Иванок обернулся на Данилу Игнатьевича, что остановил коня, с тревогой глядя на встречу брата и сестры и не ведая, радоваться ли ему, что нашлась родня у отрока, или горевать, что парнишка теперь уйдет к родным по крови людям и оставит его одного. Боярские отроки держались в отдалении, Михаила тоже, ревниво косясь на Иванка.
- Меня Данила Игнатьевич еще той зимой сыскал, - сказал отрок. - Из неволи вызволил, родню заменил. Я отцом его зову, - добавил он.
- А в Торческе? В Торческе нашем не был?
- Нет. У меня теперь другой дом. Я в Киеве живу. С отцом.
Ждана побледнела, отшатнувшись:
- Как? Батюшка жив?
- Нет. Данила Игнатьевич теперь мой отец.
- Иванок! - окликнул его боярин.
- Иванок? - переспросила Ждана.
- Да. Меня так ныне зовут. Ждана, я, - отрок быстро обернулся на старого боярина, сжал плечи сестры, - я очень рад, что ты нашлась! Я… не оставлю тебя!
- Лютик? - ахнула девушка, но он уже, последний раз сжав ее плечи, бросился к своему коню и легко, как белка, вскочил в седло.
Михаил подъехал к оцепеневшей Ждане, наклонился с седла, подсадил девушку на коня и поскакал вперед, вслед ушедшему вдаль обозу и саням, на которых обмирала от волнения Светлана.
Иванок сдержал слово. Данила Игнатьевич повидался со Жданой. Девушка ему понравилась, а то, как она нежно, с опаской и материнской лаской относится к брату, растопило начавший было намерзать лед в сердце боярина. Он был готов предложить названым сестрам жить у него, но Ждана твердо решила повидать Торческ. В обозе нашлось еще пять или шесть бывших торчевцев, отыскались и жители села Красного, и под их приглядом Светлана и Ждана вскоре после прихода на Русь свернули в сторону Торческа. Данила Игнатьевич выделил женщинам трех коней, нескольких овец, кое-какую утварь и рухлядь да гривну серебра, и Иванок отправился сопроводить родственниц до Торческа. Боярские холопы, охранявшие небольшой обоз, должны были помочь женщинам обустроиться на месте - или же вернуться в Киев, если вдруг окажется, что жить на развалинах Торческа невозможно.
Иванок подъезжал к родному городу в тревоге. Здесь прошло его детство. Здесь его никто не любил, кроме сестры, и он не особенно горевал о прошлом. Как он был бы рад, если бы Ждана осталась с ним! Он почти молился, чтобы Торческ оказался уничтожен.
Но город стоял. Правда, уцелела только одна его половина, на правом берегу Торчицы - вторая сгорела еще в том страшном году, и на пожарище поднималось всего две избы. Но в правой уцелела почти вся стена, часть ворот с остатками надвратной башни и даже собор, хоть и с провалившейся кровлей. На улицах тут и там оставались проплешины, но стояли и дома! Иные были старые, чудом уцелевшие от огня и чуть подлатанные, другие совсем новые. Таких было меньше, но они были!
Заночевали в селе Красном, где из восемнадцати домов осталось всего четыре. В одном из них Светлана на рассвете удивительно легко родила смуглого мальчишку, светловолосого, с темными глазками Башкорта. И хотя ее упрашивали переждать в тепле и покое несколько дней, настояла на том, чтобы в полдень поехать в Торческ. И сейчас она с тревогой приподнялась в санях, прижимая к себе спеленутого сына:
- Ждана… Наш дом!
Высокого тесового забора, огораживающего дом княжьего тиуна, больше не существовало. Был только плетень, за которым качали голыми ветками вишни и яблони с опаленной корой и обломанными сучьями. А на месте терема стояла обыкновенная избушка, к которой лепились клети для скотины и добра. Воротина была распахнута, во двор только что заехали розвальни, и двое мужчин разгружали их, сваливая на землю дрова. Они работали так споро и истово, что не сразу заметили подъехавший обоз. Остановил их только отчаянный крик Светланы:
- Ратибор!
Старший сын Захара Гостятича уронил полено. Сунув сына в руки Ждане, Светлана птицей вылетела из саней и кинулась к нему. Нечай, стоявший поодаль, мгновение стоял столбом, а потом закричал, зовя остальных.
На этот крик из избы выбежали две девочки-близняшки и бочком, поддерживая живот, выбралась молодая чернявая женщина - по виду торчинка. Светлана бросила на нее взгляд и по тени, набежавшей на лицо мужа, поняла, что эта - его новая жена. Прижав руки к щекам, она во все глаза смотрела на Ратибора. Тот, казалось, постарел, в волосах появилась ранняя седина, на дочерна загорелом похудевшем лице глаза еле мерцали, но он улыбнулся прежней улыбкой и протянул к Светлане руки:
- Ты?
- Ратиборушко! - всхлипнула женщина и разрыдалась у него на груди.
Так и неспешившийся Иванок-Лют, боярские холопы, Ждана с младенцем на руках, Нечай, молодая торчинка и девочки в молчании смотрели на эту пару. Ратибор плакал вместе с женой - о пропавшем без вести отце, зарубленных матери и брате, кости которых он похоронил, вернувшись из Треполя, о том, что пришлось пережить его жене и сестре в неволе, об убитом сыне и том ребенке, который сейчас рос во чреве торчинки, обо всех убитых, пропавших без вести и сгоревших на пожарах.
А потом Иванок встряхнул головой, отгоняя тягостные мысли, махнул рукой холопам, и те стали заводить сани с добром в ворота.
В Киеве устроили пышное празднество в честь победы над погаными. Возвращение князей из похода совпало с Масленой неделей, и весь Киев гулял - от княжеских палат до Подола. Пиры закатывались каждый день, бояре распахивали ворота, ставя улицам угощение. В храмах пекли хлебы и бесплатно оделяли бедноту. На улицах народ веселили гусляры и скоморохи. Слышались песни, смех и задорные крики.
Святополк Изяславич, который не любил много пить да и чревоугодием не страдал, расщедрился и закатил пир горой. Владимир Мономах сперва тоже заглянул в Киев, где князьям-победителям пели славу во всех церквах, отстоял праздничный молебен, который служил сам митрополит Иоанн, вечно всем недовольный грек-скопец, посидел на почетном месте на пиру, устроенном в его честь, и со своей дружиной отбыл в Переяславль, где уже тоже готовили князю встречу.
Пиры же продлились после его отъезда еще несколько дней. В конце масленичного веселья в Киев въехал Иванок.
Несчастья словно подменили братьев - Ратибор и Нечай стали относиться к хазарчонку теплее, уважительно расспрашивали о новом житье-бытье, восторгались дорогой одеждой и броней, благодарили за подарки. Но непривычный к благодарностям Иванок чуял в их речах некую червоточину - не только от радости, но и от зависти велись эти речи. И, оставив братьям все добро, Иванок, как ни упрашивала его Ждана, покинул Торческ.
Данилы Игнатьевича дома не случилось - привратник сказал, что он с утра уехал на почетный пир и гуляние в княжеские палаты. Горя желанием поскорее увидеть названого отца, Иванок поспешил туда же.
Княжеское подворье было полно народа. Сновали туда-сюда холопы, гуляли дружинники и боярские слуги. В сенях хлопали двери и слышался нестройный гул голосов - там шумел пир. Изо всех углов на Иванка тянуло сытным духом, и он, проведший в седле весь день, почувствовал голод. Хотелось подняться в сени, выкликнуть боярина и сказать, что вернулся, но он робел.
И все-таки, пользуясь общей радостной суматохой, отрок осторожно поднялся на красное крыльцо.
- Эва! А ты кто?
Иванок обернулся. По широкому красному крыльцу в его сторону направлялся высокий статный юноша в красной расшитой рубахе, наброшенной на одно плечо собольей шубке, в красных сапогах с острыми носами и лихо заломленной шапке. Он улыбался, и Иванок признал одного из тех юношей, которые прошлой осенью сопровождали великого князя Святополка на ловища.
- Иванком меня зовут, - сказал он, не спеша снимая шапку. - Я к боярину Даниле Игнатьевичу спешил… А ты - княжич?
- Да, - кивнул юноша. - Я Мстислав Святополчич. А на кой тебе боярин занадобился?
- Отец он мне.
Слово сказалось само - Иванок даже не успел удивиться. Княжич Мстислав прищурил красивый синий глаз.
- Оте-ец? - протянул он. - Не больно ты на русича похож.
- Мать моя хазаринкой была, - признался Иванок.
- Вон оно как? Боярин ее наложницей держал? Подумать такое про мать было больно и стыдно, тем более, что так оно и было. Но Иванок не успел и рта раскрыть - Мстислав понимающе улыбнулся:
- Моя мать тоже с отцом не венчана. Но я князем буду, когда батюшка удел даст! А там и великое княжение в свой черед унаследую… Данила Игнатьевич твой отец, говоришь?
Иванок только кивнул, и Мстислав властным жестом подозвал пробегавшего мимо холопа, быстро наказал ему, что передать боярину, и повернулся к отроку.
- А по какому делу тебе отец занадобился? - продолжал он расспросы. Видимо, новый человек на княжьем подворье заинтересовал его.
- Повидать надо, - ответил Иванок. - Он меня по делу посылал, так я пришел сказать, что воротился и дело справил.
Хлопнула дверь - на крыльцо выскочил давешний холоп, низко поклонился собеседникам:
- Боярича в палаты зовут.
Мстислав дружески улыбнулся и хлопнул Иванка по плечу:
- Иди!
Когда Иванок переступил высокий порожек и очутился в длинных просторных княжеских сенях, по которым сейчас нескончаемой чередой были накрыты столы, Данила Игнатьевич быстро вскочил ему навстречу. Тяжело опираясь кулаками о стол, он смотрел, как отрок пробирается вслед за прислуживающим за столом виночерпием к боярину.
Для боярича освободили место за столом. Отдельный, накрытый узорной скатертью стол для великого князя и его семьи был совсем близко. Святополк сидел за ним вместе с законной женой, в крещении названной Ириной Тугоркановной, и старшим сыном Ярославом. Княжич Мстислав появился чуть позже, когда Иванок присел рядом с глядевшим на него во все глаза Данилой Игнатьевичем, кивнул ему через весь стол и двумя руками поднял серебряную чару. Чашник поспешил наполнить ее вином. Отпив, княжич кивнул слуге на отрока, и чара поплыла над головами пирующих к Иванку.
Тот встал на негнущихся ногах, понукаемый охрипшим от волнения и радости Данилой Игнатьевичем, принял из рук слуги наполненную хмельным медом чару, поклонился князю с княгиней и, поймав добрый взгляд Мстислава, сделал большой глоток.