Верхнеднепровский регион в предшествующую эпоху был занят милоградской культурой, многочисленные памятники которой, обнаруженные почти в 200 пунктах, говорят о достаточно плотном заселении (Мельниковская О.Н., 1967, рис. 67). Исследователи, работавшие над изучением культур на территории Белоруссии (П.Н. Третьяков, О.Н. Мельниковская, Л.Д. Поболь и др.), неоднократно отмечали территориальное совпадение милоградских и зарубинецких памятников, а также наличие между ними хронологического стыка. Эти данные при условии существования определенной близости некоторых элементов культур того и другого населения, в частности в погребальном обряде (Мельниковская О.Н., 1967, с. 45–47), объективно указывают на возможность контактов между милоградским и зарубинецким населением юго-восточной Белоруссии, но возникновение зарубинецкой культуры не может быть связано только с местной основой (Третьяков П.Н., 1966, с. 213–219). Что касается привнесенных, центральноевропейских элементов в зарубинецкой культуре этого региона, то их идентификация с какой-либо конкретной группой памятников в настоящее время невозможна. По-видимому, на рубеже III–II вв. до н. э. происходило не постепенное расселение, а единовременное выселение племен из различных регионов поморской и подклешевой культуры (Мачинский Д.А., 1966б, с. 3–8), отличительные особенности которых нам в полной мере неизвестны. Поэтому, если в припятских памятниках элементы подклешевой культуры можно уловить более или менее определенно, то на верхнем Днепре в зарубинецкой культуре их связи с Западом видны в самых общих чертах — в применении технологии изготовления чернолощеной посуды, обычае пользоваться фибулами, некоторых деталях погребального обряда. Возможно, где-то в глубине подклешевых земель имелись формы мисок или детали конструкций домов, ставшие затем образцами для зарубинецкой культуры в Верхнем Поднепровье, но они пока неизвестны.
Для Среднего Поднепровья проблема генезиса зарубинецкой культуры также сложна, поскольку здесь участие пришлых элементов не прослеживается столь очевидно, как на Припяти. Известно, что в V–III вв. до н. э. в южной (большей) части этой территории существовала местная, идущая еще от белогрудовской и чернолесской эпохи начала I тысячелетия до н. э., оседлая земледельческо-скотоводческая культура, глубокие корни которой предполагают ее аборигенное праславянское происхождение (Тереножкин А.И., 1962, с. 244). К настоящему времени здесь в двух близких между собой в территориальном и культурном отношении группах — тясминской и поросской — насчитывается более 130 памятников — поселений, городищ и курганов этой культуры (Петренко В.Г., 1967, рис. 1), в которой можно видеть культуру скифов-пахарей (или сколотов) Геродота. Северную часть Среднего Поднепровья — Киевщину — занимало тогда население двух культур — сколотской и подгорцевской, представленных открытыми поселениями и могильниками, количество которых превышает 40 (Петровська Є.О., 1971, рис. 1). Керамика и погребальный обряд этих двух групп населения имеют много общего между собой и с культурой Поросья-Тясмина. Исследователи, изучавшие эти памятники (А.И. Тереножкин, П.Д. Либеров, В.Г. Петренко и др.) отмечали несомненную близость в формах, орнаментации и технологии кухонной керамики — горшков, крышек, сковородок, корчаг, а также орудий труда — ножей, зернотерок, серпов, пряслиц, в конструкции жилых и хозяйственных сооружений и некоторых других элементах культуры с соответствующими материалами раннезарубинецких памятников Среднего Поднепровья. Эти факты имеют первостепенное значение для констатации значительной роли местного населения позднескифского времени в формировании многих элементов зарубинецкой культуры Среднего Поднепровья (Максимов Е.В., 1972, с. 116–129). Что касается новых, привносных, центральноевропейских черт, то, помимо элементов латенской культуры, общих для всей зарубинецкой области, следует указать на находки кельтских бронзовых украшений и предметов личного убора, встреченных в наибольшем числе именно в Среднем Поднепровье (Кухаренко Ю.В., 1959а). Этот импорт следует принимать во внимание при поисках исходного района миграции западных этнокультурных элементов. Среди этих кельтских вещей одно из главных мест занимают фибулы, из которых отметим экземпляры с восьмеркообразной ножкой, обязанные своим происхождением кельто-иллирийской Адриатике. Возможно, связями с этим юго-западным Балканским регионом можно объяснять и распространение на зарубинецкой территории фибул с треугольной ножкой (Каспарова К.В., 1978; 1981), представляющих собой одну из самых заметных местных особенностей раннезарубинецких памятников. Контакт с юго-западной балканской областью прослеживается в наличии на зарубинецкой керамике характерных фракийских орнаментальных украшений-налепов. Можно думать, следовательно, что район миграции был достаточно широк и включал в себя не только позднепоморскую культуру и культуру подклешевых погребений, элементы которых (например, «хроповатая» поверхность тулова у корчаг) известны среди ранних материалов Среднего Поднепровья. Наличие таких деталей в чернолощеной керамике, как часто встречаемый граненый венчик, небольшие иксовидные ручки мисок (Юрковица-Киев, Басовка на Суле), обработанный расчесами или наколами корпус в сочетании с лощеным горлом и дном (Харьевка), говорят об элементах ясторфской культуры, достигших, как известно, в южном направлении междуречья Днестра и Прута, а в Поднепровье — глубинных районов левобережья, не оставив здесь, однако, сколько-нибудь заметного наследия.
Исходя из изложенного можно констатировать, что генезис зарубинецкой культуры имел для каждого из ее трех регионов свои, далеко не совпадающие особенности. Они были обусловлены культурным наследием жившего здесь ранее, в V–III вв. до н. э., населения и различными проникшими сюда элементами позднепоморской, подклешевой, кельто-иллирийской, ясторфской и, возможно, других культур, выступавших в различных сочетаниях и проявивших себя с разной силой в зависимости от конкретных условий, присущих каждому региону. Поэтому не представляются убедительными предположения о том, что зарубинецкую культуру следует рассматривать как дальнейший этап исторического развития местных сколотской или милоградской культур, или пришедших на эту землю западных групп, связанных с позднепоморской, подклешевой или ясторфской культурами. Зарубинецкая культура представляет собой новообразование, этап в развитии местного и пришлого населения, отразивший историческую обстановку, сложившуюся в конце III в. до н. э. в Центральной и Восточной Европе и, в частности, в Поднепровье.
Достоверное определение этноса носителей зарубинецкой культуры было бы возможно при наличии письменных источников, какими являются сообщения эллинских и римских историков о племенах, живших к северу от них около рубежа нашей эры. Однако таких источников не существует, племена лесостепного и лесного Поднепровья не упоминаются в сочинениях древних авторов. Эти племена находились вне сферы внимания античных писателей и были им неизвестны. Упоминания о венедах в работах Плиния Старшего, Птолемея и Тацита очень кратки и неопределенны и не могут быть с уверенностью отнесены к носителям зарубинецкой культуры, хотя в более позднюю эпоху этноним «венеды» уже обозначал какое-то славянское население.
Другие возможности решения этого вопроса, предоставляемые археологией и языкознанием, дают пока лишь проблематичное решение, которое, тем не менее, имеет свое значение. Археологический путь решения этнического вопроса известен — это ретроспективный метод, суть которого состоит в том, что если генетическое родство двух культур не вызывает сомнений, то их этническая взаимосвязь считается возможной.
При такой постановке вопроса исследователи зарубинецкой культуры не могут получить удовлетворительного ответа, потому что эта культура не явилась модификацией какой-то одной культуры, напротив, у ее истоков находилось несколько различных или даже чуждых друг другу культур, этнос которых, к тому же, далеко не ясен. Так, если рассмотреть в этом плане субстратные культуры, то окажется, что «милоградцев» одни исследователи считают славянами (Мельниковская О.Н., 1967), а другие относят к балтам (Седов В.В., 1979). Правда, правобережную лесостепную культуру V–III вв. до н. э. многие археологи считают праславянской (Б.А. Рыбаков, А.И. Тереножкин, П.Д. Либеров, В.Г. Петренко и др.). Это мнение разделяют также языковеды Б.В. Горнунг и Ф.П. Филин. Но имеются и другие точки зрения (М.И. Артамонов), в том числе об иранской принадлежности этого населения (В.В. Седов). Значительная неясность остается в определении этноса пришлых культур — позднепоморской и подклешевой, а также ясторфской; впрочем, роль последней в зарубинецком этногенезе следует считать крайне не значительной. Такая сложная этнокультурная обстановка отражала реальную историческую ситуацию конца 1 тысячелетия до н. э., в которой главную роль играли процессы культурной и этнической интеграции, когда во взаимодействие вступало несколько родственных или чуждых культурно-этнических компонентов, создавая близкое одному из них или новое образование.
Если обратиться к данным языкознания, то ценные сведения содержат материалы гидронимии (Топоров В.Н., Трубачев О.Н., 1962; Трубачев О.Н., 1968). Эти данные нельзя не учитывать, поскольку они, несомненно, отражают реально существовавшую этно-историческую ситуацию, которая может найти подтверждение в археологическом материале. При сопоставлении карт гидронимов и ареалов археологических культур напрашивается вывод о бытовании или преобладании древнеславянского населения на территории лесостепного Среднего Поднепровья, особенно в междуречье Тетерев — Припять (Трубачев О.Н., 1968, с. 270). О многом говорят отсутствие в широкой зоне Поднепровья-Поднестровья иранских и германских гидронимов (Трубачев О.Н., 1968, с. 276, 288) и, наоборот, концентрация кельто-иллирийских (западнобалканских) названий рек в Среднем Поднестровье и продвижение их оттуда в район верховьев Тетерева, что подтверждает древние контакты правобережья с областью Адриатики. Немногочисленные, но выразительные восточнобалканские (фракийские) гидронимы в центре Среднего Поднепровья, возможно, следует приписывать появлению гетов. Высказанные предположения нуждаются, естественно, в дополнительной аргументации, поскольку гидронимы не имеют надежного хроно