- Уж ведаю!
- Это Итларевич твой тебе набрехал?.. Да он земли нашей первым врагом был! А ты врагам нашим помогал. Чем они тебя прельстили? Что обещали? Не зря ты с ними стакнулся! Половчанку за себя взял, своим у поганых стать желаешь!
Услышав такое обвинение, многие бояре разинули рты, а князья ошеломленно уставились на Олега Святославича. Даже брат Давыд - и тот дернулся отсесть от него. Но сам Олег держался гордо и спокойно, темные глаза его не изменились, разве что руки на коленях сжались в кулаки.
- Вы половцев врагами величаете, - холодно отмолвил он, - а того не разумеете, что они со мной поступали честнее, чем вы, братья родные и двоюродные. Они меня с родины не высылали, отчины не лишали…
- Так и мы тебя не трогали особо! - вставил слово Святополк. - Сидел ты в Тмутаракани, блюл наши русские дела и заботы…
Давид Игоревич скривился и переглянулся с Володарем Ростиславичем - пока Олег жил пленником в Царьграде, Тмутараканью правили они, а после его возвращения стали изгоями.
- Моя отчина Чернигов! Почто меня лишили моей земли? Не потому ли, что Всеволод Ярославич, отец твой, себе захотел мой богатый край взять? Брату Давыду вы Смоленск отдали, а мне что? А Ярославу?
- А что вы для земли нашей сделали, чтоб вас волостями награждать? - огрызнулся Мономах. - Лишь тот, кто о земле печется, живота ради нее не жалеет, днем и ночью в заботах, как сделать ее обильнее и от ворога защитить, лишь тот достоен владеть землею!
Услышав такие слова, Василько встрепенулся, словно боевой конь, заслышавший трубный голос рога. Молодой князь был полон замыслов, что теснились в его голове, он горячо желал их осуществления, поверив в свои силы еще два года назад, когда в союзе с Боняком и Тугорканом ходил воевать на стороне Алексея Комнина против восставших булгар и их союзников печенегов. До этого он лишь пробовал свои силы, но та война показала Ростиславичу, что он может надеяться и на большее. С тайными мыслями получить себе поддержку у старших князей он и ехал на снем, тем более что военная сила ему была надобна. И вот они, золотые слова!.. Владимир Всеволодович, двоюродный дядя, вот кто ему нужен!
Заметив, как загорелись глаза Василька, Давид Игоревич нахмурился, а его бояре стали пристальнее наблюдать за молодым князем. Вот он встретился взглядом с Мономахом, задержал на нем взор, чуть кивнул ресницами… Мономах в ответ, не сводя с него глаз, наклоняется к своему боярину Ратибрру, шепчет что-то…
- Братья, братья-князья! - тем временем пытался урезонить родичей Святополк, чувствующий, что со снема все могут отправиться сразу на новую усобицу. - Негоже нам о малом спорить, великое забыв! Опять встала меж нами распря! Почто она? Нам же на погибель, ворогам на радость! Всем нам ведомы наши беды и утеснения. Для того мы тут и собрались, чтобы сообча решить, как землю Русскую поделить.
- А чего ее делить? - не выдержал Давид Игоревич, услышавший для себя опасное слово. - Она и так поделена!
- Как? - бросил на него гневный взгляд Олег. - И кем? Несправедливость чинится - кто сильнее, тот и забирает себе соседские волости…
Святополк Изяславич уловил в его словах намек, переглянулся с Мономахом, но тот шептался о чем-то со своим боярином Ратибором и не заметил взгляда великого князя. Но слова Олега услышал и нахмурился.
- А чего ты хочешь, брат Олег? - не спеша отвернувшись от Ратибора, спросил он. - Новгород?
Теперь уже насторожился сам Святополк. Новгород издавна, еще со времен Владимира Красно Солнышко считался вторым городом в Русской земле. Им владел наследник великокняжеского стола. По лествичному праву он сейчас был в вотчине Мономаха, ибо еще Всеволод Ярославич послал туда внука Мстислава Владимировича. Отдать Новгород Олегу означало признать его права на наследование золотого Киевского стола. И война прошлой осени ясно показывала, что Олег хочет этот город.
- Новгород не Новгород, но Смоленск, где я ныне живу, мал для нас всех, - хмуро ответил Олег. - У меня сыновья подросли, у Давида взрослые дети, Ярослав женат… Совсем нас земель на Руси лишить хотите? А мы не изгои! Своей доли требуем!
- Долю еще заслужить надобно, - отмолвил Мономах, и спор пошел по новой.
В тот день так ничего и не решили - до самого вечера князья спорили, поминая прежние обиды и перечисляя, где и какие города принадлежали им в прежние времена. Вспомнилась Тмутаракань, Олешье, мелкие распри, начиная со дня смерти Ярослава Мудрого, когда первый раз делили столы. Князья перечисляли, кто когда сидел где без волостей, вспоминали, где и как долго им пришлось княжить, и требовали себе эти земли. Святополк отстаивал владения умершего брата Ярополка в Луцке, Ростиславичи требовали себе часть Волынской земли, ибо при Ярополке они сидели в ней без волостей, получив от Всеволода Ярославича и старших братьев его лишь городки для кормления. Давид Игоревич вспоминал торговый город Олешье и Тмутаракань, спорили об отнятых у поляков землях и червенском Перемышле, столе умершего Рюрика Ростиславича, который его братья Володарь и Василько ни за что не хотели отдавать во владения кому бы то ни было. О последнем особенно яростно спорил Давид Игоревич, отчаянно не желая усиления братьев-соперников.
Наконец Владимир Мономах как хозяин дома, под чьей крышей собрались князья, поднялся с места и объявил, что ему пора на вечернюю службу в местную церковку. Гости восприняли это как знак отойти на покой и стали прощаться.
Мономаху было очень важно обдумать все услышанное. Самый важный разговор будет завтра, когда прочие тоже продумают, что и с кого требовать, посоветуются с боярами и придут к решению. Но он был должен суметь направить русло беседы так, чтобы уладить дела между всеми.
Мономах действительно направлялся к своей домовой церкви, чтобы побыть в тишине, но не прошел и полпути, как сзади послышались торопливые шаги:
- Князь! Владимир Всеволодович, погоди!
Мономах - с ним был только боярин Ратибор - остановился, оглянулся. За ним спешил Василько Ростиславич, порывистый и сильный в движениях, красивый, горячий. Подбежав, коротко поклонился, тряхнув русыми кудрями:
- Дозволь слово молвить, князь!
- Дело у тебя ко мне или так просто, на беседу зовешь? - Мономах покосился на невысокую, украшенную деревянным кружевом церковку, что темным пятном выделялась на осеннем небе.
- Дело у меня к тебе, и дело немалое, - ответил Василько. - Не только на княжеский снем ехал я, старших князей послушать и волю их исполнить. Есть у меня замысел один. Желаю поделиться с тобой и, коли захочешь, вместе его исполнить.
Мономах вспомнил его горячий ищущий взгляд в палате и кивнул Ратибору:
- Последи, чтоб никто не помешал.
Старый боярин отошел чуть в тень, сливаясь с ночной темнотой. Владимир Мономах и Василько отошли к самой церковке, встали на ее крыльце, будто бы молясь, но любому зоркому глазу было видно, что Василько что-то горячо, сбивчиво рассказывает Мономаху, то и дело останавливаясь и отвечая на его осторожные вопросы.
Именно это и видели притаившиеся в стороне двое бояр Давида Игоревича, Василь и Лазарь Мишинич. Василько бросился следом за уходящим Мономахом, успев только шепнуть брату два слова, и бояре не преминули донести это до ушей своего князя. Давид Игоревич давно имел зуб на деятельных Ростиславичей. Не только он - ляшский князь Владислав и угорский Коломан всерьез опасались за свои владения, византийский император Алексей Комнин тоже с неудовольствием смотрел на усиление бывшего союзника. Подозрительный и осторожный Давид, наученный жизнью быть хитрым и изворотливым, желал увеличить свои владения и богатство, с готовностью принимал у себя иноземных послов, получал золото и серебро в обмен на клятвы и только ждал часа, когда можно будет расправиться с Васильком, присоединив к Волыни богатые галицкие и червенские земли.
Верные своему князю и надеявшиеся найти в делах и речах Василька Теребовльского крамолу, бояре подобрались как могли ближе. Однако славящийся своей набожностью Мономах завел-таки собеседника под своды домовой церковки, где никто не мешал им говорить свободно, а у порога остался воевода Ратибор. Поэтому, сколь ни старались Василь и Лазарь Мишинич, не могли ничего разобрать. До них долетали лишь отдельные слова.
- Дай мне дружины! - восклицал горячий Василько.
- Добро, - отвечал Мономах. - Ведаю, Святополку сие придется не по нраву, да благо всей земли важнее. Он должен понять, что…
Далее князья заговорили тише и быстрее, словно торопились высказать все, что было у них на сердце. До подслушивающих бояр и самого Ратибора, который, видимо, тоже был увлечен разговором и не приметил слухачей, доносились лишь обрывки: «Ляхи и булгары, все, сколь ни есть… Царьград… половцы… наша Волынь… тебе честь, мне слава… сами пейте и веселитесь… надо совокупиться и действовать вместе, я это давно понял… за то спасибо тебе, князь!..»
- Сговариваются, - прошептал Василь. - Надоть князя упредить…
- Чуяло мое сердце - покажут себя Ростиславичи! - добавил Лазарь Мишинич. - Давно я Давиду Игоревичу указывал.
- Как мнишь - на что Василько Владимира Всеволодича подбивает?
- Как не мнить - про Волынь сказывал да про ляхов с булгарами. Хочет небось всю Волынь и Галицию под одну руку забрать. А с Мономахом только дурак ныне спорит - сам великий князь ему в рот глядит, когда он вещает! Совокупятся эти двое - кто супротив них выстоит?
Василь озабоченно качал головой. В церковке Мономах молился, крестясь на иконы, озабоченно шептал: «Господи, помоги! Господи, великое дело задумано, да не ради себя - ради всей Русской земли!» Рядом так же горячо клал кресты Василько. Молодой князь был готов криком кричать от волнения и восторга - сбывались самые смелые его мечты.
Боярину Ратибору наскучило стоять у порога, глядя в осеннюю ночь. Он прошелся туда-сюда и заметил две тени за углом. Старый воевода шагнул было в их сторону, но, угадав, что их увидели, тени отпрянули и исчезли за строениями.