Дружинники лежали среди зарослей папоротника, кто-то достал вяленое мясо, хлеб, иные спускались к роднику в низинке, чтобы набрать воды. Только несколько воинов не отдыхали, продолжая наблюдать за округой, прислушиваться к лесным звукам. Солнце поднималось над лесом. В воздухе парило, запахи стали сильнее. Если бы Коловрат оставил коней наверху, просто на неприметной поляне, то запах конского пота и навоза быстро распространился бы по лесу далеко от места стоянки и выдал бы отряд русичей.
Вот затрещала сорока и понеслась с ветки на ветку. Потом звякнула подкова о камень, и снова тишина. Со стороны реки кто-то ехал верхами, но сторожевые дружинники не подавали условного знака. Может, свой разъезд возвращается? И вот по лесу пронесся заливистый голосок пичужки. Сначала длинно, потом трижды короткие трели. Свои, одобрительно подумал Коловрат, узнав условный знак, поданный сторожевыми воинами, притаившимися близ тропы.
Кони шли, опустив головы, то и дело широко раздувая ноздри и нюхая воздух. Уловили, что и другие тут, отдых почуяли. Коловрат поднялся навстречу троим дружинникам, въехавшим на полянку. У двоих поперек седла лежало по связанному человеку. Улыбающиеся дружинники спихнули пленников на траву. Коловрат стоял как вкопанный и смотрел на ворочавшихся связанных чужих воинов, привезенных его разъездом с берега реки. Внутри у него все сжалось, зубы сами стиснулись. Коловрат все надеялся, что ошибется, что прав князь Юрий Ингваревич, правы его бояре, советовавшие не слушать о возможном приближении татар. Нет, он не ошибся в своих подозрениях. Один из пленников был половцем. Это видно и по одежде, и по чертам лица. А вот второй. Хорошо знакомые Коловрату сапоги из верблюжьего войлока с загнутыми носами и диковинные рубахи из скользкой тонкой материи[208]. Говорили, что такую материю ткут в далекой стране на востоке, лежащей за горами, которые выше облаков, на берегу большого моря, которое и птице не перелететь. И ткут ее не люди, а волшебные насекомые по приказу восточных колдунов.
– Где вы их взяли? – Коловрат сурово посмотрел на дружинников, которые привезли пленников.
Ответил старший, которого звали Сорока. Высокий, жилистый, с длинными руками, он подошел к пленникам и одним рывком поднял половца на ноги.
– Этот по-нашему болтать умеет. Точно умеет. Мы их возле излучины заприметили. Они коней в кустах привязали, а сами в камышах сидели, то ли наблюдали, то ли ждали кого.
– А если и правда ждали? – нахмурился воевода.
– Не, мы и так до полудня комаров кормили… наблюдали. Точно. За рекой же шлях идет. Наверное, нас ждали, а может, обозы какие. Мы все тихо сделали, как ты учил нас. Этих взяли тихо, камыш не ворохнулся. Потом коней их отвязали, не резали поводья. В реку завели и по крупам плетками. Они шеметом по течению, и не знаю уж, где они потом на берег выбрались. Пусть гадают там, куда их соглядатаи делись.
– Ладно. Добро справились. Этого вот поднимите, – указал Коловрат на монгола.
– Что-то он на половца не похож, – пробормотал Сорока, вместе с другим воином поднимая монгола и ставя его на колени.
– Потому что он не из половецких степей. Это монгол, Сорока!
– Монгол? – опешил дружинник и хлопнул себя по лбу ладонью. – Из тех самых, что ли?
– Да, Сорока, вот он один из воронов, что прилетел нашу землю когтями драть, кровь нашу пить.
Монгол крутил головой, никак не мог прийти в себя и понять, где он оказался. Большой кровоподтек на бритом затылке говорил о хорошем ударе. Бросив разглядывать пленника, Коловрат махнул рукой и повернулся к половцу. Перед ним со стянутыми за спиной руками стоял воин лет двадцати с глазами пройдохи. Он кривил губы и смотрел заискивающе то на воеводу, то на других подходивших дружинников.
– Как тебя зовут? – потребовал ответа Коловрат, сверля взглядом половца.
Но пленник только отрицательно качал головой и криво усмехался, морщась от боли в ушибленной голове и затекших от кожаных ремней руках.
– Аль ты меня не понимаешь? – сделал изумленное лицо Коловрат. – Ты из дальних степей сюда прискакал, совсем нашего языка не понимаешь?
Пленник продолжал крутить головой и молчал. Коловрат чувствовал, что внутри у него начинает закипать злость. «Эх, Никон, – подумал он, – что ты знаешь о грехах, которые меня одолевают. А ведь без злости на войне никак нельзя. Тебя так любой враг одолеет, потому что злость добавляет силы, решительности, а когда надо, то и безрассудной храбрости».
– Значит, по-хорошему не понимаешь, – проговорил Коловрат сквозь зубы и выразительно посмотрел на Сороку.
Дружинник понимающе кивнул, ленивой походкой подошел к пленнику и положил ему руку на плечо. Половец беспокойно обернулся, а Сорока резким движением согнул его пополам, вытягивая в сторону правую руку пленника. Еще миг безуспешного сопротивления, и половец уже лежал на земле, придавленный коленом русича, а его рука лежала кистью на пне. Сорока разжал судорожно сжатый кулак пленника, медленно вытянул из ножен саблю и положил холодную сталь на большой палец половца.
– Рубить? – деловито спросил Сорока воеводу.
– Руби, – громко велел Коловрат, но погрозил Сороке пальцем, чтобы тот не усердствовал.
Дружинник кивнул с усмешкой, мол, понимаю. Дело известное, не впервой. Было видно, что половецкий воин весь напрягся на земле, его била дрожь, но он хотел выглядеть мужественным. Коловрат хорошо знал, что вот такой неспешный разговор перед пыткой или казнью помогает лишить самообладания даже самого мужественного человека. А вот если кричать, хватать его, тащить, бить, поносить, оскорблять весь его род, то можно по частям его резать, а он будет в ответ тебе проклятия кричать и ничего не расскажет. Страх в человеке надо разбудить, животный, древний страх. Он должен сменить в нем ярость и ненависть к тебе. А со страхом жить трудно. И умирать тоже.
– Э-эх! – выдохнул Сорока, и его сабля со свистом рассекла воздух и впилась в пенек аккурат возле пальца пленника, едва задев на нем кожу.
Пленник заорал тонким голосом и забился, как попавшая в силок птица. Но Сорока не дал ему вырваться. Он взмахнул саблей, и второй удар снова чуть задел клинком пальцы половца. Коловрат махнул Сороке рукой, чтобы тот отпустил пленника. Половец мгновенно вскочил на колени и полными ужаса глазами уставился на свою руку, по которой из порезов чуть сочилась кровь, но все пальцы были на месте. Сорока снова схватил его за плечо, больше для того, чтобы пленник не попытался сбежать или не кинулся на кого-нибудь.
– Я скажу! – плохо выговаривая русские слова, затараторил половец, пятясь на коленях от подходившего к нему воеводы, пока не уперся спиной в ноги Сороки. – Я все тебе расскажу. Я знаю тебя, ты Коловрат, ты с князем к моему отцу приезжал!
– Да ну? – удивился воевода, встав над пленником, уперев руки в бока и ухмыляясь в густую бороду. – Ты меня знаешь? И кто же ты сам-то? Отец твой кто?
– Меня зовут Карат, я сын хана Туркана. Прошлым летом ты у нас был. Я тебя видел.
– Почему я тебя не видел? – удивился Евпатий, но потом вспомнил, что встретился князь Федор с Турканом не очень хорошо.
Молодые воины хана стали часто нападать на селения в рязанских землях… много людей в полон увели, скота. Хан улыбался, клялся, что он знать не знает об этом, а что касается молодежи, так резвятся, удаль свою показать хотят друг перед другом да перед прекрасными половчанками. Тогда он нарушил обычаи гостеприимства и не стал представлять русскому князю своих сыновей, хвалиться ими. Выглядело бы это как глумление и бахвальство. А может, кто из дружинников и узнал бы в сыновьях Туркана обидчиков. Несколько раз конные отряды дружинников догоняли половцев, отбивали добычу. А те, уступив в скорой сече, скакали назад в свои степи.
– Пощади, воевода, я все тебе расскажу. Как монголы к границам рязанским подбираются, что замышляют. Все расскажу, что сам знаю.
– Ладно. – Евпатий опустился на поваленный ствол дерева и приготовился слушать.
– Они грозились все наши селения пожечь, женщин и детей свести на базары, на восток продать. Отец должен был спасти свой народ, но он вас не предал, рязанцы. Когда враг на твоей земле, думай прежде о своих.
– Что хотели монголы от хана Туркана?
– Про русичей узнать. Чтобы он все им рассказал, как ваши города устроены, много ли у вас силы, как вы бьетесь с врагом, каковы ваши обычаи. Но мой отец сказал, что стар уже, что давно не ходил на русичей, да и мир у нас с вами. Многое, говорил он, изменилось. Видишь, Коловрат, мой отец, как лиса, юлил, выкручивался, чтобы не предать добрых соседей.
– Да уж, – усмехнулся Евпатий. – Чего-чего, а это вы умеете, лисье племя! Добрых соседей, говоришь? А для чего ты с татарами пошел?
– Отец послал, – взмолился Карат. – Не мог я ослушаться отца, но и вам во вред не хотел ничего делать. Сбежать хотел, к вам прийти, предупредить, к отцу, чтобы уводил стада подальше в глубь земель русских.
– Сбежать, – ехидно повторил Сорока, – а сам за нож хватался, пока вязали. Насилу угомонили, да и то ножнами по темечку.
– Подожди, – хмуро остановил дружинника Коловрат. – Так что здесь татары задержались? Умысел какой, пожива какая им тут?
– Я слышал, что они с вашим отрядом где-то недавно рубились. Думали, что к вам подмога подоспеет, вот и ушли в эти леса. Ведут себя тихо, но присматриваются к поселению вашему, что на бугре за лесом. Пленников они по дороге брали, вызнали, что там важные русичи будут завтра. И с богатым обозом. Им очень знатные русичи нужны, от них они хотят все про вашу силу узнать.
– Вот как, значит, – тихо сказал Коловрат и задумчиво опустил голову, разглаживая бороду.
Дружинники, стоявшие поодаль и все слышавшие, переглянулись, зашептались. Половец напряженно смотрел на рязанского воеводу, на его воинов. По его нечестивым глазам видно было, что очень он опасается за свою жизнь. Слишком ему его участь непонятна теперь. То ли пожалеют его княжеские дружинники за откровенность, то ли голову снесут за то, что вместе с чужаками по их землям вором пробирался, что их товарищей недавно побили мечами и стрелами.