В большой задумчивости Коловрат вышел к гостям. За столами во всю шло шумное пиршество. Хмельные напитки сделали свое дело: разгоряченные лица и громкие голоса, кое-где перевернутая посуда. А под дальними столами тащили друг у друга кости две собаки с княжеской конюшни – Тугай и Ворон. А маленькая лохматая Пегаша, не ввязываясь в драку, выпрашивала куски у подвыпивших гостей, глядя им в глаза из-под стола своими преданными черными, как бусинки, глазами.
Коловрат опустился на лавку, поглядел по сторонам и решил, что для него на сегодня пиры закончились. Облизнув пересохшие губы, он взял в руку свой кубок с намерением осушить его до дна во славу мира и дружбы, если таковые возможны между людьми. Поднести сосуд к губам он не успел. Удар по руке – и кубок полетел на пол, разливая содержимое по скобленым доскам. Коловрат отпрянул, отряхивая мокрую руку и глядя на пятна на полах своего кафтана.
– Да в своем ли ты уме? – укоризненно спросил он одного из отроков, прислуживавших в доме князя. – Ты так и по улице ходишь, углы сшибая? Или ты больше гостей пьян?
Евпатий замолчал и посмотрел под стол, куда опустил глаза и отрок, ударивший его по руке. Пегаша лакала разлитое вино, потом остановилась, облизываясь, задышала неровно. Стала облизываться все чаще и чаще, из ее рта обильно пошла слюна, потом слюна с пеной. И вот общая любимица княжеских конюхов Пегаша упала на бок, заскулила, дергая задними лапами. Ее грудь вздымалась коротко и часто.
Коловрат недоуменно посмотрел на отрока, а тот серьезно кивнул ему в ответ. Да и отрок ли это княжеский? Что-то воевода его тут раньше не видел. Да и не так он молод, как показалось вначале.
– Пойдем на улицу, Евпатий. Жди меня у коновязи на площади. Рядом с сенными рядами.
– Так ведь… – начал было Коловрат.
– Подохла собачка, – тихо напомнил ему незнакомец. – Я тебя тут весь день поджидал, предупредить хотел. Вот еле успел, а то бы и тебе сейчас так же под столом лежать, а все бы думали, что ты во хмелю.
Воевода, делая вид, что ничего не произошло, повел взглядом по горнице. Никто на него особо внимания не обращал, к их разговору не прислушивался. Поднявшись с лавки, Коловрат неспешно пошел к выходу, спустился по лестнице, надел на голову шапку и, заложив руки за спину, побрел к торговой площади.
Было о чем подумать. Теперь он вспомнил, что уловил немного резкий терпкий запах от вина, когда поднес к губам кубок. А как Пегаша подыхала. Знакомо, это плоховец[213]. Еще в детстве Евпатий видел, как умирал в муках мальчонка, наевшись этих ягод. Подоспевшие взрослые не смогли помочь, опоздали. И лежал бы сейчас Коловрат под столом в рвотной луже. И дивились бы гости, как быстро хмельное свалило такого сильного воина. Ан кто-то постарался!
Коловрат прошелся по рядам, остановился у коновязи, пожевывая соломинку и разглядывая людей. Он даже не услышал, как к нему подошел человек.
– Ну, здравствуй, Евпатий.
– Как будто бы виделись недавно, – прищурился воевода. – Так кто ж ты, мил-человек?
– Акимом меня кличут. А еще «лешаком» звали в детстве, когда я путал баб, за ягодами которые ходили, да птичьими трелями увлекал. А еще силками птиц ловил да продавал за пирожок на базаре.
– Птиц ловил? – стал догадываться Коловрат. – Птичьим голосам подражать умеешь.
– А пять зим назад вместе с тобой и Иваром на Березовой реке с владимирцами бился. Это я тогда тебя из-под убитого коня вытаскивал. Зарубили бы тебя конники, больно злы они были.
– Лица твоего не помню, – задумчиво сказал Коловрат. – В крови оно у тебя тогда было, коли это ты жизнь мне спас.
Он протянул руку, откинул со лба Акима прядь непослушных волос и увидел глубокий шрам под волосами. Да, тогда две стрелы впились в крутую гордую грудь Серашки. Захрипел конь и пал на передние ноги. А Коловрат с двумя всадниками одновременно рубился. И не с ополченцами, а с опытными дружинниками владимирскими. И летел он тогда через голову своего коня со слезами на глазах. Не думал тогда Коловрат о том, что его могут убить, что он сейчас будет беззащитен перед мечами чужими. Думал он о том, что вот потерял верного друга. Шесть лет Серашка ел и спал с ним, в поле согревал, на себе раненого выносил к воде. И не будет его теперь больше с ним. Такого друга терять больно, как частичку себя отрубить мечом.
А потом, когда пришел в себя, когда в голове наконец перестало гудеть, понял, что конь придавил ему ногу и самому быстро не выбраться. Но откуда-то появились трое ратников в самодельных железных шапках и отбились от конников длинными пиками и рогатинами. А один, с залитым кровью лицом, принялся вытягивать Коловрата из-под коня и приговаривать:
– Ах, какой конь был. Жалость-то какая! Ну ничего, воевода, главное – сам живой.
Аким улыбнулся, и его лицо пошло мелкими морщинками. И теперь стало видно, что не молод он, что всего-то годов, может, на десять моложе самого Коловрата.
– Ну ничего, воевода, – сказал Аким с той же интонацией, как и тогда в поле. – Главное – сам живой.
– Что знаешь, Аким? – заторопился Коловрат. – Ты тогда меня вызвал ночью, с постели поднял, чтобы я с Иваром встретился. Важное Ивар сказать должен был, но не успел. Убили его.
– Знаю, – печально отозвался Аким и присел рядом с воеводой на бревно. – Обида гложет за то, что простой люд головы за князя кладет в битвах против таких же русичей. Не князя нашего виню. Но и его вину все же вижу. Не разглядел он тех, кто рядом, а рядом клубок змеиный, измену готовит. Это мне Ивар рассказал. А я посоветовал ему тебе рассказать. Всегда знал, как ты, воевода Евпатий, за землю нашу и народ радеешь. Тебе рассказать, так ты изменникам не спустишь. Ивар и рассказал. А у меня глаза и уши в хоромах княжеских. Много чего слышал. Слышал сегодня, как тебя решили извести, дабы не мешал ты Рязань сдать степнякам и уберечь ее от разорения. Ты биться хочешь, князь биться хочет с врагом, а есть такие, кто хочет откупиться, и пусть нами владеют монголы и кто угодно, лишь бы мошна их не пустела. А надо, говорили, так и Юрия Ингваревича на небо отправим, а на земле мы будем дела вершить.
– Кто говорил? Назови!
– Боярин Наум Могута говорил, больше него Алфей Богучар из посада, у которого лавка оружейная. С ними был Симеон Малок, тоже из торгового люда. Из старых дружинников, кто разбогател сильно, назову Мишу Торопа, Олексу Горидуба. А уж кто им помогает, не смогу назвать. Слуги у каждого есть такие, кто за кусок хлеба готов зарезать другого ночью в посаде.
– Про тебя никто не смекнул? Видеть могли, как ты из рук моих чашу с ядовитым вином выбил.
– Не было там в зале никого из них. Кто подливал тебе яд, я видел, но он быстро ушел. Да и незачем им там быть, не подумали бы на них, когда все вскроется. А так, если что, они и близко не сиживали, их там и не было вовсе.
– Кто мне яд подливал? – сурово спросил Коловрат.
– Могута. Своей рукой. Каменный пузырек и сейчас при нем. Он жадный, не выбросит.
– Ядовитые пауки. И не возьмешь их голыми руками. Ты вот что, Аким, будь осторожен. Нам, чтобы их за химок взять и встряхнуть да на суд княжеский или всенародный привести, доказательства нужны. Одному тебе не поверят. Других собирать, кто слышать мог, не сумеем. Не знаем мы их, да, может, и нет таких. Нужно узнать, когда и где эти пауки вместе соберутся и решать станут, как врага приветить и как князя извести. Вот тут всех разом и взять. Сумеешь узнать загодя, я князя предупрежу, чтобы он сам послушал. Дружинников своих подниму, ни один не уйдет.
– Хорошо, Евпатий. В тебя многие в посаде, да и те, кто при князе, верят. Я сам слышал, меня не стесняются. Все верят, что ты жизни не пощадишь, но в обиду не дашь Рязань и рязанцев. Поэтому ты опасен для этих. Я слышал, как говорил Горидуб, что ты в новые князья метишь. Простой народ за тобой пойдет, дружинники за тобой пойдут. Не все, но многие. Они так и Юрию Ингваревичу будут нашептывать. Рано или поздно он тебя невзлюбит.
– Да уже невзлюбил, – махнул рукой Коловрат. – Они с князем Федором уверены, что смогут с татарами договориться. А я-то знаю, что в соседних городах сидят братья кровные, Ингваревичи. И монголам такое не надобно, даже если все они откупаться будут богато и беспрекословно. Кровное родство, оно сильно у всяких народов. А значит, братья будут друг друга слушать и помогать друг другу. Монголы половину мира прошли. Их ханы понимают, что родные меж собой дерутся, но когда общая беда придет, они вместе встанут супротив этой беды. Не будут они договариваться с Ингваревичами!
Аким ушел, как растворился на рыночной площади среди возов покупателей и торгового люда. Коловрат поежился от холодного ветра, набежавшего с берегов Лыбеди. Осень. Скоро начнут собираться в стаи птицы, скоро потемнеют луга и дороги развезет от черной липкой грязи, из которой кони будут еле вытягивать ноги и в которой тележные колеса станут наматывать на себя землю пудами. Унылое время – время надежд и ожидания, когда земля уснет в покое, укроется белым пухом снегов.
Коловрат двинулся к дому, вспоминая по пути разговор с ханом Турканом. Старик приглашал на праздник рождения солнца, который проходит в те дни, когда дни начнут расти, а ночи укорачиваться. После солнцеворота. Значит, он верит, что зима будет мирной? Или он намекал на то, что его стада и табуны будут зимовать возле нас? Половцам там в своих степях виднее, чем нам отсюда. Хотелось бы, чтобы Туркан был прав, что зима будет мирной. Еще год мира, который так нужен рязанцам после многих и многих лет вражды и междоусобицы.
А за одну зиму можно успеть сделать многое. Выковать и собрать кольчужных доспехов, щитов, наконечников для копий и стрел. Можно выучить ратников биться как следует. И не просто владеть оружием, а биться в строю, уметь держаться стойко. За зиму можно объехать всех соседних князей, всех родичей Юрия Ингваревича и заручиться их поддержкой, приди монголы на Рязанскую землю неожиданно. И не просто заручиться, на пирах они не раз здравицы кричали, а когда касалось дел, поворачивали оглобли назад. Заручиться по-настоящему, выгоду каждого оговорить. Оста