- А сколько вы просите? - спросил Святополк.
Половцы накоротке переглянулись. Те, что стояли позади, зашептались, а Искал-бей кивнул толмачу говорить. Тот кашлянул и под строгим половецким взглядом начал:
- Великий каган Всеволод давал ханам десятую долю с доходов - скотом, табунами, узорочьем, рухлядью[126], гривнами и холопами. Засылал он подарки и в степь, и послов одаривал, позволяя по земле Русской ходить свободно, а люди Всеволодовы сами приводили в вежи[127] холопов и привозили добро…
«Позволяя ходить свободно»… А что мешало малой орде с послами пробраться на окраину и учинить разгром одного-двух селений, самочинно прибавив к дани и подаркам захваченных рабов, скотину и добро? Будучи великим князем и заключая с половцами ряд, Всеволод дозволял поганым обирать земли противников и мешал разве что грабить киевлян и переяславльцев. В прошлом году за половецкой помощью, воюя с ляхами, обращался Василько Ростиславич Теребовльский - с ним-то половцы вволю ополонились, проходя Киевской и Галицко-Волынской землей. Поганые надеялись на то, что новая власть также будет им благоволить. Но Святполку было мучительно больно отдавать десятую часть доходов - столько же, сколько забирала себе церковь.
Послы смотрели выжидательно. Святополк бросил взгляд по сторонам, на своих бояр. На лицах всех было написано одно: «Решайся, князь! Не давай поганым воли!» Люди только пришли на новое место, у многих дворы и дома неустроены, волости не успели первые корма прислать -а уже делись со степняками последним!
- Говорите, люди князя Всеволода сами добро в половецкие вежи привозили? - молвил Святополк. - Но так я не Всеволод. Он умер. С покойника себе дани и спрашивайте!
И встал, показывая, что говорить более не о чем.
Послы тоже выпрямились, поклонились, бормоча что-то. Толмач начал переводить пустые слова прощания, а Искал-бей уже повернулся и вперевалочку направился прочь. За ним потянулись остальные.
Едва за последним закрылась дверь, Данила Игнатьевич сорвался с места.
- Княже, почто отпустил поганых? - чуть не закричал Он. - Аль не слышал слов противных? Не понял, чего они требовали?
- Негоже сего спускать, - прогудел Славута, могучий, тучный, но по-бычьи сильный витязь.
- Доколе они будут нас тревожить? - поддакнул и Захар Сбыславич.
И Святополк кивнул, махнув на дверь:
- Взять послов. Заточить в поруб!
Данила Игнатьевич едва ли не первым выскочил за дверь передавать приказ.
Позже стало известно, что еврей-толмач исчез неведомо куда - утек ли сам, почуяв неладное, или его успели отослать от себя половцы, но в поруб он не попал.
Жданка обернулась быстро - Лют не успел остыть от недавнего решения и соскучиться в ожидании. Он опомниться не успел, как девушка опять стояла перед ним. Обеими руками она прижимала к себе узелок с ествой и - у Люта перехватило дыхание - завернутый в теплый дорожный плащ сверток, в котором угадывался лук с полным тулом стрел, кожаная куртка, которую кочевники-торки надевали вместо кольчуги как доспех и которые еще были в ходу, и даже кривая степ-няцкая сабля. Выменяла ли она ее у кого-нибудь или забралась к отцу в кладовые, Лют спросить не решился. С луком и стрелами он, как любой отрок, справлялся легко, а вот сабля была ему в диковину. Но, набросив на плечи чуть длинноватый ему плащ и взяв ее в руки, он почувствовал себя совсем взрослым, смысленым мужем и воином. Все еще по-детски чистое и юное лицо его изменилось, глаза заблестели, и Ждана, всхлипнув, обхватила брата руками, припав к его плечу.
- Береги себя, братик, - прошептала она срывающимся голосом.
- Прощай. - Лют прикусил губу и высвободился из сестриных рук. - Передай поклон родному дому. И не поминай лихом!
- Ой! - Ждана зажала себе рот ладонью, боясь начать голосить, а Лют повернулся и решительно зашагал вдоль берега. Он старался идти по-мужски широко и быстро, чтобы скорым шагом заглушить в груди нарастающую тревогу. Он уходил в неизвестный враждебный мир, рвал связь со своим родом, со своей кровью, потому что своя кровь оказалась для него чужою.
Берегом Торчицы Лют на другой день к вечеру дошел до Роси, широкой полноводной реки, в которую впадала его родная речушка. Бывалые люди поговаривали, что Рось-река дальше вливается в великий Днепр Словутич, а тот несет свои воды аж в само Греческое море. Так оно или нет, Люту не было дела. Переночевав в кустах, наутро изготовился к переправе. Брода искать было некогда, и он просто разделся, завернул одежу, припас и саблю в плащ-мятель, поясом привязал его к бревну и, держась за него, переплыл на ту сторону. Привыкший по нескольку раз за день переплывать Торчицу туда и обратно, Лют все же устал и после долго сидел на берегу, отдыхая.
Дальше его путь лежал по перелескам - куда ни глянь, расстилалась холмистая равнина, где по балкам и низинам росли рощи. Мелкие речушки и ручьи бежали к небольшим озерцам и в Рось-реку. Здесь совсем близко было Дикое Поле, сюда чуть не каждый год наведывались половцы, и люди селились в городках за крепкими стенами, чтобы легче было отбиться от врага. Пройди еще немного вперед - на валах встретишь пограничные сторожи, где дозорные днем и ночью зорко следят за степью.
Полдневное солнце поднялось над головой, жарко припекая. Выбравшийся на неширокую малоезжую дорогу, Лют устал. Собранный Жданкой нехитрый припас подходил к концу, и когда на холме за рощей он увидел деревянные стены небольшого городца, он, не раздумывая, свернул навстречу.
Но в самый последний момент, увидев в воротах дозорных, что следили за ним пристальными взглядами, Лют вдруг заробел. Как он подойдет, что скажет этим людям?
У самых стен теснились избы посада. Опасаясь набегов, посад не разрастался далеко - самая дальняя изба отстояла от заборол на полпоприща, прижавшись к оврагу. Маленькая, вросшая в землю, с буйно разросшейся на крыше травой и покосившимся огородом, она глядела на мир одним волоконным окошком. У двери на земле валялся чурбачок. Уставший в дороге Лют присел на него, уложив саблю у ног и с тоской озираясь по сторонам.
В начале лета самая огородная пора - бабы досаживают всякую овощь, смерды отбывают княжью или боярскую повинность да готовятся к сенокосу. Поэтому в посаде было тихо, только издалека доносились крики играющих детей да изредка голоса женщин. Здесь было так спокойно, здесь его никто не знал - но и он никому не был нужен. Прижавшись спиной к шершавым твердым бревнам, Лют закрыл глаза…
А когда открыл их снова, над ним, застилая солнце, стояла ветхая старушка.
- Притомился, внучек? - с тихой улыбкой спросила она. - Откуль сам будешь?
- Лютом зовут. Издалека я.
- А куда путь держишь?
- Не ведаю, - вздохнул он.
- Чего ж так? - Старушка по-птичьи склонила голову набок.
- Иду - и все. - Лют резко выпрямился, оправляя на плече мятель. - Куда глаза глядят.
- Сирота?
Голос старушки как-то странно дрогнул, и Лют вскинул на нее глаза. Она потянулась погладить его спутанные черные волосы, но не донесла руки.
- Есть у меня родня, - с неохотой признал Лют. - Только ушел я от них. Из рода извергся. Теперь я никто. И иду, не зная куда.
Теплая мягкая ладонь коснулась его головы, погладила так ласково и сильно, как, наверное, гладит мать. Люта никто, кроме сестры Жданы, не гладил по голове, и он невольно отстранился, потому что горло перехватило, а в носу защипало.
- А пойдем со мною, - ласково сказала старушка. - До огнищанина нашего, Еремея Жиросилича. Он у нас добрый. Я вот сирота - как моих деточек поганые угнали, так у него десятый годок живу, за гусями хожу, травы целебные собираю да жену его хворую отпаиваю. И тебе уголок найдется. Пойдем,внучек!
Лют нехотя поднялся, оказавшись со старушкой одного роста. Она смотрела на него добрыми слезящимися глазами, как старая собака.
- Меня дома… хазарчонком звали, - выдавил он.
- А идем, идем - все одно! Душа в тебе, видно, незлобливая… Идем! г Старушка потянула его за рукав, и Лют нехотя последовал за нею. Сторожа на воротах проводили их строгими взглядами, но спутницу Люта здесь знали, и парнишку пропустили внутрь.
Глава 2
Не успели запереть за плененными послами двери поруба, как в палаты великого князя ворвались киевский тысяцкий Ян Вышатич с братом Путятой и нарочитый боярин Никифор Коснятич. Помнившие еще его отца Изяслава и долго ходившие под рукой Всеволода Ярославича, старейшие бояре отыскали князя в его светлице.
- Повести нам, светлый князь, это что же такое деется? - с порога зычным, чуть хриплым от старости голосом возвестил Ян Вышатич. - Верно ли глаголют, что по твоему велению половецкие послы в поруб заточены?
- По моему, - сухо кивнул Святополк, расправив плечи.
- Почто? - взвился Ян Вышатич. - Поведай нам, князь! Ссоры с Диким Полем восхотел?
- Не ссоры, - метнул Святополк в старого воеводу тяжелый взгляд. - Войны!
Трое бояр переглянулись, изумленные, словно ослышались.
- Да ведаешь ли ты, князь, каково это - с Диким Полем ратиться? Ты силу их видал?
- А что сила? Что, половцы бессмертны? Бивали их прежде не раз - и стрый мой Всеволод, и брат Владимир. Они на нас ходить будут, землю зорить, людей в полон угонять - а мы молчи, терпи да дани им плати?
- Верно ты все говоришь, князь. - Ян Вышатич склонил седую голову. - Натерпелись от поганых. А только позволь дать тебе совет: по-иному с ними надо говорить.
Он молвил спокойно и даже чуть покаянно, но именно это подстегнуло вспыльчивый нрав Святополка. Слишком долго он молча слушал наказы других, ходил в чужой руке, и вот сейчас, когда только-только чего-то достиг в жизни, когда судьба дает ему возможность сделать что-то самому, находятся советчики, кои вздумали за него все решать! Он князь и обязан думать о всей земле, а бояре - они мужи смысленые, но заботятся только о своих вотчинах.