До оружейной лавки Алфея оставалось совсем недалеко, когда впереди в темноте послышался человеческий крик. Это был крик боли, который тут же оборвался. Или удар был смертельным, или человеку зажали рот. Евпатий стиснул зубы и поспешил вперед. Стиснув в руке рукоять ножа, он прислушивался и вглядывался в темноту, как волк, готовый в любой момент отразить нападение врага. Еще несколько неслышных шагов, и оттуда, куда он шел, донесло легким ветерком запах крови. Евпатий весь превратился в слух. От напряжения у него заломило в висках, но он сейчас видел впереди даже следы коры на бревнах высокого забора, как мышь где-то грызет деревянный короб, чтобы добраться до еды. У самой стены амбара стоял человек в темном плаще и шапке. Он прислушивался, поворачивая голову из стороны в сторону. Но ветерком тянуло как раз от него к Коловрату.
Незнакомец наклонился и выдернул из земли меч. Нет, не из земли. Из тела лежавшего у его ног человека. И стал аккуратно вытирать клинок о полу кафтана своей жертвы. То, что человек на земле был жертвой этого высокого незнакомца, Евпатий не сомневался. Он взревел и ринулся на убийцу с проклятьями на устах. Человек мгновенно увидел его и бросился бежать вниз по улице. Единственное, что мог сделать Евпатий, кроме попытки догнать незнакомца, который показал заячью прыть, это метнуть в него нож. Тяжелый медвежий нож с длинным лезвием коротко свистнул в воздухе и с глухим стуком вонзился в спину убегавшего.
Выхватив из ножен саблю, Евпатий побежал к распростертому телу. И тут он услышал топот множества ног, замелькали факелы, закричали голоса. Развернувшись на пятках, Коловрат прижался спиной к стене дома и сжал в одной руке рукоять сабли, а в другой нож. Среди подбегавших людей в мерцающем свете факелов он узнал нескольких своих дружинников, Полторака и даже боярина Наума Могуту. Подбежали даже воины из стражи от ворот.
Полторак подошел к Евпатию, сразу понял, что тот цел, и обернулся к Могуте, который с двумя воинами перевернули мертвое тело.
– А вот это очень плохо, – прошептал Полторак и, стащив с головы шапку, вытер потное лицо.
Евпатий видел мертвое лицо Андрея Живка, и бешеная злость в нем мгновенно улеглась. Значит, и Живко был заодно с заговорщиками. Сунув саблю в ножны, Евпатий подошел к первому телу на земле и велел посветить. Перед ним, широко раскрыв глаза, лежал мертвый Ивар. Рана в груди, окровавленная ладонь правой руки, которой он в предсмертном порыве пытался ухватиться за меч убийцы. Кто же ко мне приходил под окно и вызывал, стал вспоминать голос Евпатий. Голос человека, который разбудил его соловьиными трелями был незнаком. Враг ли он или друг? Даст о себе знать или затаится теперь, чтобы не постигла его такая же участь?
Князь Юрий Ингваревич сидел в кресле между двумя светильниками, укрепленными на высоких столбах, и смотрел на Коловрата, подперев кулаком щеку. Столпившиеся по обе стороны красной дорожки бояре и именитые горожане тихо переговаривались, создавая один сплошной гул. По всему было видно, что князь находится в состоянии глубокой задумчивости. Но еще больше недовольство у него вызывает то, что он не знает, как ему в этой ситуации поступить. Да и из бояр никто не бросается что-то помогать добрым советом.
Дверь в самом начале горницы открылась, и на дорожку ступил князь Федор – старший воевода рязанский, сын князя Юрия Ингваревича. Шел Федор Юрьевич широким шагом, громко стуча красными каблуками сафьяновых сапожек и придерживая дорогую сабельку на бедре. Подойдя к князю Юрию, он круто обернулся к собравшимся и поднял руку. Гул голосов в помещении как-то нехотя прекратился.
– Ко всем собравшимся я обращаюсь! – провозгласил Федор. – Злодеяние свершилось нынче в посаде. Был убит человек купца Алфея Богучара. И убит был княжеский сотник Андрей Живко. Сердце князя Юрия Ингваревича скорбью наполнено. Скорбью великой и желанием злодеев наказать.
– Смертью наказывать надобно, – загалдели в зале. – Руку, смерть принесшую невинному, отсеки. Так нам предки наши мудрые завещали.
– Не по учению Христа нашего Господа! – отвечали с другой стороны зала. – Невинного не казнить! Пред Богом ответ держать надобно.
– А князь над нами не Богом поставлен? Народ на вече князя жаловал на Рязанский престол. А воля народная, она все что Божья воля!
– Не кощунствуй! – раздался громкий властный голос архиепископа Евфросина. – Господь един, и все земное в его власти. Только Господу решать, жить или умереть!
Высокий и прямой, как жердь, архиепископ вышел на середину и повернулся лицом к князю Юрию:
– К тебе взываю, княже! Не дай свершиться беззаконному делу, делу несправедливому. Не дай пострадать невинному, тому, на чьих руках нет крови убиенных. Найди тех, кто стоит за смертью рабов Божьих Ивара и Андрея, накажи, как того потребует народ, а мы помолимся за их души, дабы Господь принял их в очищение. Не может быть скорым ни Божий суд, ни суд княжеский. Ждите, православные, решения!
С этими словами епископ повернулся к людям в зале и стал сурово вглядываться в лица. И каждый опускал глаза перед священником. Помнили все, что именно он, Евфросин I Святогорец, принес в город икону Божьей Матери с горы Афон. Ее считали защитницей и покровительницей Рязани. Постепенно горячий взор старца смягчился. Бояре и горожане, переговариваясь, стали покидать горницу.
– Ну теперь поспокойнее будет, – проговорил князь Федор и подошел к Коловрату: – Теперь, Евпатий, ты расскажи нам, как дело было. И каким ветром тебя с постели подняло да на торговую улицу вынесло.
– Не верю я в нечистые помыслы Евпатия, – подходя вплотную, заявил епископ, громко стукнув посохом об пол. – И ты не молчи! Расскажи князю, как все было.
– Сколько же можно воду в ступе толочь? – с укором сказал Евпатий, глянув князю в глаза. Его пальцы стиснули наборный пояс с серебряными бляхами. – Не тебе ли, княже, я говорил, что беречься нам надо, когда враг будет у ворот. Что поднимет голову нечисть внутри наших стен. Вот и подняла. Вот и враг уже скоро у ворот станет.
– Да какой же враг, Евпатий? – как-то уж очень по-бабьи сварливо и капризно потребовал князь Юрий. – Ну что ты все пугаешь нас врагом. Наши ли дружины не сильны, наши ли соседи не придут нам на помощь так же, как и мы им придем на помощь по первому зову. Не отдадим мы земли Русской никому. И не о том ты сейчас речь ведешь!
– Ты сказывай, сказывай, – похлопал воеводу по плечу Евфросин и отошел к окну, выглядывая в темень на улице, над которой на востоке начинало светлеть небо.
– Ивар был моими глазами и ушами на торговой улице, – заговорил снова Евпатий. – Я ему жизнь спас, семью его от смерти уберег. И он верой и правдой служил мне и городу нашему против ворога лютого. А ворог до прихода степняков у нас свой сыскался, княже. Оружейник Алфей да боярин Наум Могута разговоры о предательстве вели и клялись других изменников сыскать в городе, кто встретит татар хлебом-солью и открытыми воротами. Кто на поругание отдаст наши святыни, матерей, жен и дочерей наших.
– Поостынь, Евпатий, поостынь! – подал голос из темного угла князь Федор, стоявший там со скрещенными на груди руками. – Много на себя берешь! Не по чину тебе хулу возводить на бояр да на торговых людей, кто Божью Матерь почитает, кто верен князю Юрию Ингваревичу, кто крест целовал…
– Крест целовали? – повысил голос Коловрат. – А они крест целовали еще и найти в городе тех, кто не пойдет на татар вместе с князем.
– Кроме твоих слов, вины их ни в чем не вижу, – проворчал наконец князь Юрий и переменил руку, подперев щеку теперь уже левым кулаком. – Кроме того, этот, как его там… Ивар зарезан оказался. И сотник Андрей был ножом зарезан. Не твой ли нож торчал из его спины? Не ты ли туда явился, чтобы слуг моих убить, скрыть следы врагов наших, которых слуги наши выслеживали? Ответь нам, Евпатий.
– Я отвечу! – решительный молодой голос раздался от дверей и по красной дорожке из темноты вышел сотник Полторак. – Дозволь, князь! Я могу подтвердить слова воеводы. И не только я, еще два десятка моих дружинников, что Евпатия охраняли по ночам. Вот и сгодилась наша помощь в ту ночь.
– Ты за мной шел тогда? – спросил Коловрат, изумленно посмотрев на Полторака.
– Я, – улыбнулся сотник и снова посмотрел с преданностью на князя. – И не я один. Знал, что Евпатий подозревает в измене многих в городе, кто будет тебя, князь, Юрий Ингваревич, склонять не выступать против татар.
– Не выступать – это ли измена? – возмутился снова князь Федор. – Пути разные, неизмеренные, но цель одна. Ты видишь один путь, я – другой, а князь рязанский – третий. И ему по положению его дано видеть дальше всех, глубже всех.
– Ивар меня вызвал, хотел показать кого-то в сговоре против города, – заговорил Евпатий. – Посыльный от него пришел, вызвал меня. Мой отрок, что у дверей в эту ночь караулил, слышал условный знак. Он мне двери отпирал и выпускал меня. Полторак с дружинниками видели, что я подошел, когда Ивар был уже мертв. При мне сотник Андрей из мертвого меч выдергивал и о его портки вытирал кровь с клинка. Не мог я его остановить ничем, кроме ножа. Не имел я в мыслях своих ничего, кроме спокойствия Рязани, жизни его и славы твоей, княже. До самой смерти своей служить буду этому и не отрекусь никогда, как не отрекусь от веры нашей христианской.
Князь с кряхтением сполз с кресла и, заложив руки за спину, прошелся из угла в угол. Сомнения его одолевали. Он верил Евпатию, но верил лишь в то, что тот предан ему лично и своему городу, землям рязанским. Но вот видит ли воевода Евпатий Коловрат дальше своего носа или он по своей горячности в каждом встречном врага видит? И не ошибка ли, не грех ли взял Евпатий на душу, лишив жизни сотника Андрея. А ведь перед родичами Живка придется ответ держать, доказывать, что не легло на его имя бесчестья. Бесчестье доказать-то и нечем, кроме туманных утверждений Коловрата.
– Ступайте все, – тихо приказал князь. – А ты, Евпатий, останься.
Зашелестели одежды, затопали каблуки, и зала опустела. Последним степенно вышел епископ Рязанский и Муромский Евфросин, благосклонно посмотревший на Коловрата. Князь выждал немного, потом неторопливо вернулся к своему креслу и снова уселся в него. Теперь он сидел прямой, чуть прищуриваясь, глядел на воеводу и говорил твердым голосом: