ему прийти наутро, дал такой ответ Добрыне, который по словам его, само Божество изрекло ему ночью.
Обуй в Сандалии трепещущие ноги.
И безбоязненно ступай во все дороги:
Ни воздух, ни вода тебя не повредит,
Ни самый Тартар в них тебя не победит.
Сей глас Боговещалища возвратил мне память о забвенных мною Сандалиях, данных мне в наследство Славомыслом, первосвященником Чернобоговым, моим воспитателем. Я приказал Добрыне вынуть их из сумки,_в которой они мною были спрятаны, и обуть меня. Как скоро он на меня их надел, так скоро начал я чувствовать распространяющееся по всем моим жилам стремление крови, со окончанием коего жар начал во мне утухать, и силы мои чувствительно стали приходить в прежнее состояние, Одним словом, через час сделался я так здоров, как будто б не бывал никогда болен. В тогдашнем моем восхищении бросился я на землю, и принес священному Зничу благодарственное моление, сопровождаемое радостными слезами. После сего пошел я во храм оного, желая принести ему великолепную жертву.
Храм его стоял на высокой горе, сооружен изо дикого камня, и огражден высокою и крепкою стеною на подобие замка. Стены его состояли из двух ярусов небольших покойцев: в нижних содержались пленники и скоты, определенные на заклание в жертву сему священному Огню; а в верхних жили служители храма, и некоторые жрецы. По входе моем в сию ограду, слух мой поражен был стоном пленных, испрашивающих себе от Богов и мимоидущих свободы от напрасной смерти. Жалость объяла мое сердце, Я не мог понять причин сему зверскому обыкновенно, чтоб предавать огню неповинных человеков, в жертву такому Божеству, которое подает нам исцеление, и печется о нашем здравии. О Боже! вскричал я тогда: конечно не ты виною варварскому сему уставу, но жадность к корыстолюбию немилосердных твоих жрецов. Сия мысль заглушила во мне почтение, которое было возымел я к первосвященнику сего Божества. Я вознамерился с ним увидеться, и употребить всю мою возможность к освобождению невольников, и ко уничтожению адского сего обыкновения.
Жреца сего нашел я готовящегося ко приношению сей кровавой и бесчеловечной жертвы. Поблагодарив его за представительство о мне у Божества, просил я его принести от меня благодарственную жертву. Изрядно, ответствовал он, сие я охотно учиню по принесении законной жертвы. Я его вопросил о её роде, и услышал, что она состоит из сих несчастных пленников, возмутивших только мои чувства. Честный отец: сказал я ему: не ужель и Боги столько ж мстительны и жестокосерды, как и мы человеки? и какая причина побуждает их желать столь варварские жертвы? Нельзя статься, чтоб они услаждались человеческим мучением и кровью и разве не о всех людях равно они пекутся, и не равно их любят. Жрец ответствовал мне весьма смятно на сии вопросы, из коих ничего другого я не понял, кроме пустых его отговорок. Я употребил все силы моего смысла, чтоб доказать ему бесчеловечие и беззаконное заблуждение сей службы. Но он противополагал мне на то, что сие заведено издревле, и что сею жертвою Божество их конечно услаждается. О человеки! возопил я тогда: вы и зверей в ярости и невежестве своем превосходите. Отче честный, говорил я ему, будь ты первый исправителем сего варварского и адского злоупотребления: Боги конечно не требуют от нас толь проклятые жертвы; но отвращаются и мерзятся ею. Лютый Жрец не внимал моим рассмотрениям, и готовился исполнить сие варварское дело. Но я, отозвав его на сторону, обещал ему дать за всякого пленника по сто червонцев, ежели он их освободит от сей жертвы, и отпустит на волю.
При сем обещании корыстолюбивый жрец улыбнулся, и умягчил суровый свой вид и голос: чадо мое! Сказал он мне, я вижу, что великий Знич, подав тебе здравие, хочет тебя прославить щедротою: воле его я повинуюсь: исполняй его желание; а я сего же вечера освобожу пленников, когда ему сие угодно. Но не поведай сего народу, продолжал он, сему неумолимому чудовищу, которого единые чудеса к покорству преклоняют. Я обещал ему содержать сие тайно, и в тот же день принести ему цену на искупление неповинных.
По сему нашему условию, жрец пошел во храм, и по совершенении некоторых жертвенных обрядов, притворился ужаснувшимся, и дрожащим голосом, кривляя глазами и устами, возопил к народу: о неизреченного Божия к нам милосердия! При самой пропасти великий Знич защищает нас от падения. Народ, обладающей Кривическими землями! Священный Огнь освобождает тебя от истребления, которое соединено было со смертью сих плененных тобою врагов. Он мне открыл теперь, что коль скоро прольется кровь сих Печенегов, то чрез три дня по непременному определению всемогущей Судьбы падет наше Государство, и искоренится невозвратно нашими врагами. И для избежания сего бедствия нет другого способа, кроме освобождения сих пленников. По сих словах он умолк, а народ ввергнутый им в смятение и страх возопил, и требовал их освобождения немедленно. Хитрый жрец, радуясь успеху своего обмана, обещал народу освободить их в следующую ночь; ибо, присовокупил он, сего требует Божество, дабы они во тьме оставили нашу страну; ибо тьма сия послужит им омрачением во всех их предприятиях на нашу землю. Но сие значило, говорил Древлянин, что он хотел наперед увериться в деньгах, обещанных ему мною, прежде нежели освободит сих Печенегов. Народ на все согласился, чего ни желал от него первосвященник, который по принесении обыкновенных жертв возвратился в свою обитель; а я пошел к себе на постоялый двор, дабы приготовить ему деньги.
Дорогою встретился со мною Добрыня, который отлучился от меня для некоторые нужды, и ничего не ведал о переговорах моих со жрецом. Я ему рассказал сию историю, и не мог с ним надивиться жадности сего первосвященника, которая побуждает его не токмо народ обманывать, но и проливать человеческую кровь под предлогом благочестия и богопочитания. Ах, государь: сказал мне тогда Добрыня: так никак и ответ, данный им тебе от имени Знича, его же коварства есть вымысел, ибо я признаюсь тебе, что он ласкательством своим выведал от меня несколько о нашей тайне, и о Сандалиях врученных тебе Славомыслом. А что они помогли тебе освободиться от болезни, так сие конечно произошло от сокрытой в них для сего силы, а не от Знича, коему приписывает жрец исцеление болезней. Рассуждение сие почел я справедливым, соображая его со жреческим коварством. Я решил завсегда носить спасительные сии Сандалии, а Добрыне приказал не объявлять впредь никому о нашей тайне.
Между тем желая спасти неповинных пленников, вынул я из неистощимого моего кошелька деньги, по числу пленников, которых было около двадцати человек; и пошел под вечер к корыстолюбивому жрецу, которому вручив сей выкуп, просил его исполнить обещание, что он в тот же час и учинил, приказав их освободить. После чего ласкательства его доказали мне ясно, сколь подла его душа. Я оставил его скоро, возымев к нему презрение больше еще прежнего, и идучи на мое подворье рассуждал, как праведные Боги таких гнусных и беззаконных тварей оставляют без наказания; но вспомянув произречение Золотой Бабы, что Бессмертные медленно наказуют злодеев, оставил сие на промысел небесный, который на утро уже мне доказал, что он справедлив. Ибо на другой день Добрыня, ходивший за нуждою на рынок объявил мне пришед, что сего первосвященника зарезали воры, в числе которых был его келейник, и пограбили все его имение. Услыхав сие, воздал я хвалу Небу за избавление земли от сего чудовища, пожиравшего человечество, и просил прощения в моем роптании на его правосудие.
После сего приключения вскоре оставил я сей город, и продолжал мой путь в Славенск. На сем пути скончался добродетельный мой спутник. По обыкновению нашему тело его я сжег, и собрав в сосуд оного пепел, поставил во храме того села, в котором приключилась ему смерть. По совершении над ним тризны, отправился я снова в путь мой, который даже до Валдайских гор был довольно спокоен; но на оных разрушило его следующее приключение. Не доезжая несколько до сего урочища, наехал я на приказного человека, ехавшего также в Славенск с молодою своею женою, с коей ездил он для свидания к её родителям, и возвращался в столицу Славян, имея в оной свое жилище. Мы оба весьма были рады, что наехали в пути своем себе сотоварища: он со мной тотчас познакомился, и рассказал мне о себе, кто он таков; я также объявил ему о себе, что я Древлянине и желая видеть достойные примечания места путешествую. Таким образом разговаривая, уменьшали мы скуку соединенную с путешествием, даже до объявленных мною гор.
По въезде нашем на оные, и по продолжении некоторого по них пути, переломилась ось у его коляски, что принудило его и жену его из оной выйти. Я также сошел с моего коня, дабы им сотовариществовать, и меж тем, как люди его старались привести в прежнее состояние коляску, мы все трое пошли прогуливаться. Взошед на стоящую перед нами гору, превосходившую высотою все прочие, удивлялись мы природе, аки бы игравшей в сем месте собранием в совокупность такого числа гор, наметанных одна на другую. Во время сего нашего удивления, увидали мы летящее к нам облако от пределов Славенска: летение его было весьма быстро, и казалось нечто на нем сидящее. Позорище сие привлекло на себя наши взоры: по приближении его к нам, увидали мы на нем сидящего малорослого Эфиопа, в Китайском платье; Сие наипаче удвоило удивление и любопытство наше, которое нам всем троим причинило бы пагубу, ежели б не имел я при себе преудивительных моих Сандалий. Ибо, коль скоро сей карло, подобный лицом своим и злостью дьяволу, увидел нас, то и устремился к нам лететь. Сие его стремление столь испугало молодых супругов, что Милостана (так называлась сия женщина), упала в обморок в руки своего супруга, а Завид, её муж в такую пришел робость, что ни слова не мог выговорить, и стоял как изумленный.
Между тем Эфиоп спустившись к нам, выхватил ее из рук её мужа, который упав от страха, кричал изо всей силы: Ах, помилуй! помилуй, государь мой: пусти душу на покаяние. Но карло ему не внимал, и посадив женщину на облако, устремился с нею от нас лететь. Но я, будучи не столь робок как её муж, и подвигнувшись сожалением, вознамерился отнять у волшебника несчастную сию женщину, которая испуская стенание и вопль, призывала меня