но, как обычно при хоровом пении, отдельные слова тонут в общем гуле.
Старик. Сие хор пьяниц. (Надтреснутым голоском запевает речитативом, четко выговаривая слова.)
«Двоёные водки, водки сткляница!
О Бахус, о Бахус — горькой пьяница!
Просим, молим вас,
Утешайте нас:
Отечеству служим мы более всех
И более всех
Достойны утех.
Всяк час возвращаем кабацкой мы сбор. —
Под–пирь–пирь–пирь, дон, дон, дон —
Протчи службы — вздор».
Хор пьяниц, удаляясь, стихает.
Старик. Вишь, они какого мнения о себе: мол, через них, покупающих вино, богатеет государство. Слова для хора сочинил наш прославленный пиит Александр Петрович Сумароков. А господин Херасков, служащий при Московском университете, сочинил на этих пьяниц такие стихи:
«Иной с похмелья лбом и рожею румяной
Шатается и сам, как будто Бахус пьяной;
И вместо, чтоб в делах полезных успевать,
Он водку водкою изволит запивать:
Такой бывает муж посмешищем народным
И будет наконец отечеству негодным».
Эти стихи тоже прочтутся на маскараде.
Молодой купец (уязвленный тем, что старик стал центром внимания, насмешливо). А ты, часом, не врешь, старик? Ишь какой знающий выискался! Откуда тебе все это знать?
Старик. Как — откуда?.. Да я весь этот маскарад, все хоры, все стихи и прочие объяснения, вот этой рукою сам, собственноручно перебелял. Александр Петрович Сумароков еще похвалил: «У тебя, говорит, Спиридон Тихонович, почерк отменный». Господин Херасков тоже был доволен. Я весь порядок шествия знаю. А ты!..
Мужик из толпы (купцу). Зачем обижаешь человека? Лучше бы послушал, что умный говорит, авось что в голову западет.
Молодой купец. Я — ничего, я — шуткой… Не серчай, отец.
Старик. Да я, скажу тебе, с самого начала при маскараде. Самое первое объявление об нем писал. Прямо со слов Федора Григорьевича Волкова, главного сочинителя и распорядителя всего маскарада. Мол, призываем представлять в маскараде всякие фигуры студентов Заиконоспасской академии и университета, певчих, фабричных и разного рода людей и обещаем за это платить им.
Мальчишка. И всех принимали, кто хотел?
Старик. Никому отказу не было — и кого начальство присылало, и кто своей волей приходил. Народу для этой «Торжествующей Минервы» прорву надобно — четыре тысячи человек.
Мальчишка. Я бы тоже пошел, кабы знал. Страсть люблю на святках ряженым ходить. А за деньги–то я бы уж постарался.
Старик (с горделивым видом оглянувшись вокруг, важно). Хочешь, сведу тебя к Федору Григорьевичу Волкову? Он теперь в России по театру главный. Российского театра первый актер — его звание. Дворянство ныне получил, большой человек. Скажу, чтобы взял тебя в свой театр. Он мне не откажет.
Мальчишка. Сведи, деда.
Молодой купец. Как ты говоришь, старик, — Федор Григорьевич Волков?
Старик. Федор Григорьевич Волков.
Молодой купец. Уж не наш ли это Федоран? Полушкинский пасынок?
Старик. Чего не знаю, врать не стану. Знаю, он вроде из Ярославля.
Молодой купец. Из Ярославля! Значит, наш. Мы тоже ярославские. Да я его, Федорана, как облупленного…
Люди, как раньше слушали старика, теперь с явным интересом начали поглядывать на купца–ярославца.
Молодой купец. Мы, понимаешь, с ним…
Мальчишка. Опять едут!
Все отворачиваются от купца и смотрят на улицу.
Мальчишка. Деда, а это кто?
Старик. Видишь, везут на волах картину, на ней намалеван нетопырь, черные сети и ослиная голова — знаки невежества. Вон те слепцы, что спотыкаются на каждом шагу, изображают невежд, ум которых не просвещен учением. За ними бредут порождения невежества — Праздность, Злословие, Лень.
Хор невежд (поют).
Мы полезного желаем
И на все ученья лаем:
Прочь и аз и буки,
Прочь и все литеры с ряда;
Грамота, науки
Вышли в мир из ада…
Хор невежд замолк, и в наступившей тишине громкий голос провозгласил двустишие из «Стихов к маскараду» Хераскова:
«Для славы общества, такую зря помеху,
Не должно ль предавать таких безумцев смеху?»
Снова запевают невежды. Шествие проходит далее.
Молодой купец. Так ты говоришь, Федорану Волкову дворянское звание дали?.. А ведь у нас в Ярославле о нем говорили: пропащий человек, никакого толку из него не будет. А он вон куда скакнул!.. (К народу.) В Ярославле–то мы с ним с младенчества, можно сказать, были приятели. Когда мать его, Матрена Яковлевна, овдовев, приехала на житье в Ярославль, Федору шел всего седьмой годок, а братьям его и того меньше. Вона с каких времен наше приятельство!
Потом Матрена Яковлевна вышла замуж за нашего, ярославского, купца Федора Васильевича Полушкина. Может, слышали такого? У него серные и купоросные заводы были. Он тогда тоже вдовел. А от первого брака Федор Васильевич имел только одну дочь, Матрену Федоровну, и потому к заводскому делу своему стал пристраивать пасынков: записал их в компанейщики, старшего, Федора, не жалеючи денег, послал в ученье, в Москву.
Проучился Федоран в Москве года два и, как воротился в Ярославль, собрал себе компанию из молодых канцелярских писцов и семинаристов, и зачали они на праздники — на пасху и на другие — комедии представлять. Правда, надо сказать, пока был жив отчим, Федоран и делом, то есть заводами, занимался. А как помер, тут уж, конечно, ему полная воля: заводы забросил, амбар под театр перестроил, — и пошли представления скрозь — и зиму, и лето, и в праздник, и в будни. Помню, однажды приехал он из Петербурга радостный такой, в берг–коллегию ездил. Я у него спрашиваю: «Что, мол, Федоран, миллионный заказ схватил?..»