ЭВОЛЮЦИЯ АРИЙСКОГО ЯЗЫКА
Арийские языки
Лет сорок тому назад думали, что сродство языка подразумевает собой родство по крови, и было в обычае говорить об арийской семье и арийской расе. Затем маятник отклонился в противоположную сторону, и Опперт установил: «что есть арийские языки, но совсем нет арийской расы». Можно спросить себя, не зашла ли реакция слишком далеко. Можно допустить, что слово «арийский» должно быть рассматриваемо в принципе скорее как лингвистический термин, чем как этнический, и что, хотя арийские языки восходят к общему корню, но народы, говорящие на этих языках, по большей части совсем не имеют кровного родства. Но так как арийский язык должен был получить начало у одной из рас, среди которой он в настоящее время в употреблении, то было бы правильно исследовать, которая из них всего вероятнее его образовала.
Арийцы до разделения бродили, без сомнения, как кочевые охотники и пастухи на весьма обширной территории, мало-помалу размножаясь и постепенно включая в свой состав другие племена. Значительную часть изменений первоначального арийского языка приписывают тому, что арийский язык перешел к расам неарийским. На основании соображений антропологических и археологических мы видели, что из четырех неолитических рас Европы две должны быть оставлены в стороне как не имеющие никакого права представлять первоначальных арийцев, и что из двух остальных вероятность очевидно склоняется в пользу короткоголовой расы Центральной Европы. Лингвистические указания должны быть теперь приняты в соображение, и нам предстоит исследовать взаимные отношения арийских языков и поставить себе вопрос о том, как они дифференцировались, каким образом первоначальный арийский язык мог развиться и мог ли он быть языком той расы, которая, с другой точки зрения, имеет, по-видимому, главные права на представительство первоначальной арийской расы.
Существует в настоящее время девять семейств арийского языка: индусы, армяне, эллины, италийцы, кельты, тевтоны, литовцы или летты и славяне. Сверх того, были многие семейства, ныне угасшие, каковы фригийцы, даки и фракийцы.
Семейства, имеющие наиболее тесные отношения, могут быть сгруппированы вместе, что дает шесть семей вместо девяти, это будут семьи: индоиранская, армянская, эллинская, кельто-италийская, тевтонская и литовско-славянская.
Зенд и санскрит связаны столь тесно, что мы можем предположить существование производящего языка, общего обоим этим языкам, которые мы назовем, для удобства, индоиранскими. Точно так же литовский, с одной стороны, тесно связан со славянским и, с другой стороны, менее тесно с тевтонским.
Старые традиции классической филологии, ведущие начало с того времени, когда известны были лишь две арийские литературы, привели к мысли, что два классические языка, латинский и греческий, были двумя языками-братьями, весьма тесно связанными между собой; но это мнение в настоящее время уступает тому убеждению, что наиболее тесное сродство существует между языками италийскими и кельтическими, что греческий приближается более всего к языкам индоиранскому и армянскому.
Шмидт лишь перечисляет девяносто девять слов, находящихся в греческом и индоиранском, и сто тридцать два, находящихся лишь в греческом и латинском. Некоторые из этих последних суть, однако, слова, относящиеся к цивилизации, или наименования животных и растений, по всей вероятности, не первоначальные.
Факт более важный это то, что приращение и аорист с удвоением существуют лишь в греческом и индоиранском и что эти языки обладают также особенными формами неокончательного наклонения. Имена шести греческих божеств могут быть объяснены из санскрита, тогда как лишь три имени общи греческому и латинскому языкам.
Мы видели, что тогда как некоторые слова, относящиеся к пастушеской жизни и зачаточному земледелию, общи латинскому и греческому языкам, наименования оружия различны; греческие совпадают по большей части с санскритскими, а латинские — с кельтическими. На относительные сроки разделения указывают также и имена числительные. Первоначальные арийцы умели считать лишь до ста. Слово, обозначающее тысячу, обще в греческом и санскритском, но не в латинском. Латинский и кельтский языки имеют общее выражение, обозначающее тысячу, и та же общность существует для литовского и германского.
Из этого мы заключаем, что разделение греческого и латинского, а также латинского и литовского имело место сравнительно рано, но что разделение латинского и кельтского, греческого и индоиранского, литовского и германского произошло в эпоху сравнительно недавнюю.
На основании других соображений языки италийские, по-видимому, гораздо более тесно связаны с кельтским, чем с греческим. Умбры, самый северный из италийских народов, находились географически в соприкосновении с кельтами, но они должны были быть отделены от эллинов иллирийцами. Исчезнувшие языки фракийский и дакский образовывали, вероятно, связь между греческим и кельтским.
Бакмейстер{230} определил при помощи названий местностей прежнюю область кельтского языка. Она заключала в себе долины Рейна, Майна и верхнего Дуная, точно так же, как Бельгию, Великобритании и части Швейцарии и Франции. Кельтическая территория составляла большую центральную область арийских языков. Она простиралась к востоку до границ Дакии, если только сама Дакия не была членом кельтической группы.
Характерное кельтическое имя «Lugdunum» повторяется в названиях «Лаона, Лейдена» на нижнем Рейне, «Лиона» на Роне и на верхней Гароне у подошвы Пиренеев. Мы находим «Batavodurum» у устья Рейна и «Boiodurum» при слиянии Дуная с Инном.
Южная Германия, прежде чем она была тевтонизирована завоевателями, пришедшими с севера, была занята кельтами, что доказывается кельтическими именами, встречаемыми в долине Дуная и даже в долине Савы{231}. Через Карниолию, служившую большой дорогой, по которой прошло столько нашествий на Италию, умбры — народ, язык которого имеет близкое сродство с языком кельтским, могли достигнуть долин Северной Италии.
Одними из самых древних и глубоких морфологических изменений арийского языка являются те, которые отличают языки кельто-италийские. Таково образование нового страдательного залога, нового будущего и нового прошедшего совершенного. На основании этого предполагают, что языки кельто-италийские, может быть, уже отделились в то время, как остальные арийские языки оставались соединенными. Кельто-италийское единство менее явственно, чем единство языков индоиранских или славяно-литовских, так как происхождение его относится к эпохе, более отдаленной.
Сродство кельтского языка с тевтонским менее глубоко, чем кельтского с латинским. Оно наблюдается главным образом скорее в словах, относящихся к цивилизации, чем в морфологическом строении, и обнаруживает скорее политическое верховенство и географическое соприкосновение, чем первобытное органическое единство.
Сродство тевтонского семейства со славяно-литовским более значительно и более полно, так как оно существует не в одних лишь словах, относящихся к цивилизации, но и в грамматике. Окончательное разделение славян и тевтонов должно было произойти сравнительно поздно. Языки славянские и тевтонские вообще совпадают в терминах металлургии, но различествуют в словах, касающихся оружия, земледелия и мореплавания. Между языками славяно-литовскими и тевтонскими существует тесное соотношение, на которое указывает тот факт, что те и другие меняют первоначальное bh на m в окончании некоторых падежей; перемена эта не встречается в других арийских языках. С другой стороны, сродство между славяно-литовским и индоиранским языками обнаруживается в том факте, что в шестнадцати приблизительно словах они изменяют первоначально k на s, какого изменения не бывает в тевтонском языке. Иранское наименование bhaga, обозначающее верховное божество, обще также славянам и фригийцам, но не встречается ни в греческом, ни в латинском. Итак, славяно-литовское семейство образует связь между иранским и тевтонским языками, тогда как греческий, с одной стороны, приближается к иранскому, а с другой — к италийским языкам.
В настоящее время допускают вообще, что европейские языки не менее архаичны, чем языки азиатские, принимая во внимание, что литературные памятники санскрита восходят к эпохе, более отдаленной, чем памятники языков европейских. Зенд, как мы сказали, может восходить к шестому веку до Р.Х., а санскрит — к десятому. Но современный персидский язык сохранил гораздо меньше из первоначальной арийской грамматики, чем какой бы то ни было другой арийский язык, за исключением английского. Он освободился от склонений и хотя и сохранил некоторые из личных суффиксов глагола, но потерял старые времена. Языки новоиндусские, вышедшие из диалектов или прокритов около десятого века по Р.Х., потеряли большую часть архаических черт, отличающих санскрит. Средний род исчез, новое множественное число и новые окончания заменили старые формы, а окончания времен заменились новыми формами, производными от причастий. Нельзя сомневаться, что это различение старых форм было ускорено, если не вызвано тем, что индийские неарийские племена усвоили себе арийский язык.
У литовцев произошло обратное. Язык не распространился, и те, кто говорит на нем в настоящее время, являются, по всей вероятности, прямыми потомками людей, говоривших на литовском языке две, а может быть, и три тысячи лет тому назад. Из этого произошло то, что грамматические формы в нем уцелели в степени гораздо более заметной, чем в каком-либо другом из существующих арийских языков. Между существующими языками один литовский язык сохранил двойственное число и старинное склонение. Его фонетическая система не ниже такой же системы санскрита; а в некоторых отношениях даже более архаична, хотя санскритская литература почти на три тысячи лет старше литературы литовской, ведущей свое начало лишь с начала восемнадцатого века.
В итоге латинский, кельтский и литовский языки суть те, которые наименее удалились от первоначальной системы созвучий. Языки славянские и индоиранские образовали большое число свистящих и других согласных.
В первичном арийском языке была лишь одна свистящая и две носовых, но в санскрите четыре свистящих и пять носовых. Головные или язычные согласные, составляющие особенность индусских языков, произошли, как думают, вследствие древних дравидийских влияний. Прежде думали, что первоначальный арийский язык имел один лишь звук для р и л, но в настоящее время думают, что их было два, так как европейские языки в этом отношении первобытнее азиатских; точно так же раньше думали, что индусская система гласных была примитивнее европейской системы, но в настоящее время между учеными в ходу скорее противоположное мнение. Греческий язык сохранил старые времена глагола лучше, чем латинский, и удержал двойственное число. Санскрит нормально заменил родительным прежний творительный, встречающийся в латинском senatu-d и в осканском fructu-d и исчезнувший во всех других арийских языках, за исключением зендского. Латинский, однако же, образовал три новых времени: будущее на bo, прошедшее несовершенное на bam и прошедшее совершенное на vi; пример: amabo, amabam, amavi. Италийские языки, как и кельтский и литовский, создали также средний залог, ставший впоследствии страдательным.
Греческий язык более архаичен, чем латинский, тем, что он сохранил старинный средний залог, двойственное число, старинные времена и первоначальные склонения. Дорийские и эолийские диалекты более архаичны, чем классический греческий, без сомнения, потому, что иранские греки были менее чистыми арийцами по расе. Потеря дигаммы и склонность к зетацизму у ионийцев произошла, может быть, вследствие смешения с преарийским населением, от которого были изъяты дорийцы. Латинский язык, однако, был более, чем греческий, верен первоначальной системе согласных. Так, латинский сохранил первоначальную гортанную, которую греческий часто меняет на p или t. Так, латинские слова quis и quinque соответствуют греческим τις и πέντε или πέμπε. Латинский сохранил начальную шипящую, которую греческий изменяет в придыхательную. Так, латинские слова sex, septem и socer в греческом становятся έξ, έπτά и έκυρός.
Мы находим то же изменение qv в p в валлийском и галльском, но не в ирландском или латинском. Так, латинское quatuor становится в ирландском cethir и pedwar в валлийском. Изменение происходит также и в осканском, и в умбрийском, где говорится pan вместо quam и pis вместо quis. Латинский сохраняет также старинную полугласную у (представляемую через j), которая в греческом меняется в h или в z. Так мы находим jecur и jugum вместо ήπαρ и ζυγόν. Итак, вопреки большей древности санскритской литературы, казалось бы, что некоторые из европейских языков по своему морфологическому строению, а еще более по своей фонетической системе столь же архаичны, как и азиатские языки.
В общем выводе языки, наименее изменившиеся, суть литовские, языки, изменившиеся наиболее, суть тевтонские. Почти во всех отношениях языки короткоголовых народов Центральной Европы: литовский, славянский, кельтский, умбрийский, латинский и греческий-дорийский, ближе подходят к первоначальному арийскому типу, чем тевтонский, язык длинноголовых обитателей берегов Балтийского моря. Таким образом, казалось бы, что литовцы имеют наибольшие права быть представителями первоначальной арийской расы, так как их язык представляет меньше фонетических потерь, проистекающих от приобретения различными народами чуждого им языка.
Диалект и язык
Начало арийских языков теряется в отдаленном прошлом, а о причинах, обусловливавших их различия, по большей части можно только догадываться. Но неизвестное часто может быть объяснено известным, а происхождение современных наречий проливает значительный свет на темное происхождение старинных языков.
Метод, употребленный Дарвином для объяснения происхождения видов, может служить и для объяснения происхождения языков. Дарвин начал с того, что указал на способы происхождения разновидностей, действующие у голубей, собак и кроликов. Затем он доказывал, что виды должны были произойти из разновидностей, а роды из видов. Виды становились различными благодаря устойчивости наилучше характеризованных особей и истреблению в борьбе за существование промежуточных разновидностей. Семьи арийских языков аналогичны родам, отдельные языки видам, а диалекты разновидностям. О происхождении языков, как и о происхождении видов, мы не имеем прямого указания, тогда как вопрос о происхождении диалектов, как и вопрос о происхождении разновидностей, менее темен. Поэтому изучение возникновения диалектов должно почти неминуемо пролить свет на происхождение языков.
Причины, приведшие к образованию диалектов, могут быть с пользой изучены, взявши в пример Германию.
Немецкие диалекты уже настолько различны, что язык швейцарцев непонятен для жителя Голштинии, а язык фризов для жителя Трансильвании; однако же все они говорят по-немецки. Все эти диалекты связаны рядом промежуточных звеньев (швабский, баварский, австрийский, гессенский, франконский), образующих непрерывную связь от одного крайнего наречия до другого. Если бы эти промежуточные звенья исчезли, то мы назвали бы языки кантона Ури, герцогства Голштинского и Трансильвании отдельными языками, теперь же мы называем их наречиями немецкого языка. Ни один немецкий диалект не является совершенно изолированным. Каждый совпадает в некоторых пунктах с одним или со многими непосредственными своими соседями и отличается от них в других пунктах. Например, франконский диалект или центральные наречия имеют некоторые фонетические особенности, общие с нижне-немецкими диалектами Севера, а другие — с верхненемецкими диалектами Юга. Восточный франконский отличается от аламанского больше, чем от баварского.
Можно указать вероятную причину некоторых из этих диалектических разновидностей. Мы знаем, что в исторический период немецкий язык распространился на обширные области, не тевтонские по крови.
Северо-западная часть области, занимаемой немецким языком, преимущественно тевтонская по крови, восточная — литовская, центральная — кельтская, а юго-восточная — лигурийская. Когда в конце второго века нашей эры готы, бургунды и другие тевтонские племена начали подвигаться в сторону юга, к Дунаю, и оттуда проникли в Италию, Галлию и Испанию, тогда славяне двинулись с востока в страны, которые оставались не занятыми, и завладели долинами Вислы, Одера, Эльбы, Заалы, верхнего Майна и среднего и нижнего Дуная. В VI веке, как это ясно показывают местные наименования, Ольденбург, Мекленбург, Саксония, Лауэнбург, Померания, Силезия, Юго-Восточный Ганновер и провинция Альтмарк были населены славянами. Славянскими наречиями говорили в Киле, Любеке, Магдебурге, Галле, Берлине, Лейпцигу Дрездене, Зальцбурге и Вене.
В течение последней тысячи лет немецкий язык мало-помалу возвратил себе потерянные им области, но без перемещения населения. Славянские племена не были изгнаны, но только тевтонизированы, и славянский короткоголовый тип существует в нем и теперь.
Точно так же Восточная Пруссия, литовская по крови, была германизирована тевтонскими рыцарями. Кельтические области Центральной Баварии, земли бойев, так же, как и Вюртемберг, великое герцогство Баденское и Гессен, были германизированы в IV веке аламанами, свевами и франкскими племенами.
Во многих швейцарских кантонах кровь ретийская, а язык бургундский. Поэтому ничего нет удивительного в том, что в этих странах нижненемецкий язык завоевателей был изменен, перейдя к природным племенам. На первоначальных нижненемецких диалектах говорят лишь во фризийских и голландских округах, которые суть тевтонские как по крови, так и по языку.
Мы можем теперь сделать шаг вперед и рассмотреть дело о неолатинских диалектах, ставших в настоящее время языками.
Французский, испанский и итальянский носят название языков, но они вышли из диалектов, и если принять в соображение примыкающие к ним наречия, то мы увидим, что ясно определенная граница, разделяющая языки литературные, исчезает между местными диалектами. Начиная с севера и оставляя в стороне литературные языки, мы находим ряд диалектов языка d'oil, взаимно понятных, каковы суть: валлонский, пикардийский, норманнский, бургундский и савоярский, преобразующиеся мало-помалу в диалекты языка d'oc, каковы лимузенский, овернский, гасконский и провансальский; последние в свою очередь заменяются каталонским, наврским, кастильским и андалузским, а с другой стороны, савоярский диалект образует переход к пиемонтскому, через который мы последовательно переходим к ломбардскому, венецианскому, тосканскому, корсиканскому, неаполитанскому, калабрийскому, сицилийскому и мальтийскому. Что касается сардинского, то он образует связь между испанским и итальянским.
Благодаря политическим причинам диалекты: тосканский, кастильский и парижский, стали языками литературными, и вследствие распространения просвещения они быстро уничтожают провинциальные наречия. Если бы случилось, что все диалекты, образующие переход между валлонским и сицилийским, угасли, то языки Франции и Италии были бы почти столь же различны, как санскрит и зенд. В истории арийских языков многие из промежуточных диалектов исчезли. Вместо некоторого рода наклонной плоскости, образуемой разными говорами, простирающейся от кантона Ури до герцогства Голштинского или от Пикардии до Калабрии, мы имеем как бы лестницу; наклонная плоскость разбилась и образовала неправильные и прерывчатые ступени.
Путь, которым первоначальный арийский язык распространился сначала на обширную область, а потом разделился на диалекты, породившие сами по себе арийские языки, должен быть сходен с тем путем, по которому в исторические времена латинский язык, диалект одной из общины Рима, распространился на всю Римскую империю и разделился для образования неолатинских языков. Неолатинские языки вышли из местных провинциальных диалектов, существовавших рядом с латинским литературным языком. Эти диалекты своим происхождением обязаны тому факту, что латинский язык, на котором говорили легионы, переходил к покоренным расам, которых частные языки исчезали, но оставляли свой след на вновь приобретенном языке.
Таким образом, усвоение латинского языка лигурами повело к образованию языка d'ос, галлами — языка d'oil, кельтами — языка кастильского, иберами — языка португальского, кельтиберами — языка арагонского. В Альпах встречается три диалекта Ladino, которые, может быть, обязаны своими особенностями влиянию старого ретийского языка на заимствованный латинский. Румынский, несомненно, сложился под влиянием языка древних даков, среди которых жили римские колонисты. В некоторых случаях гласные приобрели носовой звук или обратились в дифтонги. Член сделался суффиксом; так, например, образовалось слово omu-l — из homo ille (человек). Тот факт, что особенность эта встречается как в болгарском славянском языке, так и в албанском, делает вероятным предположение, что этот прием ведет свое начало из древнего иллирийского семейства языков, к которому, вероятно, принадлежал и дакийский.
Итальянский язык ближе к латинскому, чем провансальский, а провансальский ближе, чем французский, потому что в Италии было меньше посторонних элементов, чем в Южной Галлии, а в Южной Галлии меньше, чем в Северной. Разница в этих языках скорее фонетическая, чем лексическая, и получилась она главным образом от иного ударения, с каким говорили по-латыни все вновь усвоившие себе этот язык.
Наречие Иль де Франса стало литературным языком Франции благодаря обстоятельствам, сделавшим то, что Капетинги основали свою резиденцию в Париже. Умбрийский, осканский и мессанийский диалекты уступили место латинскому, потому что Римская республика подчинила себе остальную Италию. Потому, что Афины были умственным центром эллинского мира, потому, что в Мадриде говорили по-кастильски и что Магомет родился в Мекке, местные диалекты Аттики, Кастилии и Мекки стали литературными языками, которые мы называем греческим, испанским и арабским.
Когда устанавливается литературный язык, то местные диалекты стремятся к исчезновению.
В силу, вероятно, политических причин диалекты, которые должны были когда-то заполнять собою промежутки между языками: славянским и иранским, армянским и греческим, латинским и кельтским, исчезли. Так следует объяснить развитие в языке местных наречий и исчезновение промежуточных разновидностей.
Часто случалось, что наречие, одержавшее верх в борьбе за существование, было именно то, которое включало в себя наибольшее число чужеземных слов. Латинское наречие вовсе не было самым чистым из италийских диалектов. Аттический диалект греческого языка был дальше от первоначального языка эллинов, чем дорийский или эолийский.
Английский литературный язык есть скорее смешанный язык Данелога, чем чистый саксонский язык Вессекса или чистый язык англов Нортумберланда, а фризский язык более приближается к первоначальному тевтонскому языку, чем литературный немецкий.
Исчезнувшие арийские языки
Склонность местных диалектов исчезать, делая более заметными различия между теми, которые сохранились, поможет нам объяснить исчезновение лингвистических семейств, образовывавших в прежнее время связь между существующими языками.
В некоторых случаях мы даже можем делать предположения о природе исчезнувших языков, которые могли заполнить промежуток между отдельными семьями арийского языка.
Думают, что армяне были восточной ветвью фригийцев, которые в свою очередь отожествляются с бригами Фракии. Так между несколькими известными нам фригийскими словами встречается Βαγαΐος, фригийское имя высшего Бога, которое есть не что иное, как иранское Bhaga и славянское Бог{232}. Из этого мы можем заключить, что фригийский и фракийский языки могут снабдить нас некоторыми из связей, отсутствующих между греческим, армянским, славянским и иранским. Оба последние, вероятно, находились в связи через посредство сарматского и скифского. Едва ли можно сомневаться, что многие из иранских языков исчезли. Существующие иранские языки: пушту, персидский, курдский и балучи, походят на песчаные слои Бегшота, увенчивающие возвышенности окрестностей Лондона и представляющие остатки формации, в прежнее время бывшей сплошной, а теперь в большей части своей разрушенной размыванием.
В старинном языке даков, известном нам лишь по географическим именам и нескольким названиям растений, сохраненным Диоскоридом, окончания были подобны или почти подобны окончаниям кельтского, иллирийского, фракийского и литовского языков; дакийское название propedula напоминает кельтское pempedula. Дакийский язык, вероятно, принадлежал к фракийско-иллирийской семье, и если бы он уцелел до наших дней, то он образовал бы драгоценную связь между языками кельтским, албанским, греческим и литовским. Албанский язык произошел из древнего иллирийского. Его лингвистическое положение сомнительно. Ген находит, что он сильно приближается к греческому; Блау считает его более близким к иранскому; но так как греческий больше всех других приближается к индоиранской семье, то старый иллирийский язык, будь он нам известен, мог бы помочь нам заполнить этот пробел. Иллирийский язык оставил, однако, следы в той стране, где на нем говорили.
Мы уже видели, что албанский язык, наравне с болгарским и румынским, обладает определенным склонением, получаемым посредством прибавления к члену суффикса. Эта особенность происходит, вероятно, от древнего иллирийского, образовывавшего, быть может, связь между италийскими, эллинскими и литовскими языками. Таким образом, кажется, что между европейскими языками отсутствуют три посредствующие: дакийский, иллирийский и фракийский.
Дакийский и фракийский образовывали, по-видимому, переход между славянским на востоке, кельтским на западе и греческим на юге. Фригийский и фракийский могли бы заполнить пробел между армянским и греческим; сарматский язык соединил бы славянский с иранским.
Гибель столь большого числа промежуточных форм помогает нам объяснить, почему языки севера и юга Европы имеют так мало общих черт. Если бы исчезнувшие языки уцелели, связи, по всей вероятности существовавшие между арийскими языками, могли бы быть представлены следующей диаграммой.
Теория волн
Было доказано, что арийские языки, по всей вероятности, произошли из наречий точно таким же способом, каким образовались тевтонские диалекты, или неолатинские языки.
Вероятность того факта, что арийские языки образовались, так сказать, in situ (лат. «на месте»), была доказана Шмидтом в трактате, о котором мы уже упоминали. «Теория волн» Шмидта имеет, однако же, такую важность в вопросе о месте происхождения арийских языков, что надо посвятить несколько страниц ее более подробному изложению. Фикк и Шлейхер, основываясь на некоторых словах или некоторых формах, принадлежащих исключительно европейским арийцам, утверждали, что существовало первоначальное основное разделение между арийцами европейскими и азиатскими; с другой стороны, Грассман, Паули, Зонне и Шпигель утверждали, что греческий язык более приближается к азиатским, чем к латинскому или тевтонскому; а Бопп и Потт утверждали существование тесных фонетических отношений между языками славянскими и индоиранскими.
Шмидт показал, что все арийские языки образуют звенья одной цепи, что славянский не может быть отделен ни от немецкого, с одной стороны, ни от иранского, с другой, и что греческий служит связью между санскритским и латинским.
Допуская, как все ученые, тесную связь между зендом и санскритом и признавая их языками-братьями, Шмидт показал, что три семьи языков, находящиеся на берегах Балтийского моря: тевтонская, литовская и славянская, связаны 143 словесными связями, из которых 59 общи трем языкам, 50 общи тевтонскому и славянскому, а 34 литовскому и тевтонскому. Он показал также, что восточная группа, или индоиранская, соединена с группой северной, или балтийской, 90 связями, из которых 61 специально соединяет их со славяно-литовской семьей и только 15 с семьей тевтонской.
Если три семьи балтийских языков тесно связаны этими 143 связями, то, с другой стороны, две семьи средиземноморские, италийская и эллинская, соединены 132 связями, то есть числом почти равным; азиатская группа соединяется со средиземноморской 123 связями, из которых 29 соединяют ее с эллинской семьей и лишь 20 только с семьей италийской и 4 с обеими этими семьями. Существуют также 10 связей между семьями славяно-литовской, индоиранской и эллинской.
Эти связи существуют в одном лишь словаре, но есть и другие, доставляемые грамматической конструкцией. Таким образом тевтонский и славяно-литовский сходствуют не только в словах, обозначающих серебро, ячмень, пшеницу, пиво и число тысячу, но и изменением первоначального bh в m в некоторых падежах. Литовский и славянский переменяют d на l в числительных одиннадцать, двенадцать (в числительных eleven, twelve по-английски); литовский и славянский совпадают с индоиранским в наименовании высшего божества, Бог, в слове, обозначающем брак, и во многих числительных именах; оба они обладают двумя общими падежами для имен, четырьмя формами для глагола и некоторыми формами местоимения. Греческий язык имеет одну форму глагола, общую с латинским (futurum exactum) и три общие с индоиранским.
Иранский, греческий и славянский изменяют s в h между двумя гласными, а иранский и греческий изменяют s на h в начале слов. Во многих словах, касающихся цивилизации, и во многих грамматических формах латинский язык более приближается к языкам Севера, чем к греческому.
Мы уже указали на тесное сродство латинского с кельтским. Оба они образовали новый страдательный залог и три новых сходных времени. Из числа морфологических особенностей литовского языка некоторые сближают его с европейскими, а другие — с азиатскими языками. Таким образом в слове melzu, «я дою», е принадлежит Европе, a z — Азии. В дательном женского рода множественного числа des-inamus гласная корня явно европейская, суффикс индоиранский, а суффикс склонения очевидно славяно-тевтонский. Это указывает нам на то, что великие семьи арийских языков — индоиранская, эллинская, кельто-италийская, тевтонская и славяно-литовская — неразрывно связаны между собой; славяно-литовские языки точно так же не могут быть отделены, с одной стороны, от тевтонских, как, с другой стороны, от иранских языков. Греческий язык столь же тесно связан с санскритским, как и с латинским.
Способ, каким связаны между собой арийские языки, показывает, что не могло быть последовательных переселений из Азии{233}. Европейские языки могли возникнуть лишь в Европе в эпоху, когда арийские нации занимали почти то же относительное положение, что и в исторические времена. Славяне, например, должны были с самого начала помещаться между иранцами и германцами, а греки между латинами и индоиранцами.
Чем более два языка географически удалены один от другого, тем менее у них общих характерных признаков. Так Шмидт показал, что сродство индоиранского языка со славянским теснее, чем его сродство с тевтонским в пропорции 10 к 3. Точно так же сродство индоиранского с греческим более тесно, чем его сродство с латинским, и пропорция почти равна 5 к 1.
Шмидт утверждает, что область арийских языков была одно время однородна. Он предполагает, что в различных пунктах этой области проявились стремления к перемене и распространились подобно круговым волнам, расходящимся от центра возмущения. Таким образом, на каком-нибудь пункте могло возникнуть стремление заменить первоначальную сухую глоточную букву шипящей, стремление, распространившееся на области, занятые предками индоиранцев, армян и славяно-литовцев; из этого произошло, что греческое έκατόν, повторяющееся в староиранском cet, латинском centum и готском hund (hunt), соответствует санскритскому çata-m, иранскому sate-m, старославянскому сето и литовскому szimtas. Мы можем предположить, что в другую эпоху и в какой-нибудь другой области явилось стремление изменить первоначальное bh в окончаниях падежей bhi, bhis, bhya(m)s на m, стремление, распространившееся лишь на предков славян и тевтонов; таким образом на место староирландского fera-ib и латинского hostibus мы имеем vulfa-m по-готски и влеко-му по-старославянски.
В третью эпоху образовался новый страдательный залог, перешедший в италийские и кельтские языки, а может быть, раньше этого и в литовский. Вследствие этого мы получаем староирландское bera-r и латинское fero-r. Точно так же кельтский и тевтонский имели, быть может, тенденцию обозначать прошедшее время префиксами. Другие изменения осуществились во всех языках европейской области, в том числе и в армянском, а еще другие имели место лишь в области итало-эллинской{234}.
Точно так же мы видим распространение некоторых первобытных культов на смежные области. Bhaga, имя верховного божества, встречается у иранцев, у славян и у фригийцев; Воден встречается только у кельтов и у тевтонов; Юнона и Веста составляют особенность греков и латинян; Уран — греков и индусов; Митра — индусов и иранцев.
Эти факты, очевидно, несовместимы со всякой теорией переселения арийцев из Азии в Европу, в эпоху позднейшую, чем эпоха лингвистического единства. Арийские языки должны были получить начало в эпоху, когда арийские народы занимали почти те же относительные положения, какие они занимают и теперь.
Языки и раса
Тесная связь арийских языков, установленная Шмидтом, доказывает, что лингвистическое разделение должно было произойти в эпоху, когда арийские расы занимали относительно друг друга почти те же места, что и в начале исторического периода. Но Шмидт вовсе не указывал причины диалектических нарушений и стремлений к изменению, которые он предполагал имевшими место. Этот пробел был заполнен антропологами и специально Пенка. Мы уже видели, что арийскими языками говорят по меньшей мере четыре европейские расы, из которых одна лишь была арийской по крови.
Мы уже пересмотрели доказательства, собранные Пенкой и Пёше для доказательства изменчивости языка и сравнительной устойчивости расы. Мы также видели, что особенности, отличающие каждый из неолатинских языков, обязаны своим происхождением, без сомнения, различным изменениям, которым подвергался латинский язык, распространяясь между иберами, галлами, ретийцами или даками. Происхождение наречий Италии и Древней Греции и современных провинциальных диалектов Франции, Германии и Англии может до известной степени быть объяснено таким же образом.
Итак, мы в праве распространить этот принцип и сделать из него vera causa (лат. истинная причина), могущую объяснить происхождение диалектов, из которых вышли семьи арийских языков. Другими словами, мы можем приписать если не все разницы, которыми отличаются между собой арийские языки, то значительную их часть арианизации неарийских. В некоторых случаях можно констатировать влияние чужеземного наречия. Так, Шпигель показал влияние семитической грамматики на персидский язык, а дравидийской на санскритский. То же самое относится и к санскритской фонологии; язычные и нёбно-зубные буквы, одни из наиболее характерных для санскрита, принадлежали к языку дравидийцев, покоренного народа, и распространились в арийских языках, но лишь в Индии.
Не является невозможным, что некоторые из этих фонетических изменений обязаны своим происхождением причинам чисто органическим. Дункан Джибб доказал, что у крайних типов, как негр и европеец, существуют явные различия в строении гортани, которых достаточно для объяснения того, почему негры находят столь трудным издавать некоторые звуки, кажущиеся нам естественными. Для негра почти невозможно произнести английское th, которое он превращает в d, тогда как швейцарец изменяет его всегда в z. Русский, с другой стороны, изменяет th в ф и делает, например, из Теодора — Федора. Аналогичное изменение мы находим в латинском; fumus соответствует греческому θυμός, a rufus — έρυθρός.
Существует много таких фонетических признаков расы. В ночь Сицилийских вечерен заставляли убегающих французов, приставляя шпагу к горлу, произносить слово ciciri, и если c произносилось как s, а не как русское ч (если они говорили сисири вместо чичири), то их признавали за французов и убивали.
Когда египетские мамелюки истребляли арабов Сайда, то они заставляли их произносить слово dakik (мука), чтобы убедиться, произносилась ли гортанная как к или как g.
Жители Галаадские говорили «шибболет», но люди Ефрема «не могли произносить хорошо и говорили „сиббалет“» и были убиваемы на берегах Иордана (Суд. 12: 6).
Полинезийцы не в состоянии произнести имя «Мари», которое они изменяют в Mali. Китайцы изменили Бенарес в Polo-nai, Брама в Fan и Christ в Ki-li-sse-tu. Капские кафры произносят слово «gold» (золото) — igolide и «sugar» (сахар) isugile, тогда как они могут произносить те странные готтентотские прищелкивания языком, которые невозможны для англичанина, даже после долгого упражнения — experto crede (лат. буквально «верь опытному»). Это случаи крайние, но мы можем высказать как аксиому, что когда какой-нибудь язык переходит к чужеземцам или к порабощенным расам, то существуют некоторые роды звуков, которых произношение будет для них затруднительно и что, следовательно, эти звуки будут непременно выкидываться или неверно произноситься. Таков в особенности случай для смягченных немых или придыхательных слогов. Так, когда Аристофан выводит на сцену варваров, то заставляет их заменять трудно произносимые звуки φ, θ, χ более простыми звуками π, τ, к. Готы чувствовали ту же трудность. Ульфила передавал греческое χ через к. Угры находили трудными для произношения смягченные немые буквы b, g, d и изменяли их в р, к, t. Точно так же мадьяр, говоря по-немецки, говорит pinter вместо binder, pek вместо beck и pleh вместо blech.
Иностранцы в пьесах Шекспира делают то же. Флюэллен в «Генрихе V» и Сэр-Джон-Эванс, валлийский священник в «Веселых виндзорских кумушках», переменяют p на b, t на d и f на v и употребляют особенные идиотизмы и упрощенную форму английской грамматики: «Pragging knave, Pistol, which you and yourself and all the world know to be no petter than a fellow, look you now, of no merits; he is come to me and prings me pread and sault yesterday, look you, and bid me eat my leek».
«It is that ferry person for all the Orld». «The tevil and his tam». Д-р Кайюс, француз, неспособен произнести английские th и w. Негры в романах г-жи Бичер Стоу, гайлендеры Блека и ирландцы Ливера встречают те же фонетические и грамматические трудности, говоря по-английски. «Pidgin-English» китайца отличается от такого же жаргона малайца или чинука.
Значит, весьма вероятно, что расовыми склонностями можно до известной степени объяснить дифференциацию арийских языков. Эта гипотеза опирается на существование сходных фонетических тенденций во французском и галльском языках. Два арийских языка, латинский и старый кельтский, подверглись сходным изменениям. Французами, как и валлийцам, трудно произносить двойные начальные согласные sc, sm, sp, st, и в обоих случаях трудность была побеждена одним и тем же средством, именно помещением в начале слова гласной. Валлийцы изменили латинское schola в yscol, spiritus в yspryd и scutum в ysgwyd. Подобным же способом латинское слово schola превращается в старофранцузском языке в escole и в современном французском в école; spiritus становится esprit; sperare — espérer; species — espèce и éрice; spada — espée, а впоследствии éрéе; scabellum — escabeau; scala — eschelle, а впоследствии échelle{235}. Другие правильные фонетические изменения, каковы перемены m в n, l в r, c в ch встречаются в некоторых словах; так из rem сделалось rien; из semita — sente; из ulmus — orme; из caput — chef.
В некоторых из этих слов мы находим другую характерную черту, свойственную как французскому, так и валлийскому языкам. Это общекельтская склонность к отбрасывание слогов, не имеющих на себе ударения. Слог, носящий ударение, сохраняется, слоги короткие и глухие уничтожаются. Так латинские слова porticus, asimis, septimana, liberare и regula обратились в современном французском языке в porche, âne, semaine, livrer и regie; a semetipsissimum обратилось в même. Точно так же латинские слова benedictio, papilio и corpus обратились в benditt, pabell и corff по-валлийски, a Caerleon значит Castra Legionum.
По-французски так же, как и по-валлийски, эта склонность к сокращению разрушила склонения. С трудом найдешь в валлийском языке кое-какие остатки суффиксов, служивших для указания падежей: они заменены предлогами.
Французский язык таким же образом потерял падежи и заменил их тем же способом, как и валлийский; так говорят: à la femme, de la femme, pour la femme. Сходные этнические стремления производят в языке те же результаты. Если бы мы не знали истории французского языка, то, вероятно, чересчур приблизили бы его к валлийскому языку в силу поверхностного сходства, происходящего от этих общих склонностей.
В некоторых словах придыхательные твердые согласные греческого, санскритского и немецкого языков заменены по-латыни, по-кельтски и по-литовски соответственными непридыхательными твердыми согласными, причем оказывается, что славяне и римляне, также принадлежащие к короткоголовой расе, делают то же изменение, говоря по-немецки. В Южной Германии и Швейцарии, бывших кельтскими с самого начала и где тип кельтского черепа исчез, можно констатировать, что северогерманские звуки kh, th и ph часто изменяются в k, t или р.
В течение исторического периода немецкий язык распространился по финской территории. Лингвистическая карта России{236} показывает спорадические группы финнов (мордва, вотяки, черемисы), рассеянные вдоль по долине Волги и мало-помалу усваивающие славянский язык. Москва в XII веке находилась на финской территории; в настоящее время она составляет сердце России. В VII веке вся долина Двины была финской, а в настоящее время она вся вполне славянская. Население половины России принадлежит к финской расе по крови, и на основании этого мы можем ожидать, что встретим здесь особенности угро-финской фонологии. Андерсон собрал множество примеров того, что угро-финские языки склонны изменять гортанную в шипящую{237}. Надо заметить, что такое же изменение встречается в славяно-литовских языках, которыми говорят расы, более всех других арийских рас приближающиеся к угро-финскому типу. То же самое изменение гортанных в шипящие встречается у индоиранцев. Это может быть объяснено гипотезой Пенка о том, что индоиранцы были первоначально арианизированными уграми. Но тогда как индоиранские языки все разделяют эту особенность финно-угорской фонологии, языки собственно иранские, находящиеся в столь тесной связи с языками индусскими, не обладают ни одной из характеристических согласных языка дравидийского, то есть нёбных и языко-зубных, не встречающихся ни в одном арийском языке, за исключением санскритского. Эти особенности в фонологии санскрита обозначают, что он перешел с территории финно-угорской на дравидийскую.
Андерсон собрал также примеры стремления угорских языков вводить паразитную букву j или θ после explosives{238}, так что k изменяется в c, в t или в t'. Сходные стремления можно отметить у короткоголовых арийцев, чем можно объяснить эквивалентность kis, quis, tis и pis; keturi, quatuor и petuar; pankan, quinque и pimp.
На основании предшествующих примеров можно прийти к заключению, что когда язык завоевателей становится также и языком подчиненных рас, то звуки, наиболее трудные для произношения, будут более или менее изменены. В подобном случае этим расам будет весьма трудно усваивать самые сложные грамматические правила, которые нелегко понять и запомнить. Из этого произойдет разрушение грамматических форм и выработка новых; и, наконец, упрощенная грамматика будет усвоена завоевателями в сношениях с их подданными, превосходящими их числом.
У нас имеются наглядные примеры такого процесса. Г-н Кингтон Олифант показал, каким образом датское завоевание имело результатом уничтожение старинных флексиональных изменений в языке англов. Он показал, как, за исключением нескольких форм множественного числа, таких, как ofen, родительный падеж и множественное число на es заменили прежний родительный и множественное на an и отделили предлог от глагола{239}. Грамматика была упрощена и стала легче для изучения. Г. Олифант указал также на влияние норманнского завоевания, которое прибавило к английским словам некоторые французские префиксы и суффиксы{240}.
Тевтонское завоевание Галлии привело к сходному результату. Уже в V веке четыре падежа из шести исчезли в существительном и были заменены предлогами; образовалось новое будущее с глаголом-связкой habeo; вместо amabo (лат. «я полюблю») мы находим: j'aimer-ai, что равняется ego amare habeo (лат. буквально «я имею полюбить»), причем местоимение ставится как префикс, чтобы сделать новую форму понятной; а потом, когда с этой формой освоились, то создали еще новую, более выразительную: Je vais aimer{241}. Но и самое amabo не было старинным арийским будущим. В умбрийском, осканском и кельтском языках старинное будущее на s было потеряно, и мы находим лишь слабые следы его в латинском языке{242}. Новое будущее на bo было образовано посредством вспомогательного глагола fuo; таким образом, что ama-bo значит буквально: «я должен любить». Давно прошедшее совершенное исчезло из славяно-литовских языков бесследно и почти исчезло в старо-ирландском{243}. Очень мало старинных грамматических форм находится в болгарском языке, который был заимствован тюркским племенем от покоренных им славян, тогда как сербы и хорваты, принадлежащие к самой чистой славянской крови, сохранили древние аористы и прошедшие несовершенные. Но и сам славянский язык, сохранивший аорист и настоящее, утратил первоначальные прошедшее несовершенное и удвоенное прошедшее совершенное. Этот язык приобрел три новых шипящих и две носовых согласных и ставит для благозвучия у перед словами, начинающимися с гласной; он утратил оканчивающиеся согласные и переменил первоначальные двоегласные на простые гласные. Точно так же в болгарский, румынский и албанский языки введен был член-суффикс, вероятно, полученный от древнего иллирийского или дакийского языка.
Когда кельты совершили нашествие на Великобританию, то они нашли эту страну во владении силурийской расы, потомков которой можно найти в Денбишире и в Керри. Профессор Райе (Rhys) полагает, что он открыл влияние этой расы на кельтические языки. Он думает, что вставка местоимения между глаголом и его суффиксами в ирландском языке и изменение окончаний в валлийских предлогах, как erof «для меня», erot «для тебя», erddo «для него», обязаны своим происхождением влиянию доарийского населения на кельтические языки{244}.
Поэтому кажется вероятным, что многие из фонетических и грамматических отличий, которыми различаются арийские языки, обязаны своим происхождением тому факту, с которым нас уже освоили исследования антропологов, именно, что народы арийского языка принадлежат не к одной расе, но ко многим расам, в отдаленные времена променявшим свой первобытный язык на язык арийских завоевателей.
Возникновение арийского языка
Много лет тому назад профессор Макс Мюллер высказывал свое мнение, что «в грамматике арийских и семитических языков мы можем открыть отпечаток могущественного ума, наложенный на неустановившиеся еще элементы языка в самом начале их роста, отпечаток, который никогда не изгладится в течение веков»{245}.
Эволюционная доктрина, глубоко изменившая естественный науки, в настоящее время приложена к науке о языке, и с современными принципами более согласно то предположение, что язык медленно развивался в течение бесконечного ряда веков и что арийские изменения окончаний, вместо того чтобы быть изобретенными «могущественным умом», вышли бессознательно из какой-нибудь более грубой формы языка.
Какова была эта форма, — это может служить лишь предметом предположений, но мы имеем право исследовать неарийские языки с целью открыть, который из них наиболее приближается к первоначальному арийскому, и можно ли составить правдоподобную гипотезу о природе того языка-родоначальника, от которого произошли арийские языки.
Арийская территория ограничена тремя другими лингвистическими семьями: хамитической, семитической и урало-алтайской. Между ними тремя мы должны искать самую наиболее родственную арийской семье, так как все другие лингвистические семейства слишком далеки от нее как по географическому положению, так и по строению.
Иберы, как мы видели, не были, вероятно, арийцами ни по расе, ни по языку. Их физический тип был типом племен Северной Африки, говоривших нумидийскими диалектами, принадлежащими к хамитической семье, и которых отдаленное родство связывало с древними египтянами. Многие из известных филологов того мнения, что семитические языки, имеющие флексии, произошли от какого-нибудь языка хамитического класса{246}. Ими указаны были поразительные грамматические сходства между семитическим и древним египетским. Но все попытки сблизить языки арийские и семитические явно не удались; те и другие, правда, имеют флексии, но изменение окончаний носит характер совершенно различный. Глагольные корни также различны, образовательные элементы другие и употребляются другим образом. Между языками арийскими и семитическими существует непроходимая пропасть, так что нельзя себе представить, чтобы одни могли произойти от других. За исключением рас урало-алтайской и семитической, нет еще никакой белой расы, от которой могла бы произойти белая арийская. По физическим признакам длинноголовая раса арийского языка, живущая на берегах Средиземного моря, походит на семитов, тогда как короткоголовая раса Центральной Европы приближается к типу финно-угорскому. Но между языками урало-алтайскими и арийскими нет такой непроходимой пропасти, как между языками арийскими и семитическими.
Языки семитические имеют префиксы и суффиксы, тогда как языки арийские и финно-угорские обладают лишь суффиксами. Таким образом, существует сходство в основном строении двух последних семейств. Правда, что угро-финские языки агглютинативны, но в некоторых из них, принадлежащих к западному финскому классу, агглютинация почти переходит в изменение окончаний и мало отличается от первой степени флексий, которую мы находим в самых архаических из арийских языков. Нельзя провести точной границы между агглютинацией и изменением окончаний. Изолирующие языки стремятся стать агглютинативными, агглютинативные флексионными, а последние в свою очередь стремятся к тому, чтобы потерять свои флексии и сделаться аналитическими. Китайский язык односложен, тибетский обнаруживает стремление к агглютинации; урало-алтайские языки находятся в периоде агглютинации; но финский, самый передовой из этого класса, почти достиг флексионального периода. Языки арийские флексиональны, но в персидском, французском и английском языках изменения окончаний почти исчезли, и эти языки почти достигли аналитического периода.
Чем дальше возвращаемся мы назад в истории арийского языка, тем более характер грамматики оказывается агглютинативным и тем менее флексиональным. Наиболее архаические из арийских языков, как, например, литовский, больше всего приближаются к угро-финской грамматике, ясной, простой и логической; тогда как в других арийских языках грамматические формы неопределенны и темны. С другой стороны, наиболее развитые из финских языков стали менее агглютинативными и более флексиональными. Профессор Макс Мюллер признает, что финская грамматика имеет более близкое сходство с арийскими языками, чем какая-либо другая. Он говорит даже, что «можно почти спросить себя, не вышла ли грамматика этого языка (финского) из периода агглютинации и не вошла ли в флексиональное течение вместе с греческим и санскритским языками»{247}. Д-р Шрадер признает неоспоримым, что арийские языки носят на себе следы, доказывающие, что они поднялись с низшей степени развития, более близкой к степени развития языков урало-алтайских. Финский язык, наиболее передовой из языков финно-угорских, приближается к арийским языкам по согласованию в числе и падеже прилагательного с существительным. Кроме того, в языках финских и арийских конечные глагольные корни очень сходны по звуку и значению; местоимения и другие образовательные элементы часто сходны; они употребляются одинаковым способом и имеют одинаково важное значение.
В арийских языках существовало постоянно стремление к объединению форм падежей и к сглаживанию различий грамматических форм, тогда как способность производить новые грамматические формы в настоящее время, по-видимому, утрачена.
Одновременно с исчезновением падежей и времен существовало стремление к умножению склонений и спряжений. Но первоначальный арийский язык обладал лишь двумя формами склонения и спряжения, да и эти последние могут быть, вероятно, сведены к одной. В этом первоначальный арийский язык сходен с языками урало-алтайскими, обладавшими первоначально лишь одной формой склонения и одной формой спряжения.
Алтайские языки обладают еще способностью чрезвычайно легко образовывать падежи, способностью, которой арийские языки должны были некогда обладать, но в настоящее время утратили. Первоначальный арийский язык был богат падежами, которые образовывались через посредство агглютинированных последующих предлогов. Латинский язык сохранил из них пять; язык d'oil в Средние века сохранил два; французский язык утратил их все. По мере того как эти падежи выходили из употребления, делалось необходимым заменить их предлогами. В протоарийском языке было, наверное, семь, а вероятно, девять падежей; один родительный, один дательный, один винительный, два местных, два инструментальных и два творительных. Можно сравнить с ними девять падежей якутского языка и четырнадцать падежей финского, в числе которых есть заключительный, prosecutive и mutative. Мы видели, что некоторые арийские языки, как, например, санскритский и южнославянский, образовали многочисленные согласные, не существовавшие в первоначальном языке. Фонетическая угро-алтайская система, по-видимому, была лишь началом арийской системы. Она обладает лишь одной гортанной k, тогда как в арийском языке их шесть, одной зубной t тогда как в арийском языке их три, и одной губной p, тогда как в арийском их тоже три.
Можно заметить, однако, что между арийскими и финскими языками существуют три коренных различия: род, образование множественного числа и закон вокальной гармонии. На вокальную гармонию, представляющую столь характерную черту урало-алтайских языков, указывали как на самое основное отличие этих языков от арийских. Но некоторые из них, как черемисский и вотяцкий, обладают лишь слабыми следами ее. Г. Адам предполагает, что они ее утратили. С другой стороны, г. Говелакк думает, что вокальная гармония происхождения сравнительно недавнего и что черемисский и вотяцкий языки не вполне ее усвоили.
Вторую значительную разницу представляет образование множественного числа. Арийские и урало-алтайские языки имеют три числа: единственное, двойственное и множественное. В этом они сходны. Но здесь мы встречаемся лицом к лицу с очень большой трудностью, состоящей в том, что хотя двойственное число образуется одинаковым способом у тех и у других, но образование множественного совершенно различно. В армянских языках знак множественного числа вставляется между корнем и суффиксами (местоимениями или предлогами), тогда как в арийских языках знак множественного ставится на конце. Но эта разница, хотя она и кажется основной, может быть рассматриваема как признак первоначального единства. Профессор Сейс указал, что есть основания для предположения о том, что в первоначальном арийском языке были лишь единственное и двойственное числа, а множественного не было. «Ничто, — говорит он, — не кажется нам более естественным, даже необходимым, как существование множественного числа. Мы могли бы предполагать, что его корни глубоко внедрены в самых началах языка, и однако же два факта ясно и решительно восстают против этого мнения»{248}. Один, это случайное существование двойственного, которое было бы совершенно не нужно, если бы существовало множественное, так как это факт, что существование множественного числа заставляет исчезать двойственное. «Двойственное число, говорит в другом месте профессор Сейс, было древнее множественного и после образования последнего оно сохранило свое существование лишь как бесполезный и громоздкий предмет, от которого большая часть арийских языков нашла средство освободиться»{249}. То же было и с финскими языками: вначале у них было двойственное число, как это нам доказывают языки остяцкий, лапландский и самоедский, в которых оно уцелело, тогда как оно исчезло из языков народов, более цивилизованных.
Второй факт тот, что многие из семейств языков обладают двойственным числом и не образовали еще множественного. Аккадийский и баскский языки обладают лишь несовершенной и зачаточной формой множественного числа. Множественное число поздно образовалось в языках урало-алтайских, как это показывает нам тот факт, что они не все усвоили один и тот же суффикс множественного числа. Это суффикс t в финском языке, k в мадьярском, lar в турецком и nar в монгольском.{250} Языки арийские и финские образуют двойственное число одинаковым способом. У всех у них суффикс двойственного числа следует за окончанием, означающим падеж, или местоименным суффиксом. Думают также, что суффикс двойственного числа имел одинаковое происхождение во всех этих языках, так как он формируется из одних и тех же местоименных элементов в самоедском, лапландском и остяцком языках и в тех арийских языках, которые сохранили двойственное число.
Но, тогда как образование двойственного числа сходно в языках арийских и финских, образование множественного различно. В арийских языках оно было образовано по образцу двойственного, причем суффикс множественного просто занял место суффикса двойственного. В финских языках оно образуется посредством суффикса множественного, t, вставляемого между суффиксом, составленным из местоимений и из последующих предлогов таким же способом, как в английском языке прибавляют знак родительного падежа к таким словам, как man и men, говоря: the man's boots или the men's boots; это образование соответствует образованию языков финских, тогда как в первоначальном арийском языке знак падежа ставится впереди, как в слове nobis, где bi есть знак падежа, a s знак множественного. В одном из финских языков порядок этих суффиксов был бы обратный.
Итак, если эти языки сходствуют в образовании двойственного числа и различествуют в образовании множественного, то мы заключаем из этого, что арийский язык мог произойти из языка финского класса в то время, когда тот и другой находились еще на той степени развития, которую профессор Сейс приписывает первобытному арийскому языку, то есть когда они, подобно хамитическим языкам, имели лишь единственное и двойственное число.
Третье различие, которое считалось за основное между языками арийскими и финскими, состоит в том, что последние так же, как и другие языки урало-алтайского класса, не имеют рода. Д-р Шрадер считает отсутствие рода за самый решительный пункт, в котором языки урало-алтайские отличаются от языков арийских и семитических. Но и в этом случае профессор Сейс утверждает, что первобытный арийский язык был, вероятно, сходен с финским относительно отсутствия рода. Он считает род за образование более недавнее и «происшедшее частью в силу аналогии, частью вследствие фонетического упадка». «Существует, — говорит он, — множество признаков, указывающих на то, что первоначальный арийский язык в древнейшую эпоху своего существования совсем не обладал родом». «Так, например, окончания слов pater и mater (отец и мать) совершенно тождественны»; слова женского рода, как humus (лат. почва), или мужского, как advena (лат. пришелец), «показывают, что было время, когда эти корни не указывали ни на какой особый род, но что потом, в силу сходства, они были усвоены: один для обозначения мужского, другой для обозначения женского»{251}.
Мы заключаем из этого, что тот язык, из которого произошел язык арийский, должен быть сходен с языками урало-алтайскими по отсутствию рода.
Таким образом, оказывается, что ни одно из различий, которые выдавались за основные между арийскими и урало-алтайскими, не есть различие действительно первичное. Флексиональные изменения арийского языка произошли из агглютинации, и они должны были когда-нибудь быть проще и правильнее; арийские падежи должны были вначале быть более многочисленными; роды и множественное число суть новейшие образования, а вокальная гармония в урало-алтайских языках не может считаться за существенный закон. Таким образом, в то время как различия арийских языков от семитических заключаются в самых основаниях языка, те, которые отделяют арийские языки от урало-алтайских, не имеют коренного значения. Все они заключаются в неологизмах, в новых образованиях, которые могли развиться в течение многих тысячелетий.
С другой стороны, есть такие пункты сходства в строении, которые могут быть приписаны лишь первоначальному единству. Они были выставлены на вид Диффенбахом, Куно, Андерсоном и в особенности Вескэ{252}, и мы должны вкратце изложить читателю заключения этих ученых.
Сходства в словаре многочисленны, но они вообще не первоначальны. Это суть по преимуществу, как показали Томсен, Альквист и Шрадер{253}, слова, относящиеся к цивилизации, заимствованные из шведского, славянского и иранских языков.
Но когда мы проникаем глубже и доходим до корней, из которых был составлен словарь, мы констатируем, как это показали Андерсон и Куно, что корни слов по большей части сходны и что из этих глагольных корней слова строились одним и тем же способом и с помощью одних и тех же образовательных элементов.
Возьмем пример: мы находим в арийских, как и в финских языках, глагольный корень kar, бежать, двигаться. Этот корень дает нам в финском слово ker-ap, повозка, а в английском слово char-iot. Здесь из одного и того же корня слова одного и того же значения были образованы независимо одно от другого.
Тождественные глагольные корни многочисленны. Как примеры этого, мы находим в арийских и финских языках корни kad, падать; kak, сгибать, и в другом значении опорожнять, kap, держать; kat, наклонять; kar, работать и в другом значении делать зло или вред; kas, нанимать; kal, зябнуть; ku, выгибать, не говоря о некоторых сходствах в корнях имен числительных, отмеченных Куно{254}.
Кроме того, в арийских и финских языках тождественные образующие суффиксы прибавляются к глагольным корням для образования радикалов. Так, образующее та употребляется одинаковым способом в арийских и финских языках для составления отглагольных имен{255}. По-фински в соединении с глагольным корнем san, говорить, он дает san-o-ma, послание; с корнем juo, пить, juo-ma, питье; с корнем tek, делать, tek-e-ma, действие; можно привести много других слов аналогично образованных, как luke-ma, чтение, и laulo-ma, пение. В арийских языках это образующее употребляется точно таким же способом. Так корень ghar, гореть, дает нам по-санскритски ghar-ma, тепло, а корень dhu, двигаться, dhu-ma, дым. По-литовски корень vaz, переносить, дает vaz-ma, повозка; aud, ткать, дает aud-i-ma, ткань. По латыни fa, сказывать (fari) дает fa-ma, рассказ, а по-гречески мы имеем слова, как τιμή и γνώμη. Можно распространить сравнение на другие образовательные суффиксы, употребляемые в языках и арийских и финских, как na, ja, va, la, ка, ta и mine. Возьмем несколько примеров: мы находим в финском образующее na, которое в соединении с глагольным корнем koh, пить, дает koh-i-na, пьяный. По-санскритски этот корень, присоединенный к глагольному корню svap, спать, дает svap-na, сон, и по-литовски sap-na, сон. Точно так же образующее ja дает по-фински lug-e-ja, чтец, от корня lug, читать, laulo-ja, певец; kakarda-ja, водолаз, а, с другой стороны, по-литовски он дает zyn-ja, знахарь, от глагола zin, знать, и sta-ja, положение или место, от корня sta, стоять{256}.
Когда слова построены таким способом с помощью корней и образующих суффиксов, в большинстве случаев тождественных и одинаково употребляемых, то и склонение и спряжение производятся теми же способами, склонение посредством предложных суффиксов, а спряжение посредством знаков времен, присоединяемых к корню и сопровождаемых местоименными суффиксами.
Некоторые из корней времен тождественны. Так в арийских и в финских языках мы имеем корни времен, образуемые через sk и ja, а прошедшие совершенные формы через s.
Тождественность местоименных суффиксов имеет еще более важное значение. Для первого лица местоименный суффикс вначале был ma, обозначающий «я» по-арийски и по-фински. В современных языках, как арийских так и финских, этот суффикс изменился в m или n или же совершенно исчез. Так, глагольный корень bhar, носить, дает по-санскритски a-bhar-am, я носил, а по-гречески έ-φερ-ον. Древнее верхненемецкое tuo-m, я делаю, и ga-m, я иду, обратились в современном верхненемецком в thu-e и geh-e. Так по-черемисски «я иду» говорится tola-m, на языке суоми tule-n, а по-эстонски tul-e. «Я живу» говорится по-лапландски äle-m, на языке суоми ale-n, а по-эстонски el-ä. Первое лицо единственного числа настоящего времени от глагола lukea, читать, есть luge-n по-венски, luga-n по-лапландски, luda-m по-черемисски и lugo по-вотяцки, где местоименный суффикс исчез так же вполне, как и в латинском lego. Местоименный суффикс второго лица по-фински есть ta, превращающийся в ti и t; по-арийски он будет tva, из которого делается ta, tha, ti и s. Таким образом на языке суоми мы имеем tule-t, ты приходишь, или по-санскритски dadi-tha (лат. dedis-ti) ты дал{257}.
Во множественном числе, как уже объяснено, порядок суффиксов обратный, но можно признать их тождество в арийском и финском. Так по-фински суффикс второго лица множественного числа есть t-te, как в tule-t-te, вы приходите, здесь за t, обозначающим множественное число, следует te (ta) местоимение второго лица. Так как в арийских языках этот порядок обратный, то суффикс второго лица множественного числа был ta-si, где ta есть местоимение, a si знак множественного. Таким образом в латинском ama-ti-s, вы любите, ti есть местоимение, a s знак множественного числа, причем финский суффикс множественного числа t был, вероятно, архаической формой арийского суффикса множественного числа s.
Таким образом, глагол спрягается одинаковым способом в языках арийских и урало-алтайских, так как образование спряжения состоит в тех и других из корня + время + личный суффикс. Первое лицо будущего времени по-санскритски dat-as-mi, дающий «есмь я», построено одинаковым способом с будущим остяцким pan-de-m или турецким yaz-ar-im.
То же самое происходит и при склонении имен. Знаки падежей по-фински были образованы предлогами, помещенными в качестве суффиксов, так же, как в арийских языках. Так мы имеем финский творительный падеж на ta или t{258}, соответствующий арийскому творительному на at или t; финский местный на ti{259}, соответствующий местному арийскому dhi; финский родительный на следы которого встречаются в арийском родительном на m или на n финский винительный на am или m{260}, тождественный с арийским винительным. Так, по-черемисски мы имеем винительный vida-m, от слова vida, вода, а по-санскритски винительный pati-m, господин, от корня pati.
Эти основные сходства в строении между языками арийскими и финскими слишком глубоки, как допускает это Пенка, чтобы они могли быть объяснены географической смежностью, торговыми отношениями, нашествиями, войнами или политическим преобладанием. Пенка объясняет их предположением, что финский язык есть язык смешанный, подвергшийся влиянию арийского таким же способом, как английский язык подвергся влиянию норманно-французского{261}. Но эта гипотеза едва ли вполне достаточна для объяснения основных аналогий в местоимениях, склонениях, спряжениях и образующих суффиксах. Более простым и удовлетворительным было бы предположение, что финские языки представляют остаток первоначальной формы языка, давшего начало арийским языкам; арийским языком, наиболее приближающимся к полуфлексионному финскому, был бы литовский, полуагглютинативный.
Из четырех неологических рас Европы одна лишь могла быть первоначальной арийской расой. Две из них, раса славянокельтская и раса лигурийская, короткоголовы, как и раса угро-финская.
На основании археологических рассуждений и доказательств мы пришли к заключению, что именно цивилизация славяно-кельтской расы, какой она является в продолговатых курганах Великобритании и в свайных постройках Центральной Европы, наиболее приближается к той цивилизации первичных арийцев, какую мы знаем из лингвистической палеонтологии. Мы видели также, что эта раса принадлежит антропологически к тому же типу, что и финно-угорские племена Восточной Европы и Центральной Азии{262}. Это заключение согласно также и с филологическими данными, на основании которых возможно предположить, что арийские языки произошли от языка урало-алтайского класса, причем грамматические сходства также указывают на первичное единство языка, как физические сходства на первобытное единство расы. Должна же была существовать форма языка более грубая, из которой произошла более усовершенствованная арийская флексиональная форма, между тем ни одна из известных нам форм языка, исключая языков урало-алтайских, не может быть признана за тот зародыш, который дал начало арийским языкам.
Остается рассмотреть еще одну возможность. Так как цвет волос и глаз более изменчив, чем форма черепа, то некоторые известные антропологи склонны, как мы видели, думать, что две короткоголовые расы, малорослые и смуглые лигуры и белокурая и белокожая славяно-кельтская раса, могут в конце концов составлять лишь одну расу. Мы видели также, что язык басков представляет, вероятно, первоначальный язык этой последней и что его сочли правильным причислить к урало-алтайской семье. Мы пришли также к тому заключению, что славянокельтская раса представляет первобытных арийцев, язык которых произошел, быть может, от языка урало-алтайского класса. Поэтому мы можем предполагать, что в конце века северного оленя в Западной Европе появился финский народ, язык которого в неизменившемся виде представляется агглютинативным языком басков, и что гораздо позже, в начале пастушеского периода, когда бык был уже одомашнен, более высокорослый и сильный финно-угорский народ образовал в Центральной Европе флексиональный арийский язык. Эта гипотеза разрешает много трудностей.
Альквист нарисовал картину цивилизации финнов до их разделения, исключив сначала заимствованные у арийцев слова, относящиеся к цивилизации, потом отделив те, которые принадлежали финнам до их разделения, что доказывается тем, что они общи финнам западным или балтийским и финнам восточным, живущим в долинах Урала и Волги. Восстановленная таким образом первобытная цивилизация финнов не слишком отличалась от той, которую на основании лингвистических и археологических доказательств приписывают первобытным арийцам.
Альквист приходит к тому заключению, что первобытные финны стояли почти на той же степени цивилизации, как вогулы или остяки на Оби, какими их описывают современные путешественники, — это были охотники и кочевые пастухи, главным домашним животным которых была собака; корова не была им совершенно неизвестна, но они не знали искусства приготовлять масло или сыр. Одомашнение овцы, козы и свиньи предшествовало соприкосновенно финнов с арийцами. Наименование лошади было заимствовано из арийского языка. Разработка земли была исключительно спорадической; выжигали известное пространство леса и сеяли там ячмень. Жилище, sauna, состояло из ямы, выкопанной в земле и прикрытой кровлей, или из конического шалаша, kota, сделанного из кольев, расположенных пучком и опирающихся друг на друга, или же поддерживаемых деревом, и прикрытых зимой шкурами животных. Эти жилища имели двери, а в крыше было отверстие, через которое выходил дым. Огонь разводили на камнях, положенных посредине шалаша, но не было ни пола, ни окна, а свет входил в дверь или в отверстие, служившее трубой. Женщины шили костяными иголками одежды из шкур животных и пряли веретеном нити из растительных волокон, тогда как мужчины делали челноки, лыжи и орудия для охоты или рыбной ловли. Их знакомство с металлами, если оно у них было, должно было ограничиваться самородной медью.
Только уже после своего разделения восточные и западные финны познакомились с овцой и с искусством прясть шерсть. У них не было ни городов, ни судей, ни наследственных вождей{263}.
Оказывается, что изображенная Альквистом картина цивилизации первобытных финнов мало отличается от той, которую Шрадер начертал для первобытных арийцев{264}.
По мнению Вамбери, цивилизация тюрко-татарской семьи до ее разделения больше подвинулась вперед, чем цивилизация финнов до их разделения, но надо принять в соображение, что тюрко-татарское разделение произошло значительно позже. Они знали лошадь, быка, осла, верблюда и барана так же, как и собаку, и вместе с ячменем возделывали уже пшеницу и гречу.