А маскарад «Торжествующая Минерва» продолжает свое шествие по московским улицам. Миновав обе Басманные, Красные ворота, он приближается к Мясницкой.
Мясницкая улица. За домами виднеется шпиль Меншиковой башни — церкви Архангела Гавриила. Здесь тоже ждут маскарад. Но, в отличие от Старой Басманной, публика здесь другая: улица дворянская и публика дворянская.
Вдоль улицы поставлен дощатый помост, на нем разместились зрители. В ожидании маскарадного шествия на помосте идет разговор.
Старый дворянин. За свой век я присутствую уже на третьем торжестве по случаю коронации. Был в тридцать первом году — при восшествии Анны Иоанновны, в сорок втором — при восшествии Елизаветы Петровны, и вот ныне при славном короновании государыни Екатерины Второй. И могу сказать, что нынешние торжества пышностью и выдумкою превосходят все предыдущие.
Девица. Все оттого, майн фатер, что нынешние торжества придумал истинный служитель Мельпомены.
Старый дворянин. Истинно, выдумка Волкова замысловата.
Девица. Вот что значит возвышенный талант!
Старый дворянин. Не талант, а исправное исполнение должности.
Девица. Не говорите, майн фатер, он — чудо, талант! Ах, как прекрасен он был в роли бога Марса в прологе, разыгранном в честь нашей победы над пруссаками при Франкфурте! Полагаю, сами герои франкфуртские не были в апофеозе своем столь великолепны, как он, и завидовали его величию.
Старый дворянин. Не мели вздору! То герои, воины, а то какой–то актеришка. Сравнила!
Девица обиженно умолкла. Старый дворянин забурчал себе под нос какой–то военный марш.
Другая группа — трое молодых людей, одетых по моде.
Первый молодой человек. Нынче мне надобно поспеть в три дома. Ужас!
Второй. А я зван в четыре, и во всех четырех меня ожидают с нетерпением.
Третий. Чтобы напомнить о долге, который ты обещал уплатить еще в летошнем году.
Второй. И вовсе нет.
Первый. Мой портной нынче превзошел самого себя. Даже в Париже…
Слышна музыка приближающегося шествия.
Третий. Кажется, едут.
Первый. В Петербурге я непременно бываю на каждом придворном спектакле…
Все смотрят на улицу.
Старый дворянин. Сия фигура именуется Спесь.
Девица. Вижу, майн фатер.
Старый дворянин. «Вижу, вижу»!.. Понятно, видишь, не слепая, а понимаешь ли, что к чему?
Девица (жалобно). Понимаю.
Старый дворянин. Не перебивай, а слушай. Видишь, на карете изображен павлиний хвост, потому что Спеси свойственно глупое украшательство. Рядом изображены цветы нарциссы, они знаменуют самовлюбленность. Сие тоже черта характера Спеси. А внизу изображено зеркало с отражающейся в ней глупой и гнусной рожей — такова Спесь в натуре.
Третий молодой человек (Первому). А Спесь–то одета точно в такой розовый камзол, какой тебе летом прислали из Парижа!
Первый. Не нахожу.
Третий. И кюлоты такие же, и шляпа, и прическа, как у тебя.
Второй. Такие, такие! Не отпирайся! Ты все хвалился: «Ни у кого в Российской империи такого камзола нет, только у меня одного есть». А теперь вас двое! Ха–ха–ха!
Старый дворянин. На карете какая–то надпись. Видимо, девиз Спеси. Прочти–ка, а то я не разберу.
Девица (громко). «Самолюбие без достоинств».
Второй и Третий молодые люди смотрят на Первого и прыскают в кулак.
Первый (со смущением и возмущением). Это просто неблагородно. Все знают, что только у меня имеется такой костюм. Ведь кое–кто может подумать, что в этой фигуре содержится намек на меня.
Третий. Возможно, и подумают.
Первый. Ужасно неблагородно и грубо. И вообще не нахожу ничего поэтического в этом маскараде. Одна грубость. Не понимаю, как такие достойные люди, как Бецкий, Сумароков, Херасков, оказались ослеплены этим ярославским купчишкой!
Третий (пожав плечами). Тебе, наверное, виднее, ты же похвалялся, что знаком с Волковым, приятель с ним.
Первый. Я его в приятелях не числю. Ну, видел в придворных спектаклях, встречал раза два–три в знакомых домах. Какой он, актер, мне, дворянину, приятель? Когда этих ряженых привезли из Ярославля в Петербург по указу государыни, нашлись люди, которые вокруг них шум подняли: «Русский театр, русский театр!» Но государыня императрица Елизавета Петровна посмотрела их представление и отослала этот, с позволения сказать, театр обратно в Ярославль. В Петербурге оставила только Волкова и еще двух–трех его товарищей, найдя в них некоторые способности к театральному искусству. Сначала их учили в Шляхетном корпусе, затем, маленько пообтесав, определили служить актерами русского театра, директором которого назначили Волкова. Впрочем, и тогда их театр недалеко ушел от прежнего, их чуть–чуть не прикрыли совсем…
…Увы! Молодой щеголь в последних своих словах был близок к истине: действительно, год назад, с воцарением Петра III, этого тупого солдафона, преклонявшегося перед прусским королем Фридрихом, презиравшего все русское, театр русский оказался под угрозой закрытия.
Только героические усилия Волкова и его товарищей, сделавших своим девизом слова: «Да будет русский театр!», а также дальнейшие политические события отвели беду.
Прошлый, 1762 год, год, предшествовавший нынешнему торжеству русского театра — Московскому маскараду, был для Волкова и трудным и радостным и поэтому особенно памятным, и мысли его постоянно возвращались к событиям этого года.
1762 год — трудный и счастливый год жизни Федора Волкова, или «Да будет русский театр!»
I
Весна 1762 года. Комната в Зимнем дворце.
Петр III — сухощавый, в военном прусском мундире, с застывшим напыщенным и глупым выражением лица. Его жена Екатерина — будущая императрица Екатерина II. Федор Волков. Два гвардейских офицера у дверей.
Волков стоит, почтительно склонившись перед Петром III. Екатерина в стороне нервно мнет в руках платок.
Петр III (резко, отрывисто, словно командует). Какой мне дело до ваш русский театр! Zum Teufel russische Theatr [5]! Я предпочитаю итальянских актрис. И то не на сцене, а на гораздо более близком расстоянии. Ха–ха–ха! (Подходит к Екатерине.) Мадам, вы должны оценить мое остроумие. Ха–ха–ха! Мадам, ручку.
Петр III целует руку Екатерины и уходит.
Екатерина подходит к Волкову.
Екатерина. Сочувствую вам, господин Волков. Я прикажу выдать для вашего театра мои старые туалеты. Большего, к сожалению, я ничего не могу для вас сделать.
Волков. Ваше величество, благодарю вас.
Екатерина уходит.
Первый гвардейский офицер. Какое самообладание у государыни!
Волков. Да, поведение ее величества достойно восхищения и удивления.
Второй офицер. Нынче не безопасно пользоваться милостями императрицы.
Волков. Но было бы бесчестным отказаться от них.
Первый офицер. Вчера государь отдал приказ арестовать государыню и даже послал караул в ее покои. Слава богу, принц Георгий Голштинский уговорил его отменить приказание.
Второй офицер. Этот приказ может быть повторен в любой момент.
Первый офицер. Бедная государыня!
Второй офицер. И добавь еще: бедная Россия. Никогда и никто не унижал Россию так, как это делает нынешний император. Его раболепие перед Фридрихом и всем прусским переходит всякое приличие. Опять везде пруссаки и голштинцы. Нам грозит новая бироновщина.
Первый офицер. Такое долго продолжаться не может.
Волков. И не будет!
Офицеры смотрят на него вопросительно и настороженно.
Волков. То же самое думаете и вы, господа, и будьте уверены, найдется много людей, вам сочувствующих.
Волков кланяется и уходит.
II
Репетиционная комната при театре.
Александр Петрович Сумароков — драматург, бывший директор русского театра, ныне находящийся в отставке, желчный, нервно подергивающийся, в потрепанном камзоле. Волков.
Волков. Вот, Александр Петрович, так и ответил мне государь император на всенижайшую просьбу о бедственном положении театра.
Сумароков. Пруссак! Чего иного ожидать от него! Я уже давно не жду от этих господ ничего хорошего для себя. Все заслуги забыты. В заграничных странах меня с честью именуют северным Расином, а в отечестве только обиды чинят.
Волков. Все просвещенные россияне чтут ваш талант, ваши трагедии.
Сумароков. Без ложной скромности могу сказать, что мною создан русский театр.
Волков. Несомненно, русский театр — ваше детище, и, пока он существует, ваши трагедии и комедии будут украшением его сцены. Разве может умереть «Семира»? Боже, каким восторгом встречают всегда зрители эту вашу трагедию! (Встает в позу и начинает читать монолог Оскольда из «Семиры».)
«Настал нам день искать иль смерти, иль свободы.
Умрем иль победим, о храбрые народы!..
Настало то судьбой назначенное время,
В которо должны мы вселенной показать,
Что нам несродственно под игом пребывать».
Сумароков (аплодируя). Браво! Браво! Порадовал ты меня. С такими актерами русский театр будет жить вопреки всем препятствиям и печальным обстоятельствам. Я уже стар, я помру скоро, но любимых детей моих — мои драматические сочинения — вижу, оставляю в надежных руках.
III
Измайловская церковь в Петербурге. Раннее утро 28 июня 1762 года. В церковь сходятся поднятые с постелей офицеры и сенаторы.
Сенатор. Что случилось?
Офицер. Государь арестован, Екатерина провозглашена императрицей.
Сенатор. Слава богу!
Церковь наполняется людьми.
Входит Екатерина в сопровождении заговорщиков — братьев Орловых, Дашковой, офицеров. Все останавливаются против алтаря.
Из алтаря выходит священник и в ожидании тоже останавливается.
Григорий Орлов. Чего он ждет?
Первый гвардейский офицер. Ждет, когда прочтут манифест. Только после манифеста можно приводить к присяге.
Григорий Орлов. Так читайте же скорее, черт возьми! Читайте!
Первый гвардейский офицер. У кого манифест?
Среди окружающих Екатерину людей шум и замешательство.
Григорий Орлов. Ну!
Замешательство усиливается.
Екатерина (шепотом). Господи! Если сейчас сорвется присяга, он опомнится, соберет сторонников — и все пропало. Господи, помоги!
Г ригорий Орлов (оглядываясь по сторонам). Ну!
Наступает зловещая тишина, и в этой тишине слышен лишь шепот Екатерины.
Екатерина. Господи!..
Из толпы, расталкивая сенаторов и генералов, выходит Волков.
Волков (задыхаясь, как после быстрого бега). Манифест у меня. (Екатерине.) Разрешите прочесть, ваше императорское величество?
Екатерина хочет ответить, но волнение перехватывает ей горло, и она только кивает.
Волков (достает из внутреннего кармана лист бумаги и громко, спокойно начинает читать). «Манифест, данный от ея императорского величества самодержицы всероссийской Екатерины Второй тысяча семьсот шестьдесят второго года июня двадцать восьмого дня в царствующем граде Санкт–Петербурге всем нашим верноподданным».
Григорий Орлов (Первому офицеру). Откуда у него манифест?
Первый гвардейский офицер. Не знаю.
Григорий Орлов. Впрочем, черт с ним — откуда. Главное — объявился.
Волков (продолжает читать). «Всем прямым сынам отечества Российского явно оказалось, какая опасность всему Российскому государству начиналась, а именно закон наш православный и церковь наша крайне уже подвержена оставалась опасности переменою древнего в России православия и принятием иноверного закона. Второе: слава Российская, возведенная на высокую степень своим победоносным оружием, чрез многое свое кровопролитие заключением мира с самым ее злодеем отдана уже действительно в совершенное порабощение, а между тем внутренние порядки, составляющие целость всего нашего отечества, совсем ниспровержены».
Екатерина во время чтения манифеста окончательно пришла в себя.
Екатерина (Орлову). Кто сочинил манифест?
Григорий Орлов. Не знаю.
Екатерина. Посмотри, чьей рукой писано.
Григорий Орлов (вытянувшись, заглядывает в бумагу, которую читает Волков. Удивленно). Лист чистый.
Екатерина. Как?!
Григорий Орлов. Ни одной буковки! А читает, как по писаному. Молодец!
Екатерина. Спасены…
Волков. «Того ради, убеждены будучи всех наших верноподданных таковою опасностию, принуждены были, приняв бога и его правосудие себе в помощь, а особливо видев к тому желание всех наших верноподданных явное и нелицемерное, вступили на престол наш всероссийский и самодержавный, в чем и всем нашим верноподданным присягу торжественно учинить повелеваем».
Волков сворачивает лист и убирает в карман.
Григорий Орлов. Ура государыне императрице Екатерине Второй!
Все находящиеся в церкви подхватывают «ура». С улицы в церковь врывается еще более мощное «ура».
IV
Зал в Зимнем дворце. Несколько дней спустя после присяги в Измайловской церкви. Екатерина II, Бецкой — просвещенный и богатый вельможа, Волков.
Екатерина II. Примите, господин Волков, мои комплименты по поводу вашей игры во вчерашнем спектакле.
Волков кланяется.
Екатерина II. Но для театра вы слишком хорошо читаете, я бы хотела, чтобы такую дикцию имел мой кабинет–министр.
Волков. Желание вашего императорского величества легко исполнить: я бы почел за честь давать уроки дикции кабинет–министру вашего императорского величества.
Екатерина II (с легкой гримасой). Полагаю, он воспользуется вашим любезным предложением.
Волков кланяется.
Бецкой. Федор Григорьевич, ее императорское величество высказала всемилостивейшее желание наградить вас за известные всем заслуги и посему готова выслушать вашу просьбу.
Волков. Ваше величество, я и так свыше моих заслуг почтен от императорского российского двора званием Первого актера российского театра. Этот знак внимания мне дороже всего. Не за себя решаюсь просить, но за русский театр.
Екатерина II. Русский театр не будет оставлен нашим вниманием.
Волков. Больше мне ничего не надо.
Екатерина II (пожимает плечами. После небольшой паузы). Мы тут решили с Иваном Ивановичем на коронацию в Москве устроить зрелища для народа, и Иван Иванович рекомендовал вас назначить их главным изобретателем и распорядителем. Я согласна с ним.
Волков. Благодарю за честь, ваше императорское величество.
Екатерина II. В средствах не стесняйтесь, зрелища должны быть грандиозными.
Бецкой. Достойными настоящего царствования.
Волков. Приложу все силы.
Екатерина II. Желаю успеха, господин Волков. Однако, скажу, вы слишком скромны и… недогадливы.
Екатерина II кивает, давая понять, что аудиенция окончена. Волков, кланяясь, уходит.
Бецкой. Он потерял голову от счастья.
Екатерина II. Впрочем, его все равно надобно отблагодарить. Дать ему дворянство и приличное количество крепостных душ из государственных крестьян. (После паузы.) Может быть, назначить кого–нибудь смотреть за тем, что он изобретет для коронационных торжеств?
Бецкой. Полагаю излишним. Он предан вам всею душою и, безусловно, направит свой талант к прославлению вашего величества.
V
Театр. Репетиционная комната, Волков, Дмитревский.
Волков. Сегодня государыня очень прозрачно намекала мне, что я могу просить должность кабинет–министра.
Дмитревский. А ты?
Волков. Сделал вид, что не понял.
Дмитревский. Федя! Почему?
Волков. Я актер, Ваня. И жизнь мне красна, пока я в театре. А без театра — не жизнь.
Дмитревский. Все–таки…
Волков. Не надо, Ваня, об этом… Послушай, какое поручение мне дано. Меня назначили главным изобретателем и распорядителем народных зрелищ на коронационных торжествах в Москве. Вот где мы развернемся! Пока я шел из дворца в театр, уже столько всего навыдумывал. (Порывисто ходит по комнате.) Сначала я подумал выстроить сотню театральных балаганов, чтобы в них с утра до вечера шло представление…
Дмитревский. На сотню театров по всей России не наберешь актеров.
Волков. Оттого я этот план и оставил. И еще потому, что один человек пойдет в театр, а десять останутся сидеть на лавочке возле дома да грызть орехи.
Дмитревский. Это уж конечно.
Волков. А я хочу, чтобы вся Москва видела настоящее театральное представление. Если народ по незнанию, по лени не идет к нам, так мы сами придем к нему.
Дмитревский. Что ж ты, к каждому в дом пойдешь?
Волков. Не в дом, а на улицу. Понимаешь, задумал я устроить праздничное шествие–маскарад по главнейшим московским улицам. Представить пороки, служащие ко вреду России, — пьянство, крючкотворство, невежество. Представить их в отвратном виде, вывести на всеобщее посмеяние. А потом в привлекательном виде будет явлена добродетель. Пороки будут олицетворять прежнее царствование, добродетель — нынешнее. И название для маскарада придумал «Торжествующая Минерва». Соберем всех актеров, призовем любителей. Стихи для хоров сочинит Александр Петрович Сумароков.
…Но вернемся к рассказу о маскараде 1763 года.