Сомнений не было - вернулся Лют. Воротился с подарками, рухлядью или утварью для дома. Наскоро сдоив последние струйки и накрыв ведро чистой тряпицей, Ждана выскочила на двор.
Совсем весеннее солнце обожгло ей щеки, брызнуло яркими огнями в глаза, и девушка на миг застыла, закрываясь от света рукой. Ворота были распахнуты, какой-то всадник, спешившись, разговаривал с братьями, и Нечай отвечал ему горячо и весело, с пылом молодости. Потом Ратибор вдруг повернулся, увидел Ждану и окликнул ее:
- Вежи сюда, Жданка! Гость до тебя знатный! Приезжий тоже увидел девушку, отодвинул братьев и бросился к ней:
- Ждана!
Она отпрянула, прижимаясь к дверям хлева. Молодой дружинник в добротной свите, козловых сапожках и с мечом на боку был на целую голову выше Люта и шире его в плечах. И из-под шапки выбивались светлые прямые волосы.
- Не признала? - Гость остановился в двух шагах, удивленно глядя на испуганную девушку. - Я тебя тоже не сразу бы узнал, кабы брат твой не указал… Ты совсем красавицей стала… А я Михаила. Помнишь? Из степи вы ехали с сестрой…
И только тут, когда он стянул шапку с головы, девушка признала в нем дружинника, что вытащил их со Светланой из сугроба под обрывом и всю дорогу развлекал байками. Когда Лют вызвался проводить сестру до Торческа, он рвался с ними, но боярин Ольбег Ратиборович не разрешил парню отлучаться. А там навалились иные дела, все лето не снимали оружия, ожидая то половецкого выхода, то усобицы с Олегом Черниговским, то распутица мешалась.
- Я помню тебя, - кивнула Ждана, чувствуя, что в сердце растет что-то - не то горечь, что не Лют приехал, не то радость, что этот молодой красивый парень ее не забыл.
- И я тебя весь год забыть не мог. Да только далековат твой Торческ от моего Воиня. Не вдруг доедешь. Я бы и ныне не появился, кабы не князь.
- А что князь?
- Владимир Всеволодович по весне, как вода талая сойдет и дороги просохнут, в боевой поход идет на Олега Святославича, который неправедным путем завладел волостями князя Владимира! Святополк Киевский тоже рать скликает. Брат твой, Нечай Захарьич, вызвался идти…
- Что? Нечаюшка? - Жданка слепо кинулась мимо Михаилы к братьям. Ратибор и Нечай стояли у конюшни, о чем-то негромко переговариваясь. Лица у обоих были суровые. Девушка кинулась Нечаю на грудь:
- Братик, да что же ты? На войну идешь?
- На войну, - важно кивнул Нечай. - Михаила сказывает - с войны можно много всего принести. Черниговская земля богатая, авось добуду чего для дома. Да и сама ведаешь, - Нечай опустил голову, - жениться я хотел по осени. Привезу кой-чего - и свадьбу справим.
- Конь у нас есть один, в поход есть на чем ехать, - добавил Ратибор. - Оружие и доспех какие от меня остались, какие князь дает.
- Я уж давно решил, - добавил Нечай. - Помнишь, в ту седмицу бирючи[145] на торжище кричали про поход? Я с той поры раздумываю.
- Ой, братик, да как же ты? - ахала Ждана. - Ведь война!..
- Ну и война, а что?
- Так ведь, не ровен час…
- Будет тебе! - прикрикнул на сестру Ратибор. - Не хорони его заживо! Я вон тоже у Треполя сгинуть мог - так не сгинул. Авось и его судьба обойдет!.. Да не плачь ты - я дома остаюсь, за хозяйством, детьми ходить… Поди-ка лучше хозяйкам нашим дай наказ - раз гость к нам заехал, пусть соберут чего-нито на стол.
Ждана бегом бросилась в дом, где обе женщины, Светлана и торчинка Аграфена, уже возились у печи. Обе они имели сыновей, и Ратибор, памятуя о судьбе Люта, изо всех сил старался не выказывать неприязни к половчонку, сыну Светланы.
Ближе к вечеру задержавшийся на бывшем тиунском подворье Михаила вызвал Ждану на двор. Светлана и Аграфена понимающе кивали головами - иди, мол. Девушка пошла, но сейчас брела тропинкой между заборами как потерянная. Михаила вышагивал рядом, поглядывая на нее. В Торческе еще оставалось много пустырей. Целые концы лежали в руинах - сейчас там из-под сугробов торчали остатки печей и сухие стебли полыни и бурьяна.
- Я из похода много добра привезу, - кашлянув, нарушил Михаила затянувшееся молчание. - Коня - это обязательно. Гривны тоже… Тебе подарок. Чего тебе привезти?
- Что хочешь, - тихо отвечала Ждана.
- Хочешь, платок? Или платье боярское? А то монисто из золота! В Чернигове всего много!
- Чернигов - это же… на Руси?
- На Руси, - согласился Михаила.
- А как же можно - на своих идти? Свою кровь проливать?
- Скажешь тоже - свою! - фыркнул Михаила. - В Чернигове наш враг сидит!
- А кабы не в Чернигове? - допытывалась Ждана. - Кабы в Киеве? Пошел бы ты тогда на Киев? И на наш Торческ?
Михаила смутился, полез в затылок.
- Это не наше дело, - решительно сказал он, наконец. - Что нам князья приказывают, то мы и делаем. Ежели не мы на Чернигов - летом Чернигов на нас пойдет. Вот князья и хотят его опередить! А после и на поганых пойдем… Ждана, - он вдруг схватил девушку за локоть, притянул к себе, заглядывая в глаза, - я из похода ворочусь, брату твоему поклонюсь, попрошу тебя в жены. Пойдешь за меня?
Стиснутая его сильными руками, задыхаясь в жарких объятиях, Ждана рванулась было прочь, но серые глаза были совсем близко, и в них горел такой огонь, что девушка раздумала вырываться и запрокинула голову, подставляя губы губам Михаилы.
Он уехал на следующее утро, а еще через несколько дней, простившись с домашними и невестой, в Киев вместе с другими отчаянными парнями отправился и Нечай. Еще перед отъездом Михаила переговорил с Ратибором о Ждане, и будущие родственники уговорились, что в походе не будут терять друг друга из вида.
Весна пришла поздняя, но дружная. Никак, в две седмицы стаяли сугробы, вскрылись реки и разлилась вешняя вода. К этому времени оба войска - киевское и переяславльское - были готовы. На подмогу свои дружины прислал Изяслав Владимирович, союзные торки и берендеи также согласились участвовать в походе под началом Святополка Изяславича. По особому наказу прибыл волынский князь Давид Игоревич. За подмогу ему были обещаны уделы в Черниговской земле. Ополчение собралось такое, что великий князь, обозревая в день выхода растянувшиеся вдоль берега Днепра полки, почувствовал гордость и уверенность в своих силах. Казалось, год назад на выход в Половецкую степь он собрал меньше воинов. Дабы сподручнее было управлять ими, Святополк взял с собой сыновца Ярослава, сына убитого десять лет назад брата Ярополка.
Уговорились встретиться с Владимиром Мономахом возле Сакова, чтобы потом вместе идти на полуночь, к Чернигову. Завершались последние дни месяца березеня, небо было высокое, чистое, новая зелень покрывала землю и леса, возвращались издалека птицы, и на берегах рек уже слышались песни девушек.
Выступали сразу после Христова Воскресения. Митрополит Никифор отслужил торжественный молебен в Святой Софии. Святополк, накануне ездивший в Вышгород поклониться мощам святых Бориса и Глеба, павших заради междоусобия и попросив их оберечь Рюриковичей от нового раздора, был светел и вдохновлен. Хотя Воскресение уже миновало, он был умилен и ласков со всеми.
Сыновья прощались с отцом на красном крыльце. Как ни упрашивал двадцатитрехлетний Ярослав, Святополк оставлял его дома - блюсти в отцово отсутствие Киев. Ведь и Мономах тоже не велел старшим сыновьям уходить со своих столов. Юноша с тихой завистью косился на двоюродного брата Ярослава Ярополчича - тот был немногим старше его, но уже шел в боевой поход, хотя без удела полноправным князем не был. Оставалось надеяться, что настанет и его черед.
Ирина Тугоркановна тоже вышла проститься с мужем. Половчанка по-прежнему робела, чувствовала, что не любима мужем и что князь живет с нею только ради ее отца, могущественного Тугоркана. Хатунь была бледна и тиха, и только карие глаза горели ярко и тревожно. Поклонившись, княгиня робко прикоснулась к мужу. Святополк взял ее за худенькие плечи, поцеловал в лоб и бледные сомкнутые губы. Поцелуй его был неожиданно жарок. Ирина приникла к мужу, обхватила было его руками, отвечая - но он уже отстранил ее и шагнул куда-то вбок.
Там, среди дворни, стояла Любава. Она застыла как изваяние, прижав руки к полной груди и хрустя перстами. Губы ее, искусанные, что-то шептали. Святополк шагнул к ней и при всем честном народе обнял и поцеловал. Ирина Тугоркановна всхлипнула и отшатнулась, прячась за боярынь. Любава в свой черед обняла князя.
- Прости, если что, - шепнул он женщине.
- И ты прости меня, мой князь! - ответила Любава. Когда Святополк наконец оторвался от нее и сошел с крыльца, подходя к своему коню, многие заметили, что глаза его блестят от сдерживаемых слез. Ян Вышатич, киевский тысяцкий, неодобрительно покачал головой, но остальные не сказали ничего - Путята слишком хотел понравиться князю и не лез куда не просят, а остальные бояре были готовы простить своему господину многое.
По дороге Святополк заглянул в Киево-Печерский монастырь, преклонил колени перед гробом Феодосия Печерского. Наиболее набожные бояре и дружинники последовали за ним. Задержались они ненамного, но когда подошли к Сакову, то переяславльцы уже ждали киевлян возле города.
Владимир Мономах выехал навстречу на горячем коньке. Он был весел и полон жизни.
- Какую силищу ведем! - воскликнул он, когда князья поприветствовали друг друга. - Не устоять Олегу! Сполна за все ответит!
Глава 12
Олег не стал ждать, пока его обложат в Чернигове, как зверя в норе. От верных людей зная, какую силу собрали против него князья, он не пожелал подвергать опасности родной город. Владимир всегда позволял своим людям грабить окрестности, а теперь еще и станет науськивать дружинников и ополчение. Однажды, разозлившись на Всеслава Полоцкого, он отдал приказ сровнять с землей Менеск, не оставив в нем ни человека, ни челядина, ни скотины. Кабы не замирение; на которое был вынужден пойти сломленный такой жестокостью Всеслав, не желавший разорения своей земле, не стоять бы Менеску сегодня. Олег любил Чернигов и не хотел, чтобы он повторил его участь. Наскоро простившись с людством и боярами и наказав им стоять крепко, но беречь животы и достояние, он с дружиной, верными боярами и семьей на третий день мая покинул город и устремился на север.