Ну все-таки, чем черт не шутит, а вдруг в ней что-нибудь другое? Могло же такое быть, нашло минутное затмение и сунули не то.
Но мне-то посылку не дадут. И пока балерина в отлучке, я могу спокойно поработать за столом. На том все и было построено, будто на тоненьких сваях.
Я выглянул на улицу на всякий случай. Ее перспектива упиралась в парк и на всем протяжении до соснового бора была пуста. То есть не было балерины. Проходили дачники с авоськами, мальчишки пинали рваный мяч, и коза щипала листья жасмина сквозь штакетник, а балерина пребывала в других краях.
Я наткнулся на нее, переходя поляну. Я шел к себе, нес извещение, словно гадюку, держал кончиками пальцев и смотрел под ноги. И вдруг, подняв невзначай глаза, увидел ее перед самым носом.
— Стоп! — произнесла балерина игриво. — Еще собьете с ног. У вас такая масса. Ни дать, ни взять крупный астероид!
— Извините.
— Не слышу, — сказала балерина.
Она разгуливала по поляне с игрушечной лейкой как ни в чем не бывало. Точно не свалилась с неба, а прошла обычным способом, открыв калитку, возле которой я бдел.
— Позвольте, — сказал я, мучительно соображая. — Значит, вы…
— Я что-то вас не слышу, — повторила старуха.
Я закричал:
— Значит, вы…
— Ах да, минуточку, — спохватилась она и вынула что-то из ушей.
— Склероз! Совсем забыла. Пират чертовски лаял, — сказала балерина.
— Так вот оно что? Значит, вы, когда Пират…
Я начал медленно распутывать клубок.
— …писала мемуары, — помогла балерина. — Мой первый муж был известным баритоном, и некий журнал попросил…
— Но с Пиратом творилось такое. Он озверел, и еле…
— Пустяки, — сказала она. — Ему временами полезно встряхнуться. Собаке это невдомек, понятно. Ну, плеснешь ей разок…
— Ай-яй-яй, — спохватилась она. — Вам-то он мешал. А ваткой вы не догадались. Ах ты, боже мой! Надо было уши заткнуть. Этакий несмышленыш!
Она покачала головой и полила из детской лейки одинокую ромашку, стоя в полный рост. Я протянул извещение.
— Это мы сейчас. В два счета, — сказала старуха с готовностью, вытряхивая из лейки последние капли воды. — Искусственная роса, — произнесла она сентиментально.
Она стучала тростью о землю, будто боярским посохом, по дороге на почту. Мы проходили мимо дачи художника, где Наташа сидела на своем месте, в гамаке.
Ее анемичное лицо, как всегда, не подавало признаков жизни. И гамак висел, не шелохнувшись, вроде окаменел между деревьями от долгого общения с Наташей.
Я приветствовал, но девушка не повела и бровью.
— Мумия, — коротко определила старуха.
Она имела на это право — ее кожу дубили в течение восьмидесяти лет, но и в той сохранилось поболее сока. Даже тут Наташа проиграла вчистую.
Затем мы поравнялись с дачей Зарытьева. Хозяин стоял у калитки босой, в одних пижамных штанах. Вид у него был сердитый и заспанный.
По ночам он бегал от ружья к ружью, а днем забирался в берлогу и храпел, завесив окна плотной тканью. Видно, его подняли с постели, он походил на медведя-шатуна, которому прервали сон задолго до срока.
— Федоровна! — позвал он балерину угрюмо. — Ты, Федоровна, передай своему отпрыску или кем он тебе. А передай вот что: если будет сшиваться по моим заборам, залеплю. Выскочу — и крупной солью впрок!
— А, — отмахнулась балерина. — Ты его спутал, Андрея. Что он не видел здесь? Впотьмах?
— Уж это я не знаю. И не моя забота. Но если он опять… носить ему по два заряда в ягодицах. На каждую по одному! Так и передай, — завел Зарытьев свое.
— Ишь, что! Уж не метит ли Андрей к твоей соседке-мумии? Не это ли хочешь сказать?
Балерина уперла руки в боки. Речь Зарытьева ей пришлась не по нраву. Она сощурила глаза, подбодрила с иронией:
— Ну, договаривай. До конца.
— На это мне плевать: мумия или еще кто там. Разбирайтесь сами. А я говорю одно, так и передай ему, — не уступал Зарытьев.
— Разуй глаза, кусошник! — произнесла балерина сварливо, на миг из лоска Мариинки выглянула базарная халда. — Не слушайте его, идемте! — она потянула меня за рукав.
— Что? Не по вкусу? Но я предупредил! — гаркнул Зарытьев вслед.
— Спекулянт гадкий! Дерет за клубнику. У самого под ногтями грязь, — пробормотала старуха, она была растеряна. — Вот выдумщик. Фантаст.
И заглянула мне в глаза, — не придал ли я всему этому серьезного значения.
— Ну да, он выдумал спросонья. Что только не взбредет спросонья, если бегать по ночам от ружья к ружью. Ошалеешь поневоле, — прикинулся я этаким недотепой.
— Вы-то умничка, — вздохнула балерина.
Весь оставшийся путь она была сосредоточена, молча стучала тростью и разошлась только на почте.
Здесь-то ее растормошило. Ей протянули посылку, и она насторожилась, почуяла какой-то звук, встрепенулась, сбросив неприятные мысли, точно покрывало, навела на посылку ухо. Потом она потрясла эту коробку, обшитую серым полотном. Как там булькало, было слышно даже в трех шагах.
Чуда не было.
Адрес и здесь был начертан химическим карандашом. Жена его обычно слюнявила, а потом ходила с фиолетовым языком, маленькая, смешная, словно первоклассница. Ей бы только косицы и форменное платье вдобавок.
— Ах вы, шалунишка-подпольщик, — лукаво пожурила балерина. — Ну и ну. А я-то голову ломаю, как он терпит. Это же хобби у него. Но сунешься в ларек, там отвечают: «не брал, с тех пор завязал, мол, наверное». А он-то что устроил, шутник! Она развеселилась вконец. Для нее разошлись тучи, выглянуло солнце. Мои небеса затянула серая хмарь.
— Помните женщину? — спросил я балерину. — Она еще как бы искала какого-то Иванова, когда я… ну, словом ушел в работу с головой.
— С запоем? Ну, как же. Такое не забыть.
— Речь о другом. О женщине. Как она выглядела… примерно?
— Вы хотите от меня многого, — и хозяйка игриво прищурилась.
— А все-таки, если подумать?
— Это уже бестактно, молодой человек, — пожурила балерина, — дырявая память — больное место у женщины моего возраста. Еще немного, и я рассержусь, честное слово.
Она хватила лишку, это быстро поняла и сказала следом:
— Только не вешайте нос. У вас-то все идет как надо.
И тут мне в голову пришла шальная мысль.
— Итак, закуска ваша, — сказал я быстро. — Ну, еще за мной бутылка угличской воды. И тяпнем по стакашке для начала.
— По сто пятьдесят! — подхватила балерина.
— По двести для ровного счета! Потом затянем песенку.
— «Хаз-Булат молодой», — предложила она с азартом.
— «Золотою казной я осыплю тебя». Подходит. Теперь засучим рукава. Готовьте два стакана.
— Один стакан. Для вас, — сказала вкрадчива она. — Если нет партнера. Я бы прислала Андрея, на вы-то знаете сами. От него не дождешься толка.
— А вы? Не выйдет номер. В одиночку я еще не пил, — соврал я, маневрируя.
— Привыкайте постепенно. В одиночку самый результат! А мне нельзя. Я женщина, — сказала она. — Это вам, мужчинам, суждено на роду. А нам заказано. Запритесь у себя покрепче. В порядке дебюта, что ли, — добавила старуха. — А там пойдет как по маслу. Важно сделать почин. Но что я вас учу? У вас таких починов тьма!
Она выходила довольная, а следом я нес коробку, точно урну с собственным прахом.
Там, под кипой носовых платков, лежали две бутылки «Горного дубняка», дремали два младенца-близнеца, невинно поблескивая коричневыми боками в коробке из-под женских туфель.
«Высылаю партию платков. Носи их, дорогой, сморкайся, — писала жена. — И еще раздобыла редкий напиток под названием «Горный дубняк». Закупила про запас чуть ли не целый ящик. Выпей за мое здоровье. В тот раз мне помогло. Прошла зубная боль. Целую. Тося». Затем она приписала: «Ты не велел брать водку. А это же не водка? Правда? Видишь, какая я у тебя умница!» Ну что ей после этого скажешь?
Я посмотрел на лоснящихся близнят, эта дрянь на каждом прилавке. А она-то, Тося, вообразила бог знает что, когда ей вдруг бросилась в глаза дубняковая этикетка, и тут же позаботилась обо мне.
Она окружает меня заботой прямо с нашей первой встречи, когда мы поулыбались друг другу в трамвае и я проводил ее домой. Впрочем, первой ее считает Тося. По моему твердому убеждению, это была наша вторая встреча. Да что там убеждение, я знаю, это было, это факт!
Впервые мы встретились на городской танцевальной площадке. Я пришел туда с другом, который тотчас бросил меня, ринувшись в мир страстей. Его голова временами мелькала в толпе танцующих, он делал мне знаки: хватай, мол, дам и пляши! Но я подпирал забор, стесняясь своей массивной фигуры и больших ног, с нетерпением ожидая конца этой вакханалии. Но время будто не двигалось, замерло на месте. На самом же деле остановились мои часы, выяснив это, я спросил у стоявшей рядом барышни:
— Вы не скажете, который час?
— Пожалуйста. Только уговор: без влияния Запада, — равнодушно ответила она и положила ладонь на мое плечо.
Я кое-как поводил ее на пятачке, который нам достался в толчее, попытался выдавить несколько вежливых слов, но она меня остановила, сказав:
— Я забыла предупредить: я с незнакомыми мужчинами не поддерживаю беседы.
Когда закончился танец, я взял ее под руку, собираясь вернуть на место, но она тут же освободила локоть.
— Меня ждет подруга.
— Куда вас отвести?
— Я сама, — отрезала она и пропала в толпе.
У меня появилось чувство долга перед своей партнершей — потанцевал, все равно что поухаживал, — я искал ее на площадке, но она будто растворилась в водовороте лиц и костюмов.
И вот мы встретились в трамвае. Я сидел у входа, а она вошла на одной из остановок, в шортах, кедах и мужской рубашке в клетку и еле втащила туристский рюкзак, который превосходил ее размером. Видать, она катила из туристского похода, так подумал я тогда. А на самом деле все обстояло прозаичней. Она везла посуду с дачи, это выяснилось потом. Во всяком случае, Тося очень устала под своим рюкзаком, набитым кастрюлями и прочей утварью кухонной. Она рухнула на сиденье напротив и утомленно улыбнулась, вытирая лоб.