Время шло, рати готовились, но начало похода все откладывалось. Наконец начался Великий пост - стало ясно, что сразу после Пасхи объединенные рати выступят на Волынь.
Война нависла над краем. Надо было собирать дружины, звать на помощь ляхов, обещая им взамен червенские города, отнятые у Василька Теребовльского. Но неизвестно, как поведут себя поляки, ежели проведают, что супротив них вышел сам Мономах, известный своими победами. На его стороне выступят Новгород, Смоленск, Ростов, Суздаль, Киев, Чернигов. Наверняка присоединится и Володарь Перемышленский, брат Василька.
Чем ближе к концу подходил Великий пост, тем чаще в палатах собиралась боярская дума. Рано осиротевший сыновец Давида Мстислав, бояре, среди которых были те самые Туряк, Лазарь Мишинич и Василь, заседали с утра до ночи. Они слали гонцов к ляхам и в червенские города Василька, оставшиеся без князя, отправляли лазутчиков в Киев и Чернигов и наперебой советовали князю то одно, то другое. Давид с мрачным лицом выслушивал их, боясь не столько за себя, сколько за юного сына - Всеволодко был еще отроком, и лишать его будущности не хотелось. Следили посланные боярами люди и за самим Владимиром Волынским, потому как здесь с груденя месяца содержался под стражей Василько Теребовльский. Жил в подвалах на Вакиевом дворе, и сей боярин ежедневно доносил князю о том, как живет его пленник-гость.
- Как Василько? - Давид с тревогой поднял глаза на боярина.
- Тих, смирен, - пожал плечами тот. - Вой от погребка день и ночь не отходят, даже холопов близко не подпускают - мало ли что. Люди мои по городу ходят, вызнать чего могут!.. Молится князь много…
- Молится?.. Уж не за упокой?
- Нет. Отроки, что за ним ходят, Улан да Кольча, доносят, что он все у Господа прощения просит икается…
- Кается! - усмехнулся Давид Игоревич. - Знать, совесть не чиста! А еще что?
- Ничего.
- Говорит с отроками о чем-нибудь?
- Нет. У него и просьб-то мало - не князь, а чисто смерд.
- А не утесняют его?
- Что ты, княже! - Вакий даже замахал руками. - Я слежу!
- Ну, а о том, что на Руси творится, он ведает? Боярин отвел глаза, вздохнул:
- Ведает…
- Что ведает?
- Что война будет - киевский князь на нас идет по весне… Князь, я своим людям молчать наказывал, да ведь на всякий роток не накинешь платок.
- Об этом после! И что он молвит? - Давид Игоревич подался вперед. - Как говорит?
- Отроки доносят, моя, хотел бы я поговорить с Давидом - вдруг выслушает…
Князь выпрямился, переводя дыхание. С души словно свалился камень. Подумалось, что усмиренный пленом и увечьем Василько сможет быть ему полезен.
Дня два назад лазутчики донесли, что во Владимире-Волынском видели отца Василия, того самого, что был при дворе Святополка, а после видел ослепление Василька. Сей поп наверняка был из числа Святополковых или Мономаховых людей, и тем скорее за ним послали.
Было уже довольно темно, когда священника отыскали в монастырском дворе и с почетом привели в княжеские палаты. Все бояре и сам Давид Игоревич были еще там.
Отец Василий растерялся, увидя столько нарочитых мужей. Он жил здесь тихо-мирно, как мышь, и вот оказался в княжьем терему.
Давид Игоревич успел передумать многое и, едва священник взошел, вскочил ему навстречу, усаживая на скамью.
- Отец Василий, великая у меня нужда до тебя, - сказал он. - Чем смогу, готов помочь, - кивнул поп. - Ибо люди должны помогать друг другу… Приказывай, князь!
- Не откажи, сходи на Вакиев двор к Васильку Ростиславичу, передай от меня поклон, - молвил Давид Игоревич. - Прослышал я, будто говаривал он, что может примирить меня с Владимиром Всеволодовичем, так склони его послать в Переяславль человека - пущай попросит оставить меня в покое, не идти напрасной войной. А я Василька тогда за помощь отпущу с честью и дам ему на выбор какой захочет город из червенских - хоть Всеволож, хоть Шеполь, хоть Перемышль.
Отец Василий с тихой улыбкой посмотрел на волынского князя. Он понимал, что напугать этого человека, прошедшего огни и воды, трудно, что он будет хитрить и изворачиваться, пустит в ход лесть и подкуп, приведет на Русь иноземцев, не остановится ни перед чем, лишь бы сперва получить, а потом удержать добычу. Но он согласился.
После ослепления Василько Ростиславич много передумал и перечувствовал. Сперва он хотел умереть - так тяжка была мысль о вечной тьме и плене. Потом привык, смирился, и только где-то на дне души тлела горячая упрямая жажда жизни и мести, которую не могли вытравить ни одиночество, ни безысходность, ни плен, ни полная беспомощность.
На Вакиевом дворе его денно и нощно стерегли три десятка княжеских дружинников и два отрока прислуживали ему. Они приносили еду и питье, помогали слепцу освоиться на новом месте, исполняли небольшие поручения. Только они и связывали его с прежней жизнью - Улан и Кольча были его собственными слугами, которые попали в плен вместе с ним и преданно служили попавшему в беду князю. Утратив прежнюю жизнь, Василько стал больше интересоваться мелочами. Он попросил достать ему Священное Писание и жаловался, что не может читать - а подростки были малограмотные и разбирали едва одно слово из трех. Спрашивал он и про жизнь на Руси, отчаянно желая, чтобы во Владимире-Волынском появился хоть кто-то из его людей, и боясь отправить Улана или Кольчу в город на поиски преданных ему теребовльцев.
Узнав о том, что к нему допустили священника, Василько обрадовался и выказал горячее желание видеть и говорить со святым отцом.
Отец Василий прошел мягкими осторожными шагами. Его упреждали, что в неволе Василько изменился, но поп с трудом замечал перемены. Перед ним на лавке удивительно прямо, положив костистые исхудавшие руки на колени, сидел высокий плечистый витязь. В плену у него отросла длинная борода, в спутанных темно-русых волосах мелькала седина, и трудно было поверить, что ему летом исполняется только тридцать пять лет. Василько исхудал, побледнел, пустые глазницы прикрывали остатки потемневших век, по щеке пролегал косой шрам - след от неверного удара овчара Беренди. Древними было сказано, что глаза человека - зерцало его души. Но сколько ни вглядывался отец Василий в лицо этого человека, он никак не мог понять, что таится у него в душе, какие думы терзают разум и сердце.
- Святой отец? - первым заговорил Василько, протягивая руку. - Это вы?
- Ты хотел меня видеть, сын мой, - сказал священник и осекся, поняв, что причинил слепцу боль неосторожными словами. Но Василько покачал головой, показывая, что не огорчился.
- Я надеялся получить утешение, - сказал он. - Мне необходимо переговорить с вами. Отец Василий присел рядом.
- Я все ведаю, - улыбнулся Василько, глядя в никуда изуродованным лицом. - Хоть и мало и редко, но и в мое узилище доходят слухи о том, что творится на Руси. Владимир Всеволодович ведет рать на Волынь? - Губы его тронула тихая улыбка.
- Великий князь Святополк Изяславич готов выступить в поход, - поправил его поп. - Владимир Мономах и Давыд с Олегом Святославичи помогают ему, выставив свои рати. Вся Русь ополчилась супротив князя Волынского, ибо он преступил роту, данную в Любече.
Василько тихо улыбался и кивал на каждое слово священника, показывая, что это для него не новость.
- Давид Игоревич опасается за жизнь свою и чад своих, - продолжал отец Василий. - Он ведает, что ты говаривал не раз, что мог бы примирить его с остальными князьями, и слезно молит тебя: не допусти зла и кроволития. Пошли посла в Переяславль к Мономаху и Киев к Святополку - пущай остановят рати, а князь Давид за то отпустит тебя на свободу, заплатит за увечье и унижение и обещает даровать тебе любой город из своих волынских вотчин - хоть Всеволож, хоть Шеполь, хоть Перемышль.
Василько при этих речах опустил голову. Его высокий чистый лоб прорезала глубокая морщина.
- Слушал я тебя и дивился, святой отец, - произнес он, наконец. - Я не говорил ни слова о том, что готов примирить моего врага с остальными князьями. Но не желаю, чтобы ради меня лились реки христианской крови, а потому сделаю угодное Давиду. Только дивлюсь я, что Давид дает мне свой город, коего не требую, будучи доволен моим Теребовлем, ибо и в темнице я остаюсь его князем! - Василько перекрестился.
- Так - переспросил отец Василий.
Василько расправил плечи. В облике его появилось спокойствие:
- Да. Пойди теперь к Давиду и поведай ему, что желаю видеть у себя боярина моего, Кульмея. То честный и благородный муж, ему я и доверю свою волю, чтоб он передал ее Владимиру Всеволодичу…
Отец Василий поклонился, хотя слепец не мог его видеть, и осторожно покинул темницу.
Давид Игоревич внимательно выслушал посла, но на предложение послать к узнику боярина Кульмея ответил отказом, сославшись на то, что нужного человека нет в городе, а посылать за ним в Теребовль далеко и опасно. На самом деле он не хотел, чтобы к пленному князю был приведен кто-то из его слуг - Давид опасался, что верные Васильку люди предпримут попытку освободить господина, а этого нельзя было допустить. Он предложил послать любого другого человека и с этим снова отправил священника к узнику.
Отец Василий слово в слово передал ответ волынского князя теребовльскому. Василько сидел, как окаменел, и, лишь когда священник замолк, опустил голову и вздохнул. Руки его сжались в кулаки.
- Я догадывался, а ныне получил тому доказательство в твоих словах, святой отец, - печально произнес он. - Кто там у порога? - вскинул князь голову. - Улан?
- Нет, княже, - отрок, топтавшийся у порога, шагнул в каморку узника, - Кольча я. Улан на дворе. Позвать его?
- Нет. И сам выйди, - твердо произнес Василько. - Дверь прикрой и проследи, чтоб никто к нам не входил.
Юноша удивленно оборотился на священника, но пленный князь сидел неподвижно, как изваяние, и он, пятясь, вышел, притворив за собой дверцу. Выждав время, Василько ощупью нашел локоть священника:
- Он ушел?