Славяне. Историко-археологическое исследование — страница 37 из 48

Исторические и языковые свидетельства о восточнославянской общности

Расселившиеся на Восточно-Европейской равнине славяне, как показано выше, принадлежали четырем крупным племенным образованиям позднепраславянского периода. Северные области заселяли кривичи, словене ильменские и славяне Ростово-Суздачьской земли — меря, вышедшие из племенной группы, родственной суковско-дзедзицким (ляшским) славянам. В лесостепных и смежных с ними лесных землях Правобережной Украины (волыняне, поляне, древляне и дреговичи) проживали славяне пражско-корчакской группы. Южнее их локализуются хорваты, тиверцы, уличи, потомками которых были анты IV–VII вв. Из антской среды вышли и славяне, осевшие в междуречье Днепра, Оки и Дона (северяне, вятичи и донские славяне).

Все это славянское население в X–XIII вв. составило единое этноязыковое образование, именуемое русью. Это отчетливо видно по Повести временных лет. Русь, Русская земля XI–XII вв. во вводном разделе этого произведения в этнографическом, языковом и политическом плане противопоставляется полякам, чехам, грекам-византийцам, венграм, половцам и другим этносам того времени. Пределы Руси определяются по географии ее данников: «А се суть инии языци, иже дань даютъ Руси: чюдь, меря, весь, мурома, черемись, мръдва, пермь, печера, ямь, литва, зимигола, корсь, норома, либь…»[944] Нанесение их на карту показывает, что русь в XI–XII вв. занимала территорию от Ладоги до Черного («Русского») моря и от Карпат до Дона. Русь составляли восходящие к более раннему времени славянские племенные группы словен ильменских, кривичей, полян, северян, вятичей, радимичей, древлян, дреговичей, волынян, хорватов, тиверцев и уличей. В пределы Русской земли входили также области мери, муромы и веси. Очевидно, процесс обрусения их к этому времени достиг завершающей стадии.

Русские летописи освещают историю всей Русской земли, всего славянства Восточной Европы как целостного этноязыкового образования раннего средневековья.

Понятие о руси и убежденность в единстве всей Русской земли демонстрируются во многих дошедших до нас памятниках письменности. Среди них наиболее ранним является «Слово о законе и благодати», принадлежащее перу киевского церковного деятеля Илариона. Датируется памятник временем между 1037 и 1050 гг.[945] Для Илариона Русская земля — это вся государственная территория времени князя Владимира Святославича с единым владычеством, единой верой, где есть «наш язык русский». Отсюда следует, что славяне Восточно-Европейской равнины составляли и языковое единство.

Сознанием единства всей Русской земли в широком смысле и общности древнерусского народа проникнуто и другое произведение XI в. — «Память и похвала князю Русскому Владимиру» Мниха Иакова.[946] В нём говорится, что Владимир «крести же всю землю Рускую отъ коньца и до коньца», «всю Рускую землю приведе къ Богу», «всю Рускую землю и грады вся украси святыми церквами».

Аналогично по смыслу и понятие Русской земли в памятниках борисоглебского цикла, которые были созданы во второй половине XI — начале XII в. «Страна Руская» в этих документах — вся территория, где проживают «сыны руские», «праведные люди руские».[947] Игумен Даниил во время посещения «Святой земли» (1106–1108 гг.) поставил в Иерусалиме лампаду «от вся Руськыя земля».

На основе анализа информации исторических источников А. В. (Соловьев показал, что в течение двух столетий (911–1132 гг.) понятия «Русь» и «Русская земля» означали все восточное славянство, всю страну, заселенную им. В области же внешней политики и в сфере церковной жизни эти понятия бытовали более продолжительное время и сохранялись в период политической раздробленности Древней Руси.[948]

Во второй половине XII — первой трети XIII в., когда Русь распалась на несколько феодальных княжеств, проводивших или пытавшихся проводить самостоятельную политику, единство русской народности продолжало хорошо осознаваться: вся Русская земля противопоставлялась обособившимся региональным вотчинам, князья которых нередко враждовали между собой.

Идеей единства Руси проникнуты многие художественные произведения того времени. К числу таковых принадлежит и «Слово о полку Игореве». В поэтическом произведении «Слово о погибели Русской земли», написанном в связи с татаро-монгольским нашествием, Русская земля простирается от Литвы, Польши и Венгрии до Волжской Болгарии и мордвы и от корелы и «дышючего моря» (Ледовитого океана) до половцев.

В былинах Русь — это единая Русская земля с единым народом, единой верой и единым государством.

Достаточно определенное представление о территории Русской земли дает карта русских городов X — начала XIII в., упоминаемых в летописях в связи с различными историческими событиями, а также систематический перечень их «А се имена всем градом Рускым, далним и ближним», относящийся к концу XIV в.[949] Этот список был составлен уже в период полной государственной и территориальной раздробленности Руси. В то время вокруг Москвы сосредоточилась лишь шестая часть древнерусских земель, остальные находились под властью литовских князей, польских и венгерских королей; Новгород и Псков были самостоятельными республиками. Однако в список были включены все русские города независимо от их политической принадлежности. Очевидно, в конце XIV в. единство древнерусского этноса — руси ещё отчетливо сохранялось.

В договорах с иностранцами все жители Древней Руси и тогда, когда она распалась, в том числе новгородцы, славянское население Литовского государства и другие именовались русами или русинами.

Важнейшим маркером этнического образования, позволяющим говорить о нем как об особой народности, является язык. Славяне Русской земли в широком смысле составляли отчетливую языковую общность. В современной научной литературе ее именуют древнерусской (восточнославянской) народностью, а язык — древнерусским.

Данные лингвистики свидетельствуют, что славянские племена, заселившие пространства Восточной Европы, в самом конце I и первых веках II тыс. н. э. переживают процесс консолидации, что кладет начало развитию общих языковых явлений и оформлению единого языкового пространства — становлению древнерусского языка. На протяжении столетий происходит ряд языковых процессов, охватывающих весь восточнославянский ареал.[950]

Наиболее характерной особенностью, четко выделяющей древнерусскую языковую область, является так называемое первое полногласие. В древнерусском языке произошло превращение общеславянских сочетаний *ort, *olt с нисходящей интонацией в ро и ло (робота, робъ, рост, роля, лодья и т. п.). Вместо начальных звуков je и ju в древнерусской языковой области развились о и у (*jezero > озеро, *jesen’ > осень, *jedin > один).

Характерные для праславянского языка взрывные согласные в группах tl, dl в древнерусском языке были утрачены (рало, гърло, мыло, ель, молити, плел и т. п. Ср. польск. radło, gardło, mydło, jodła, modłic, płotł).

Зубные согласные *tj, *dj у славян Восточноевропейского ареала изменились в африкату ч и согласный ж (например, праслав. swetia > свеча, media > межа).

В прежних сочетаниях губных согласных с j в восточнославянской языковой среде появляется л (земля, люблю, куплю, ловлю и др.).

Произошло изменение сочетаний типа tort, tolt, tert, telt в полногласные сочетания torot, tolot, teret, telet: город, голова, берег, молоко, горох, солома и др.

Общеславянские сочетания kv, gv перед е (oi) в древнерусском языке превращаются в цв и зв (*kvet > цвет, *gvezda > звезда и т. п.).

В восточнославянской области происходит утрата носовых гласных, которые заменяются неносовыми (носовой заднего ряда о изменяется в у, носовой переднего ряда е — вас мягкостью предшествующего согласного (‘а): зуб, рука, ряд и др.).

Древнерусская языковая область характеризуется единством своего развития. На протяжении XII–XIII вв. произошло падение редуцированных гласных, и эта утрата охватила всю территорию Древней Руси. Этот фонетический процесс вызвал целый ряд других изменений в звуковой и морфологической структуре древнерусского языка: развились закрытые слоги, образовалось множество сочетаний согласных, появились согласные на конце слова, что вызвало оглушение согласных и совпадение в конце слов звонких и глухих в одном звуке.

В грамматическом строе этого языка изменений наблюдается меньше, чем в фонетике. Специфическими для восточнославянского ареала являются утрата двойственного числа и связки в перфекте, падение простых прошедших времен (аориста и имперфекта), тенденции в эволюции именного и местоименного склонений и спряжений.

Словарный состав древнерусского языка унаследовал несколько тысяч терминов, восходящих к праславянской этноязыковой общности. Вместе с тем в лексиконе восточнославянского ареала появилось немало слов, отсутствующих в общеславянском языке. К ним, в частности, принадлежат белка, хомяк, собака, утка, корова, птица, лог, куст, осока, груздь, радуга, погост, лапоть, сапог, кнут, жемчуг, ковер, коврига, каравай, ковш, коромысло, кровать, ларь, бурый, сизый, хороший, дешевый, сорок, девяносто, семья и немало других.

Утверждение о едином языковом развитии руси — славянского населения Восточно-Европейской равнины — не исключает диалектных особенностей в отдельных регионах.

Первым исследователем, описавшим некоторые отличительные особенности восточнославянских говоров, которые указывают на древнерусское языковое единство, был А. X. Востоков — ученый первой половины XIX в. С тех пор древнерусский язык исследовался многими лингвистами, среди которых нельзя не назвать И. И. Срезневского, А. И. Соболевского, А. А. Шахматова. Т. Лер-Сплавиньского, Н. С. Трубецкого, Н. Н. Дурново, Ф. П. Филина. Вопрос о существовании древнерусского языка можно считать твердо установленным.[951] Его функционирование соответствует периоду Древнерусской государственности X–XIII вв.

А. А. Шахматов на основе языковых данных попытался восстановить начальный этап восточного славянства.[952]«Первой прародиной» формирующегося восточнославянского этноса, согласно представлениям этого исследователя, были области в междуречье нижних течений Прута и Днестра. Это были анты, упоминаемые в исторических источниках VI–VII вв. Они и стали ядром восточного славянства. Спасаясь от аваров, значительные массы антов переселились на Волынь и в Среднее Поднепровье. Этот регион назван А. А. Шахматовым «колыбелью русского племени». Здесь восточные славяне образовали «одно этнографическое целое» и отсюда в IX–X вв. начали освоение широких пространств Восточно-Европейской равнины от Черного моря на юге до Ильменя на севере и от Карпат на западе до Дона на востоке. Начался новый этап в истории восточного славянства (исследователь назвал его древнерусским), в течение которого развивался процесс языковой интеграции на всей территории Древнерусского государства, которому А. А. Шахматов отводил определяющую роль. В XIII в. древнерусская языковая общность распадается.

Концепция А. А. Шахматова была принята рядом крупных лингвистов того времени, в том числе Д. Н. Ушаковым, Е. Ф. Будде.

Положения о том, что внутри позднепраславянского языкового состояния будто бы имело место становление «прарусского» или «правосточнославянского» диалекта, который стал основой древнерусского языка, придерживались многие исследователи. Определить на географической карте место такого диалекта на основе данных языкознания не представляется возможным. Построения А. А. Шахматова были гипотезой, не находящей какого-либо подтверждения в исторических материалах. Археология в то время еще не располагала данными для решения этой проблемы.

В 60–80-х гг. XX в. многие археологи полагали, что в восточнославянском этногенезе ведущая роль принадлежала зарубинецкой культуре. В этой связи были высказаны догадки о зарождении восточнославянской языковой общности в этой культуре.[953]

В языкознании предложено и иное решение вопроса о становлении древнерусского языка. Согласно представлениям Б. М. Ляпунова, праславянский язык не был монолитным, а членился на множество диалектов. Восточнославянский язык в своей основе не имел единого праславянского диалекта, а образовался из нескольких праславянских диалектов, носители которых расселились в восточной части славянского мира.[954]

Подобную точку зрения развивал и Г. А. Хабургаев. Он утверждал, что восточнославянское языковое единство сформировалось гетерогенным образом из нескольких диалектных компонентов. К оформлению древнерусской общности привело политическое объединение разных славянских племен.[955]

К настоящему времени археология накопила вполне достаточное количество данных, чтобы подключиться к исследованию проблемы становления древнерусской народности. И следует сразу подчеркнуть, что современные археологические материалы исключают гипотезу о существовании внутри позднепраславянского языкового состояния «прарусского» диалекта, который бы стал основой при становлении древнерусского языка. Археология неоспоримо свидетельствует, что среди праславянского мира не существовало диалектно-племенного образования, которое могло бы стать ядром древнерусской народности. Древнерусский этнос, как и некоторые другие раннесредневековые этноязыковые образования, был сложным формированием, включившим в себя несколько различных праславянских группировок. К тому же нельзя не учитывать, что славянское население, освоившее широкие просторы лесной полосы Восточно-Европейской равнины, застало различные финноязычные и балтские племена и славянизировало их. В лесостепной зоне славяне длительное время контактировали с иранскими и тюркскими племенами. В такой ситуации становление единой древнерусской народности и языка стало возможным только в результате активных интеграционных явлений. Материалы археологии предоставляют возможность для изучения этих процессов.

Миграция славян из Дунайского региона

В VIII–IX вв., когда земли Восточной Европы были уже в значительной степени освоены разноплеменным славянским населением, наблюдается широкая инфильтрация новых, сравнительно многочисленных групп славянских переселенцев из Подунавья. Важнейшими показателями итого переселенческого процесса являются прежде всего появление и распространение различных вещевых находок дунайского происхождения.

Первые дунайские переселенцы появились в южных землях Восточной Европы на рубеже VII–VIII вв. Наиболее ярким отражением этого являются находки изделий из цветных металлов на Пастырском городище, художественный стиль которых обнаруживает явные дунайские истоки. Как показали изыскания О. М. Приходнюка, первые мастера-ювелиры, работавшие на этом поселении, несомненно, пришли из Дунайского ареала. Только дунайские ремесленники могли принести в Среднее IIоднепровье передовые для того времени технологии провинциальновизантийского мастерства. Следы подобных переселений небольших групп дунайского населения фиксируются также в материалах производственных комплексов, выявленных археологами на городище Зимно на Волыни и на поселении Бернашевка на среднем Днестре, при анализе находок, обнаруженных на селищах в Гайвороне и острове Мытковском на Южном Буге, в Малых Будках на Сумщине. К изделиям дунайских ремесленников, переселившихся в южнорусские земли, относятся и многие вещи, находившиеся в составе кладов Днепровского левобережья.[956]

С расселением на Восточно-Европейской равнине довольно многочисленных групп славянского населения из Среднего Подунавья связано появление и распространение в середине VIII в. ярких дунайских наборов украшений, изготовленных в технике тиснения и обильно декорированных зернью (рис. 113). Они включают серьги, лунницы, бусы, круглые медальоны и перстни с полусферическими щитками. Все эти находки до этого не были известны в славянских землях Восточной Европы. Первоначально высказывались догадки об их восточном происхождении. Однако последующие изыскания опровергли такое мнение. Шведский археолог В. Дучко, исследовав всесторонне подобные украшения, найденные в памятниках Скандинавии, убедительно показал их среднедунайское (великоморавское) происхождение.[957] К таким же результатам пришла О. А. Щеглова, изучавшая рассматриваемые украшения, встреченные в кладах Среднего Поднепровья. В итоге она утверждает, что появление в середине VIII в. в среднеднепровской области дунайского набора украшений и последующее распространение их может быть обусловлено только приходом в этот регион населения из Среднего Подунавья.[958]

Рис. 113. Серьги из Харьевского клада.

Несомненно с расселением дунайских славян связано и появление в восточнославянском ареале проволочных височных колец (или серег) со свисающей подвеской в виде виноградной грозди, оформленных узорами из зерни и скани (рис. 114). Наиболее ранними среди них являются серьги пастырского типа. Они найдены на Пастырском городище (рис. 115), на поселениях в Григоровке и Зеленках и в составе Харьевского клада.[959]

Рис. 114. Восточноевропейские находки дунайского происхождения.

1–9, 11 — серьги и височные кольца;

8, 10, 12, 13 — лунницы;

14 — каменная литейная форма.

1–4 — Елизаветградский уезд;

5, 8, 11, 14 — Гнездово;

6, 7 — Монастырек;

9, 13 — Кузнецовское;

10 — Екимауцы;

12 — Бранешты.

Рис. 115. Украшения из Пастырского клада 1949 г.

1, 2 — браслеты;

3–5, 13 — серьги дунайского происхождения;

6, 7 — фибулы;

8 — подвеска;

9–12 — бусы.

О крупной волне миграции славян IX–X вв., исходившей из Среднего Подунавья, свидетельствуют находки преимущественно в южных районах Восточной Европы серебряных и бронзовых проволочных колец с подвеской из полых шариков в виде грозди винограда и расположенных симметрично розеточек, составленных также из шариков зерни.

Такие головные украшения многократно встречены на восточнославянских поселениях и в могильниках IX — начала XI в. Так, при раскопках городища Екимауцы в Молдавии обнаружено свыше трех десятков таких зерненых колец, изготовленных мастером в результате тонкой и сложной работы.[960] Они имеют гладкую дужку диаметом 2–3 см и большую привеску из крупных и мелких шариков зерни и сканых колечек. На дужках припаяны ещё 3–4 бусинки из мелкой зерни. На поселении выявлены и следы изготовления этих украшений местными ремесленниками.

Подобные головные украшения встречены при раскопках городища Алчедар и могильника Бранешты в Поднестровье.[961] Серьги или кольца этого типа найдены также на Княжей Горе под Каневом и на поселении Монастырек на Днепре.[962] В Киеве они встречены в курганных могильниках: две находки обнаружены в погребении, выявленном в 90-х гг. XIX в. на Кирилловой улице, три — в срубном захоронении, раскопанном в 1936 г. близ Десятинной церкви.[963]

Аналогичные украшения найдены в курганах с трупоположениями X в. в двух могильниках Волыни — Пересопницы и Новоселки.[964] В земле древлян серьги такого типа встречены в курганах Речицкого могильника,[965] в регионе проживания дреговичей — в Малых Эсьмонах.[966] Наиболее северной является находка на Гнездовском селище.[967]

Довольно много таких украшений происходит из кладов X в. Эти изделия, искусно отделанные зернью и сканью, в полном смысле могуч быть отнесены к лучшим произведениям художественного ремесла того времени. В кладе, обнаруженном в Борщевке на Волыни, наряду с другими вещами имелось восемь серег, в Копиевском кладе на Винничине — двадцать семь.[968] Они содержатся также в составе кладов, найденных в Гущино близ Чернигова, Денис в окрестностях Переяславля Южного, Шабельницах и Юрковицах на Киевщине, в кладах, Елизаветградского и Херсонского уездов Северного Причерноморья.[969]

Коренной территорией рассматриваемых колец с привеской в виде виноградной грозди является Среднее Подунавье и Северная Адриатика. Здесь они получили распространение около середины VIII в. и бытовали до конца IX в., а в некоторых местностях встречены и среди древностой X в.[970] Восточноевропейским находкам таких украшений (в литературе они называются по-разному: «серьги волынского типа», «еки-мауцкие» или «гроздевидные серьги») в последнее время посвящены две статьи — Е. Ю. Новиковой и написанная совместно Р. А. Рабиновичем и С. С. Рябцевой.[971] Они достаточно определенно утверждают, что рассматриваемые украшения появились в Восточнославянских землях в результате переселения групп среднедунайского населения.

Дунайское происхождение имеют и ранние лучевые височные кольца (рис. 116), послужившие прототипами семилучевых и семилопастных украшений радимичей и вятичей. Это прежде всего кольца Зарайского клада IX в., среди которых есть и пятилучевые с ложной зернью на щитке и тремя шариками на концах каждого луча, и семилучевые с одним шариком на концах лучей.[972] К той же группе височных украшений принадлежат семилучевые кольца Полтавского клада, очень близкие к зарайским, также относящиеся к IX в.[973] Близко к зарайским и височное кольцо с семью острыми лучами, найденное на Новотроицком городище. Здесь же обнаружено ещё пятилучевое кольцо с ложной зернью на щитке. Дата этих находок также IX в.[974] Новотроицкие кольца отлиты, очевидно, на месте из низкопробного серебра, копируя дорогостоящие украшения, привнесенные из Подунавья. К несколько более раннему времени относится семилучевое височное кольцо, происходящее из культурного слоя VIII–IX вв. городища Хотомель в Припятском Полесье.[975] Лучевые кольца того же облика найдены ещё на городище роменской культуры Горналь, на городище боршевской культуры Титчиха в Воронежском Подонье, в Кветуни под Трубчевском, а также на поселениях в Гнездово под Смоленском и Супрутах в Верхнем Поочье.[976] Датируются они в целом IX–X вв., гнездовская находка — рубежом IX и X вв.

Рис. 116. Эволюция лучевых височных колец.

1 — Блучина (Чехия);

2 — Новотроицкое;

3 — Зарайск;

4, 5 — Титчиха.

Прототипами этих украшений являются широко распространенные в Подунавье золотые и серебряные подвески, основу которых образуют проволочные кольца, в нижней части имеющие треугольные отростки-лучи, составленные из зерни. По своему облику рассматриваемые восточноевропейские украшения вполне сопоставимы с дунайскими, на что обращали внимание многие исследователи.[977] Занесенные дунайскими переселенцами кольца с зернеными лучами были образцами при изготовлении восточноевропейских украшений, среди которых имеются экземпляры с деградирующей псевдозернью, что обусловлено многократным копированием находящихся в обиходе украшений. Наиболее вероятной представляется мысль об изготовлении лучевых височных колец в восточноевропейских землях местными ремесленниками по образцам, привнесенным переселенцами с Дуная. Иного объяснения появления в Восточной Европе в VIII–X вв. лучевых украшений найти не удаётся.

Надёжным показателем миграции дунайских славян в лесную зону Восточно-Европейской равнины являются лунничные височные кольца, о которых речь шла выше. Миграционными волнами, исходившими из Среднедунайских земель, эти украшения были привнесены в кривичские области и на среднюю Оку, а из этих регионов обычай ношения лунничных колец распространился и на Русском Севере.

Несомненным свидетельством переселения разрозненных групп дунайских славян в среднюю полосу Восточной Европы являются также находки трапециевидных подвесок с точечным узором по нижнему краю. Их славянскую атрибуцию показала румынская исследовательница М. Комша, каталогизируя эти предметы, широко представленные в Дунайском регионе.[978] В Смоленско-Полоцком ареале подобные трапециевидные подвески найдены в длинных курганах, где они коррелируются с проволочно-пластинчатыми (серповидными) височными кольцами, производными от дунайских лунничных.[979]

Заново проанализировав находки трапециевидных подвесок, И. О. Гавритухин выделил среди них группу малых с орнаментацией по нижнему краю в виде полосы из прессованных точек.[980] Наиболее ранние экземпляры их были сравнительно широко распространены в Подунавье, где в славяно-аварских могильниках датируются VII — началом VIII в. Не позднее рубежа VII и VIII вв. такие подвески получают некоторое бытование среди славянского населения, представленного пражско-корчакской культурой, преимущественно в областях, примыкающих к Карпатскому региону.

В VIII–IX вв. аналогичные трапециевидные подвески появляются в Верхнеднепровско-Двинском регионе в памятниках культуры смоленско-полоцких длинных курганов и в бассейне среднего течения Оки, то есть в тех областях, что и лунничные височные кольца. Их появление объяснимо только миграциями отдельных групп славян из Среднего Подунавья.[981]

Инфильтрация среднедунайских славян в восточноевропейский ареал документируется рядом других находок. Так, в одном из длинных курганов у д. Цурковка на Смоленщине обнаружена часть поясного набора достоверно дунайского происхождения.[982] Эта ременная гарнитура принадлежит к позднеаварскому кругу древностей, широко представленному в Среднем Подунавье. Среди находок из Цурковского кургана есть ещё браслет с полыми расширенными концами,[983] который сопоставим с дунайскими украшениями типа Сентендре.

Целый ряд находок, связанных с кругом дунайских древностей, выявляется в Гнездовском археологическом комплексе (рис. 114). Помимо названных выше лучевых височных колец и колец с гроздевидной привеской, к предметам среднедунайского происхождения бесспорно принадлежат три бронзовых кольца в форме обращенной рожками вверх лунницы с гроздевидным отростком в центре нижней кромки. Из Среднедунайского региона поступили сюда также чекан блучинского типа и золоченая шпора. Ранняя гончарная керамика, появляющаяся в Гнездове в 20–30-х гг. X в., также имеет дунайское происхождение. При этом достаточно очевидно, что ее распространение было не результатом торговых операций, а следствием миграции в Верхнее Поднепровье групп славянского населения, в составе которого были гончары из Дунайских земель.[984]

Из кургана 13, раскопанного в Гнездовском могильнике Д. А. Авдусиным, происходит амфоровидный глиняный сосуд-корчага с процарапанной надписью «гороуща» или «гороушна». Согласно изысканиям О. Н. Трубачева, эта надпись свидетельствует о проникновении на Русь глаголицы, отражая импульсы из Среднего Подунавья.[985]

Небезынтересна мысль этого исследователя о миграции племени смолян, давшего имя городу Смоленску, из Дунайских земель. В раннем средневековье смоляне фиксируются в трех отдаленных регионах: 1) смо-линцы, названные «Баварским географом» среди полабских славян, в правобережной части нижней Эльбы близ устья Эльды; 2) смоляне в Западных Родопах на р. Места-Нестос, впадающей в Эгейское море, там, где находится город Смолян; 3) на берегах верхнего Днепра, где-то в районе Смоленска. Некогда эти племена, нужно полагать, составляли единое праславянское племя, которое было расчленено и разбросано в результате великой славянской миграции. Коренной регион ираславянских смолян находился, как полагает О. Н. Трубачёв, где-то в Подунавье. Если это так, то его часть, осевшая в кривичском Поднепровье, проделала большой путь из исходного центра, возможно, в числе носителей лунничных височных колец.

Показателем расселения разрозненных групп дунайских славян являются и находки на восточнославянской территории железных ножей с рукоятками, оформленными волютообразными навершиями (рис. 117). Они имеют довольно крупные размеры — от 9 до 19 см, плоскую железную рукоятку, иногда украшенную насечками, составляющими геометрические узоры.

Рис. 117. Распространение ножей с волютообразными завершениями на рукоятях и крестиков с изображением Распятия моравского типа.

Эти ножи неоднократно привлекали внимание исследователей.[986] В результате можно утверждать, что первые ножи с волютообразными рукоятками появились в Дунайско-Прикарпатском регионе. В составе вещевого клада, найденного в Шилагушомльёо (Румыния), имелась золотая цепочка, на которой были прикреплены амулеты и среди них — миниатюрный нож с волютообразной рукояткой.[987] Одни исследователи датировали эту находку концом IV — первой половиной V в., К. Яжджевский отнес нож-амулет к VI в. По всей вероятности, подобные культовые амулеты и послужили прототипами рассматриваемых раннесредневековых ножей.

В VI–VIII вв. железные ножи с волютообразными рукоятками получили распространение в Дунайско-Карпатской области. Они найдены на славянских поселениях в Словакии (Хвойно, Нитра), Польши (Бониково. Бискупин, Челядж, Велько, Новая Гута-Могила, Сандовель, Глезиановск, Бнин, Милич, Жуковице), Молдавии (Алчедар III, Бранешты I, Лопатна, Требужены, Перерыта пе Шее), в могильнике аварского периода Богойево в Югославии, а также в позднеаварских некрополях Среднего Подунавья (Алаттьян, Зилингталь, Кестхей, Соб).

Связь этих ножей со славянским этносом не может вызывать серьезных возражений. Наличие на позднеаварских могильниках погребений славян ныне достаточно надежно аргументировано. В чешской и словацкой литературе эти некрополи не без оснований именуются славяноаварскими.

Уже В. Шиманьский рассматривал ножи с волютообразными рукоятками как предметы жреческого языческого культа, с чем согласились большинство археологов, публиковавших эти находки. В погребениях они встречаются в сопровождении богатых инвентарей.

В нижнедунайском регионе такие ножи бытовали и в VIII–X вв.[988] В Среднем Подунавье они уже не встречаются, но зато широко распространяются по Восточно-Европейской равнине.

В южной области Восточной Европы железные ножи с волютообразными рукоятками найдены на поселениях Ревно на Буковине, Плиснеск (Подгорцы) на Волыни, Каневском на Днепре и на двух городищах роменской культуры — Новотроицком и Шуклинском.[989] Четыре экземпляра таких ножей обнаружены при раскопках Староживотиновского городища боршевской культуры и еще один на Семилукском городипде с напластованиями той же культуры.[990]

В средней полосе Восточно-Европейской равнины рассматриваемые ножи встречены на поселениях Василиха, Городище (Мядельское), Лукомль, Заозерье, Тайманово и в насыпи одного из курганов в Ярцево.[991] Ярцевский нож по своему облику абсолютно идентичен подобным находкам в славяно-аварских могильниках Среднего Подунавья. На всех названных поселениях имеются слои тушемлинской культуры, с верхними горизонтами которых и следует связывать находки культовых ножей. В Заозерье, Городище и Лукомле найдены также привнесенные из Дунайских земель трапециевидные привески.

Два ножа с рукоятками, завершающимися волютообразно, обнаружены в Поильменье — на селищах Васильевское и Георгий.[992] Ещё одна находка сделана на поселении Суна VI на северо-западном побережье Онежского озера.[993]

Дунайское начало имеют также удила, отнесенные А. Н. Кирпичниковым к типу I.[994] Они имеют прямые стержневидные псалии, которые продевались в одну из петель восьмеркообразного окончания грызла. Петли грызла по отношению друг к другу находятся во взаимно перпендикулярных плоскостях. А. Н. Кирпичников отметил, что такие удила получили распространение в среднеевропейских землях в связи с продвижением с востока гуннов и аваров. Они широко представлены, в частности, в славяно-аварских некрополях VII–VIII вв. Среднего Подунавья.

Удила, привнесенные в лесные области Восточно-Европейской равнины в эпоху великого переселения народов, не прижились в этих землях. Только после некоторого перерыва, в IX–X вв. удила в этом регионе появляются вновь. Наиболее ранняя находка происходит из сопки в Чернавино близ Ладоги. Некоторые восточноевропейские удила IX–X вв. дают полное основание утверждать, что исходным регионом их были Дунайские области. Так, железные удила из Холопьего Городка под Новгородом с эсовидными псалиями, увенчанными зооморфными головками (они инкрустированы латунными пластинами с глазками-вставками из синего стекла), имеют точные аналогии в славяно-аварских могильниках Среднего Подунавья, что было отмечено исследователем памятника Е. Н. Носовым.[995]

С инфильтрацией среднедунайских славян следует связывать и появление на восточнославянской территории металлических крестиков с так называемым грубым изображением распятого Христа. Им мною посвящена специальная статья с картой распространения, в которой показано, что истоки этих крестов находятся в Великой Моравии.[996] Первые находки их относятся ко времени до официального принятия христианства Древнерусским государством.

Картография находок дунайского происхождения на восточнославянской территории (рис. 118) достаточно надежно свидетельствует, что в VII–X вв. имели место многократные оттоки славянского населения из Дунайского региона. Продвигаясь в восточных направлениях, группы дунайских переселенцев оседали в различных местностях Восточно-Европейской равнины, уже освоенных славянами. Разнотипность находок (украшения, культовые языческие и христианские предметы, гончарная керамика, предметы конского снаряжения) и их рассеянность на широких пространствах указывают на множественность миграционных групп, вышедших из разных регионов Подунавья. Продолжалась инфильтрация дунайских славян, очевидно, около двух — трёх столетий.

Рис. 118. Распространение памятников с находками, привнесенными из Дунайского региона.

Фиксируемые археологическими данными отливы славянского населения из Дунайского региона находят объяснение в исторических событиях того времени.

В VI–VII вв. в Среднем и Нижнем Подунавье доминировали славяне. Они составляли значительную часть жителей Аварского каганата. Это была та сила, которая способствовала оседлости номадов, приобщению их к земледелию и ремесленной деятельности. О славяно-аварском симбиозе речь уже шла выше.

Дунайские славяне вынуждены были терпеть грабежи, гнет и унижения со стороны аваров. Это зафиксировано как Хроникой Фредегара, так и другими историческими документами. Естественно, что в такой ситуации из Дунайского региона уходили отдельные группы славян. В конце VIII в. Аварский каганат был разгромлен Карлом Великим и его сыном Пипином. Франкские войны существенным образом затронули и славян-земледельцев Среднего Подунавья. По-видимому, значительные массы славян в этих условиях отдельными группами оставили Дунайские земли и продвинулись в Восточноевропейские области. Письменные документы IX в. именуют центральные области бывшего Аварского каганата «пустыней».

В V–VII вв. земли к северу от нижнего течения Дуная были весьма плотно засечены славянами. В VII–VIII вв. здесь наблюдается активизация романского населения, известного в источниках под именем волохи (в русских летописях — влахи). К начачу VIII в. большая часть могильников перестала функционировать. Очевидно, значительные массы славянского населения в этой ситуации вынуждены были покинуть этот регион.[997]

Не менее значительное переселение славян в восточных направлениях имело место сразу же после разгрома Великоморавской державы. Археологические материалы свидетельствуют, что славянами были оставлены все крупные поселения предгородского облика и свыше половины аграрных селений Великой Моравии. Рассмотренное выше даёт основание полагать, что немалые группы переселенцев осели в восточнославянских землях.

Ещё в первой половине XIX в. собиратели русского фольклора обратили внимание на весьма распространенное употребление в песнях и былинах термина Дунай. В 1876 г. увидела свет интереснейшая работа В. Ягича о Дунае в славянском фольклоре, в которой на основе обширнейшего материала исследователь утверждал, что фольклорный Дунай своим происхождением, безусловно, связан с реальной рекой Дунай.[998]

Предания о Дунае-батюшке были весьма широко распространены до недавнего времени во многих восточнославянских землях. Образ реки Дунай вошел в мифологию и обрядовую жизнь восточных славян. Дунай включен в круг представлений о землях изобилия и предков, с ним связываются мотивы «водного» и «женского» в языческих верованиях и ритуалах. В ряде случаев предполагается определенная функционально-образная связь между «демоном» Дуная и языческим Велесом. Дунай в разных образах широко представлен в восточнославянских песнях, в текстах свадебных причитаний и т. п.[999]

Одни исследователи видели в этом свидетельство первоначального проживания славян в Дунайском регионе, откуда они и расселились позднее в Восточной Европе, другие ученые, не видевшие аргументации для локализации славянской прародины на Дунае, относили зарождение популярности Дуная в славянской среде ко времени балканских войн.

Выявляемое современной археологией широкое расселение разрозненных групп дунайских славян на Восточно-Европейской равнине, имевшее место в VIII–X вв., вполне объясняет появление образа Дуная в древнерусском фольклоре и обрядности.

Многочисленные дунайские переселенцы привнесли в восточнославянскую среду яркий образ и культ Дуная, представления о Дунае как земле изобилия, земле предков, пограничной реке.

Находит объяснение и появление в Повести временных лет рассказа о расселении славян с Дуная: «По мнозехъ времянех сели суть словени по Дунаеви, где есть ныне Угорьска земля и Болгарска. И от техъ словенъ разидошася по земле и прозвашася имены своими, где седоша на которомъ месте».[1000] По Нестору, Дунайский регион был древнейшей территорией славянства после их прихода из Передней Азии, которая, согласно библейскому преданию, была родиной всего человечества.

Это летописное сообщение стало основой так называемой дунайской теории происхождения славян. Однако данные археологии и языкознания в сочетании со свидетельствами римских авторов показывают, что в I тыс. до н. э. и в первых веках нашей эры Среднее и Нижнее Подунавье заселяли различные неславянские этносы и только с III IV вв. н. э. появляются основания говорить о проникновении первых групп славян в Дунайские земли. Массовое же заселение славянами этого региона относится к V–VI вв.

Рассмотренные выше археологические материалы позволяют утверждать, что летописный рассказ о Подунавье как исходном регионе расселения славян связан не с первоначальным освоением славянами Восточно-Европейской равнины, а с несколькими миграционными волнами, исходившими из Дунайских земель в VII–X вв.

Кстати отмечу, что инфильтрация дунайских славян в те же столетия затронула и области Польши.

В Восточной Европе славянские переселенцы с Дуная, по-видимому, были более активной массой, среди них могли быть квалифицированные ремесленники, горожане, церковные деятели, владевшие грамотой, христиане и др. Вполне понятно в этой связи наличие в Повести временных лет лексем дунайского происхождения. Так, восточнославянский термин кънязь (вытеснивший более ранний — каган) является изустным заимствованием из диалектов моравско-паннонских славян.[1001]

Расселение дунайских славян на Восточно-Европейской равнине стало мощным стимулом консолидации разноплеменного, многодиалектного славянского населения, осевшего в этих землях ранее.

С широкой инфильтрацией дунайских славян в земли Восточной Европы, уже освоенные славянским населением, связано два существенных момента.

Славяне, заселившие лесные и лесостепные области Восточно-Европейской равнины, хоронили умерших исключительно по обряду трупосожжения, что обусловлено их языческим миропониманием. Этот ритуал функционировал до первой трети XI в. включительно, а в окраинных землях задержался до XII в. Пришедший на смену трупосожжениям обряд ингумации многие исследователи обуславливают влиянием христианской религии. Однако ряд фактов не позволяет согласиться с таким решением вопроса.

Обряд ингумации во многих регионах лесной зоны Восточной Европы появляется и получает распространение задолго до крещения Руси. Трупоположения в курганах середины и второй половины X в. известны как в Гнездовском курганном комплексе, где появление их объяснимо ранним проникновением христианства в среду древнерусского дружинного сословия, но и в местностях, отдаленных от зарождающихся городов и торговых магистралей того времени. Таковы, например, курганы с трупоположениями в могильниках бассейнов Мологи и Луги в Новгородской земле. Серединой X в. датируются и трупоположения в десятках курганных некрополей области расселения смоленско-полоцких кривичей. Существенно то, что захоронения по обряду ингумации второй половины X в. совершались не на горизонте, а в подкурганных ямах. Подобные курганы с трупоположениями в могильных ямах очень рано появляются и в Рязанском Поочье. Думается, что раннее появление захоронений по обряду ингумации в могильных ямах находится в прямой зависимости от расселения дунайских славян в лесных областях Восточно-Европейской равнины. В Среднем Подунавье такая обрядность (правда, бескурганная) была характерна для славянского населения начиная с VII–VIII вв.

С миграцией дунайских славян, по всей вероятности, связано и распространение гончарной керамики. Выше было отмечено, что круговая глиняная посуда в Гнездово была привнесена в 20–30-х гг. X в. переселенцами из Моравского Подунавья. То же можно утверждать и относительно появления гончарной керамики в некоторых других регионах Древней Руси. Так, только привнесением извне можно объяснить распространение в X в. круговой посуды в Рязанском Поочье.

Дружинное сословие

Существенный вклад в начавшийся процесс интеграции славянских племен, расселившихся на Восточно-Европейской равнине, внесли сложившиеся в X в. древнерусская дружина и военно-дружинное сословие. Военная дружина — организация воинов-профессионалов, противостоящая племенным ополчениям предшествующей поры.

Зарождение военной дружины в славянской среде Восточной Европы относится еще к антскому периоду. Но это были дружины, формируемые для выполнения определенных заданий союза антских племен, их еще нельзя причислять к профессиональным образованиям. Значительные военные дружины были в Русском каганате, но функционирование их было относительно кратковременным. Начало становления древнерусского дружинного сословия, охватившего все славянские области Восточной Европы, определяется последними десятилетиями IX в., а наибольшая активизация приходится на следующее столетие.

Основными памятниками древнерусской дружины Руси являются курганные некрополи второй половины IX — начала XI в., в которых преимущественно по языческому обряду хоронились как рядовые воины, так и представители воинской верхушки и княжеской знати. Эти могильники тесным образом связаны с международными торговыми путями, с протогородскими торгово-ремесленными поселениями (Шестовицы, Тимерево — Михайловское под Ярославлем, Новоселки близ Смоленска) или зарождающимися раннесредневековыми городами (Киев, Чернигов, Гнездово — Смоленск).

Наиболее крупным дружинным комплексом является Гнездовский, находящийся на Днепре недалеко от Смоленска. Он состоит из десяти могильников, в которых насчитывалось около четырех тысяч курганных насыпей и несколько синхронных им поселений.[1002]

Немалая часть курганов в Гнездове принадлежит местному населению. По особенностям погребального ритуала и инвентарям (рис. 119) они не отличаются от одновременных кривичских курганов других местностей Смоленского Поднепровья. Курганы воинов-дружинников выделяются несколько иным погребальным обрядом. На площадке, избранной для курганной насыпи, устраивался костер, и на него клали умершего, одетого в лучшие одежды и в сопровождении вещей, которые, по представлениям современников, могли ему пригодиться в загробном мире: предметы вооружения, бытовые вещи и пищу. После прогорания костра остатки трупосожжения собирались в глиняный горшок-урну, который помещался в центре остывающегося кострища, а затем к урне сгребали и остатки костра. В единичных случаях умерший сжигался в ладье, от которой оставались железные заклепки. По завершении похоронного ритуала и насыпался курган. Так в небольших (высотой от 0,4 до 1,8 м) круглых в плане насыпях, окруженных ровиками, хоронились рядовые дружинники.

Рис. 119. Древности русских дружинников.

1–6, 9, 12–14 — клад 1868 г. в Гнездове;

7, 8, 10, 11 — из кургана 15 гнездовского могильника (раскопки М. Ф. Кусцинского 1874 г.).

В Гнездовском комплексе имеются и большие курганы такой же формы. Высота их — 2–7 м, диаметр оснований 25–35 м. Погребальный ритуал в них в целом был таким же, как и в малых курганах, но имеются в обрядности и некоторые особенности. Так, для погребального костра предварительно делалась подсыпка высотой 0,7–1,2 м с горизонтальной поверхностью, на которой и совершалась кремация умершего.

Одним из таких курганов была насыпь 7, раскопанная С. И. Сергеевым. Кремация была совершена в ладье. Размеры огнища — 17 х 10,5 м. Судя по вещевым находкам, сожжены были мужчина и женщина. При них находились топор, конская утварь, ледоходные шипы, весы, гирьки, ларец, бусы, нагрудная цепь, овальная фибула, привески, шиферное пряслице, костяной гребень, оселки. После того как погребальный костер прогорел, на месте кремации был зарезан баран, голову и конечности которого поместили в котел. Он был поставлен на огнище, и рядом установлены три глиняные урны с кальцинированными костями. В жертву еще была принесена птица и брошены разломанная железная шейная гривна и обломки глиняных сосудов. По исполнении ритуальной церемонии был возведен курган. Дата его — вторая половина X в.

Близки по строению и обрядности к этой насыпи и другие большие курганы Гнездова. На поздней стадии функционирования некрополей наряду с захоронениями по обряду кремации появляются и трупоположения, совершаемые в подкурганных могильных ямах.

Раскопки Гнездовских дружинных курганов дали большую коллекцию оружия. В ее составе имеются каролингские мечи, распространенные в это время по всей Европе. Основным центром изготовления их были мастерские на Рейне, о чем говорят клейма на лезвиях, но делались они и на Руси. Весьма распространенным оружием были железные ромбо-щитковые стрелы и ромбовидные и ланцетовидные копья. Неоднократно встречены боевые топоры с характерной полукруглой выемкой в нижней части лезвия. Найдены также кольчужные рубашки и шлемы, нередкими находками являются ледоходные шипы.

Среди других предметов из Гнездовского археологического комплекса следует назвать складные весы с коромыслом, 14-гранные и боченковидные гирьки, изготовляемые из железа и покрываемые тонкой бронзовой оболочкой, арабские монеты, бритвы, ножи и различные бытовые вещи. Погребения с находками весов и весовых гирек, очевидно, принадлежат купцам; захоронения с орудиями труда (молотками, напильниками, резцами, долотами и прочим) нужно связывать с мастерами-ремесленниками. Изучение техники изготовления обработки железных изделий свидетельствует об обособлении кузнечного ремесла. Местными ювелирами изготавливались различные украшения и поясные бляшки. В X в. получает распространение и местное гончарное ремесло.

Женские украшения из Гнездова весьма разнообразны. Это височные кольца (проволочные, трехбусинные и упомянутые выше дунайского происхождения); стеклянные, сердоликовые, пастовые и металлические бусы, в том числе сканые высокохудожественные, а также плетенные из серебряной канители; лунницы и разнотипные нагрудные привески.

Часть находок из Гнездовских курганов имеет скандинавское происхождение. Таковы скорлупообразные фибулы овальной и круглой формы с рельефными узорами нордического стиля. Они были непременной принадлежностью скандинавского женского костюма. С их помощью закреплялись на плечах бретели женской одежды, поэтому в Скандинавии в захоронениях обычно находятся по две фибулы. В Гнездовских могильниках исследовано свыше двух десятков курганных погребений с такими фибулами — в шестнадцати встречено по одной фибуле, в одном — четыре, в остальных — по две.

К скандинавским принадлежат еще железные шейные гривны с топоровидными привесками, называемыми молоточками Тора, а также некоторые привески с типичным нордическим орнаментом или связанные с языческими культами викингов.

К предметам импорта в гнездовской коллекции относятся бронзовая лампочка в виде женской головы, изготовленная в Иране, поливное глиняное блюдо с изображением иранского божества Сэнмувра, известного на Руси под именем Симаргла. В ряде курганных захоронений встречены поясные бляшки восточного происхождения. Очевидно, из Херсоиеса привезен был бронзовый энколпион. О широких торговых контактах свидетельствуют и некоторые другие находки.

Среди поселений Гнездовского комплекса одно выделяется своим размером. Его площадь превышала 15 га. Раскопками изучен участок поселения, где находились ремесленные мастерские и хозяйственные постройки. Найдены тигли, литейные формочки, шлаки и незавершенные изделия. В стороне от этого участка находилась жилая часть селения с наземными жилищами. С поселением связаны находки нескольких кладов — монетных и вещевых. Среди последних выделяется клад, обнаруженный в 1868 г., в составе которого имелось большое количество серебряных украшений: шейных гривен, бус, привесок со скандинавским орнаментом, лунниц, украшенных узорами из зерни, а также скандинавских фибул, дирхемов, меча и капторги.[1003] Очевидно, клад принадлежал богатому купцу.

Гнездовский археологический комплекс в целом датируется второй половиной IX — началом XI в. Среди курганов, исследованных раскопками, согласно периодизации, предложенной В. А. Булкиным, на долю ранних (IX — начало X в.) приходится 6 %. Курганные захоронения второй стадии (середина X в.) составляют 57 %. К этому времени относится большинство крупных курганов, принадлежавших дружинной знати.

К третьей стадии (последняя четверть X — начало XI в.) принадлежит 30 % исследованных курганов с трупосожжениями. Подкурганные трупоположения (7 %) выделены в отдельную стадию (последние десятилетия X — первая половина XI в.[1004]).

В общих чертах развитие Гнездова представляется в следующем виде. Во второй половине IX в. в правобережной части Днепра при устье р. Свинки возникает неаграрное поселение площадью около 4 га[1005] и рядом — небольшой курганный могильник. Постепенно поселение разрастается, достигая к середине X в. 15 га. В это время на мысу левого берега р. Свинки сооружается городище площадью около 1 га. Параллельно разрастается курганный некрополь, состоящий теперь из нескольких групп. Около середины X в. возникает второй поселенческий комплекс (городище и селище) в устье р. Ольши, а рядом с ним курганный могильник. На рубеже X–XI вв. и в первой половине XI в. поселение приходит в упадок, постепенно прекращают функционировать курганные кладбища.

Не вызывает сомнения полиэтничность населения, оставившего Гнездовские поселения и могильники. Уже один из первых исследователей курганов в Гнездово, В. И. Сизов, утверждал, что население здесь было разноплеменным, но доминировали кривичи. О последнем свидетельствуют и абсолютное тождество многих гнездовских курганов с синхронными достоверно кривичскими погребальными памятниками Смоленского Поднепровья, и распространение в гнездовских курганах исключительно славянской глиняной посуды. Смоленские кривичи сформировались в условиях ассимиляции местного балтского населения, поэтому вполне объяснимы балтские культурные особенности, выявляемые в отдельных гнездовских курганах. Не исключено, что среди захоронений есть и собственно балтские, так как в IX–X вв. процесс славянизации аборигенов еще не был окончательно завершен. Несомненно, среди жителей Гнездова были и славянские переселенцы из Дунайских земель.

Отчётливо выявляется и скандинавский этнический компонент. Типично скандинавскими были погребение умершего в ладье, помещение железной гривны с молоточками Тора на остатки погребального костра или в урну с остатками кремации, а также захоронение в убранстве с парой скорлупообразных фибул. Согласно наблюдениям Д. А. Авдусина, среди 950 курганных захоронений, раскопанных в Гнездове, скандинавскими можно считать примерно пятьдесят.

Элементы разноэтничности гнездовского населения проявляются в основном в ранних курганах. Постепенно культурные различия нивелируются. Это хорошо видно по стиранию норманнских этнических маркеров в больших курганах. Наиболее ранние из них характеризуются трупосожжениями в ладьях, ориентацией север — юг, железными гривнами с молоточками Тора и набором скандинавских фибул. На следующей стадии от норманнского обряда остаются сожжение в ладье и набор женских украшений. Ориентированы эти захоронения уже в направлении запад — восток. На поздней стадии сожжение в ладье в больших курганах становится необязательным, господствует широтная ориентировка, скандинавские украшения отсутствуют. К тому же во второй половине X в. обряд трупосожжения в ладье из этнического (скандинавского) превращается в социальный — он становится привилегией верхнего слоя гнездовского населения и не зависит от племенного происхождения погребенных. Параллельно протекал процесс смешения разноэтничных признаков и в обрядности, и в погребальных инвентарях; получают распространение так называемые вещи-гибриды, сочетающие в себе местные и скандинавские элементы. Формируется единое древнерусское дружинное сословие.

Аналогичная картина наблюдается и в материалах дружинных памятников Древней Руси. В Ростовской земле подобным Гнездовскому является Тимеревский археологический комплекс, находящийся близ Ярославля и включающий поселения, курганы и клады.[1006] Курганы Тимерева датируются также от IX до начала XI в. К IX столетию относится около 15 % исследованных насыпей. Все захоронения в них совершены по обряду кремации умерших, они бедны вещевыми находками (железные ножи, костяные гребни, металлические детали поясов, скорлупообразные фибулы, горшки). В отдельных курганах отмечены конструкции в виде круга, сложенного из камней, что имеет параллели в Скандинавии.

Основная часть погребальных комплексов Тимеревского и соседних с ним Михайловского и Петровского курганных могильников относится к X в. В это время господствовал по-прежнему обряд трупосожжения, кремации совершались на месте насыпания курганов. Размеры насыпей увеличиваются по сравнению с курганами IX в. Характерно обилие вещевого инвентаря: фибулы, мечи, стрелы, ледоходные шипы, поясные детали и наборы, гребни, стеклянные и хрустальные бусы, копоушки, привески из астрагалов. В конце X в. появляется обряд трупоположения, который в начале XI в. теснит прежний погребальный ритуал.

На ранней стадии население, оставившие ярославские могильники — Тимеревский, Михайловский и Петровский, — было разноэтничным. В основном это были славяне и местные финны. В курганных захоронениях выявляется сложное переплетение финских и славянских культурных элементов, отражая метисацию населения. Несомненен в этих памятниках и скандинавский этнический компонент. Вещи северноевропейского происхождения встречены и в курганах, и в культурном слое Тимеревского поселения. Единичные собственно скандинавские захоронения с характерными особенностями похоронного ритуала и набором вещей относятся лишь ко второй половине IX в. В погребениях X в. скандинавские вещи нередки, но норманнские черты обрядности в большинстве случаев оказываются стертыми.

Попытки распределения курганных захоронений рассматриваемых некрополей на славянские, финские и скандинавские, предпринятые авторами книги «Ярославское Поволжье IX–X вв.», встретили существенные возражения. Действительно, курганная культура X в. была уже в значительной степени единообразной. Скандинавы, появившиеся на Волге во второй половине IX в., как, впрочем, и славяне, и финны, в X в. утратили свои этнические черты и образовали единую культуру древнерусской дружины. Наличие в том или ином кургане скандинавских вещей теперь не является свидетельством того, что здесь погребен выходец из Скандинавии. Эти находки отражают не этническую атрибуцию погребенных, а являются показателями неоднородности слагаемых единой древнерусской дружинной культуры. Она всюду формировалась на полиэтничной основе.

Из южнорусских дружинных памятников IX–X вв. наиболее значимыми являются курганы в окрестностях Чернигова и поселение и могильник Шестовицы.

Черниговские курганы IX–X вв. образуют несколько отдельных групп, рассредоточенных на сравнительно обширном пространстве. В каждом таком могильнике имеется множество обычных, невысоких насыпей и несколько крупных, принадлежащих воинам-дружинникам. В числе последних особенно выделяются большие курганы с богатым вещевым инвентарем, в которых были погребены бояре-военачальники. В распоряжении черниговских князей, судя по курганным кладбищам, были сотни дружинников.

Среди крупных черниговских курганов самым интересным является Черная Могила — погребальная насыпь высотой около Ими диаметром основания около 40 м. Она раскопана в 70-х гг. XIX в. Д. Я. Самоквасовым. На основании находки золотой византийской монеты и других предметов курган датирован второй половиной X в. Обстоятельный научный анализ его строения и деталей обрядности выполнен Б. А. Рыбаковым.[1007]

Началось сооружение кургана возведением песчаного основания в виде усеченного конуса высотой 1–1,5 м и диаметром 10–15 м. Сожжение на подобном основании-подсыпке было обычным для Черниговской округи. Подсыпка давала свободный доступ воздуху и тем самым способствовала горению погребального костра. В Черной Могиле на подсыпке была сооружена деревянная домовина, в которой помещены тела трех покойников: двух воинов — взрослого, юноши — и женщины. Домовина была обложена хворостом и зажжена. Когда костёр догорел, из него изъяли останки умерших с доспехами. Затем над подсыпкой была сооружена огромная насыпь — высотой до 7 м — с несколько уплощенной вершиной, на которой были уложены остатки кремации умерших с доспехами. Здесь же была совершена тризна, после чего курган был досыпан до высоты 11 м.

Среди предметов, обнаруженных на пепелище погребального костра, имелись два меча, два шлема, две кольчуги, сабля, десять наконечников копий, топор, остатки щитов (они были деревянными, обшитыми бронзовым листом при помощи железных заклепок), пять ножей (некоторые с костяными рукоятками), оселки, стремена, поясные кольца и наконечники ремней, серебряная фибула для плаща. Остатками вещей, принадлежавших женщине, были височные кольца, слитки серебра, золота и стекла от расплавившихся украшений, обломки костяных гребней, пряслице и проколки. Кроме того, на кострище найдены десять железных серпов, долота, скобель, остатки деревянных ведер и два глиняных горшка. Здесь же собраны более сотни бабок, бронзовая битка и полусферические костяные фигурки, используемые для какой-то игры.

На остатки погребального костра был поставлен большой железный котел, наполненный бараньими и птичьими костями и клочьями шерсти, поверх которых лежала голова барана. Около котла лежали два жертвенных ножа — скрамасакса. Здесь же находились бронзовый идольчик и два турьих рога — ритона, окованных вокруг серебром и украшенных квадратными накладками в средних частях. Рога-ритоны в славянском язычестве имели ритуальное значение, были атрибутами языческих богов и использовались на княжеских пирах.

Оковка меньшего рога орнаментирована растительным узором. На оковке другого ритона вычеканен фриз из разнообразных чудовищ, птиц и людей. Б. А. Рыбаков сопоставил это изображение с черниговской былиной об Иване Годиновиче и утверждал, что оно является иллюстрацией былинного сюжета. В научной литературе высказаны и иные толкования этой композиции.[1008]

Ещё Н. П. Кондаков писал о совмещении восточных (постсасанидских) и византийских мотивов в орнаментальном стиле турьих рогов из Черной Могилы. На то же обращал внимание Б. А. Рыбаков. Венгерский археолог Д. Ласло видел в тератологическом мотиве переплетения чудовищ элемент скандинавского искусства.[1009] Согласно Р. С. Орлову, орнаментальные мотивы оковок ритонов принадлежат к «среднеднепровской школе», мастера которой продолжали степные традиции, в том числе хазарские.[1010] Очевидно, дружинное искусство Древней Руси было таким же сложным образованием, как и сама древнерусская дружина.

В Чёрной Могиле были погребены представители древнерусской дружины, все попытки определить их этнос обречены на неудачу. Дружинное сословие Руси X в. — новообразование, культура которого синтезировала в себе и славянские, и скандинавские, и финские, и степные (хазарско-венгерские) элементы. Согласно Б. А. Рыбакову, в кургане Чёрная Могила был похоронен не просто знатный и богатый человек, а князь, поскольку среди сопровождающего инвентаря были не только оружие и доспехи, но и предметы, связанные с языческим культом. Сочетать же обязанности воина и жреца мог только князь.

В другом черниговском кургане, известном под названием Гульбище, был погребен один из военачальников дружины. На остатках погребального костра были найдены меч, шлем, щит, два копья, стрела, обломок топора, две пары стремян и другое. Вместе с воином была сожжена женщина. После ее кремации сохранилось несколько стеклянных бус. Кроме того, обнаружены около двух сотен слитков стекла, серебра и золота. На кострище найден диохем конца IX в., поэтому курган был датирован исследователями началом X в.

В 18 км от Чернигова ниже по Десне находится еще одно крупное дружинное кладбище X — начала XI в. — Шестовицы.[1011] Часть его составляют курганы с небогатыми захоронениями. Заметно выделяются насыпи с погребениями, сопровождаемыми предметами вооружения и разнообразным инвентарем. В обрядности и вещевых материалах выявляются следы имущественной и социальной дифференциации дружинного сословия, отражающей в какой-то степени иерархию зарождающегося феодального общества Руси. Предметы скандинавских типов, срубные гробницы и погребения с конями говорят о неоднородном этническом составе древнерусского дружинного сословия. Безусловно, в составе шестовицкой дружины были славяне — выходцы из разных племен, варяги и, вероятно, представители степного мира. Дружинная культура X в. снивелировала все этническое многообразие.

Курганные погребения дружинников имеются и в других местностях славянского расселения, в том числе в некрополях Киева, Пскова и других ранних древнерусских городов.

Древнерусское дружинное сословие в X в. создало собственную единообразную культуру, во многом отличную от культур земледельческого населения восточнославянского ареала. Это сословие объединило разные по происхождению этнические компоненты: славян разных племенных образований, представителей финских и тюркских (на юге, возможно, и ираноязычных) племен, а также выходцев из Скандинавии — варягов русских летописей. Дружинная культура впитала в себя как славянское наследие, так и восточные, нордические и византийские элементы. Оружие, снаряжение всадника и коня и украшения дружинной культуры носили не этническую окраску, а межэтнический характер. Таковыми в условиях становления дружинной культуры оказывались и многие бытовые предметы.

Древнерусская дружина была крупным надплеменным образованием, сформировавшимся из разноэтнического населения. Это был значительный шаг, импульсировавший этноязыковое объединение разноплеменного славянства, заселившего широкие просторы Восточно-Европейской равнины.

Формирование единой дружинной культуры стало мощным консолидирующим явлением в постепенном создании общности культуры и языка славянского населения Древней Руси. Древнерусская дружина требовала постоянного пополнения и пополнялась выходцами из регионов различных племенных образований восточноевропейских славян. Прослужив по нескольку лет в единой культурной среде, дружинники возвращались в свои родные места уже не кривичами, северянами, хорватами или мерей, а русами. Судя по письменным источникам, в военных походах вместе со сформировавшейся русской дружиной участвовали племенные ополчения, что в некоторой степени также способствовало стиранию этноплеменных граней славянства Восточной Европы.

Великокняжеская дружина в X — первой половине XI в. была основным элементом государственного управления на Руси. Дружина активно включалась в различные социально-политические системы, создавая структуру государственного управления и заменяя княжеской администрацией прежние органы самоуправления племенных княжений. Дружина участвовала в сборах подати и осуществляла местную судебную власть. Все это, несомненно, сыграло действенную роль в интеграционных процессах в условиях становления древнерусской народности.

Определенная роль в консолидации славянского населения Восточно-Европейской равнины принадлежит и развивающимся торговым связям. Во второй половине IX–X в. доминировала международная торговля, в которой самое активное участие принимали воины-дружинники. Для этого времени характерна фигура купца, который без труда превращался в воина и отправлялся в далекий поход с целью более легкой наживы. Судя по курганным материалам Руси и Скандинавии, основными атрибутами купцов были миниатюрные складные весы и гирьки для взвешивания серебра. Наряду с ними в таких погребениях нередки мечи, копья, боевые топоры. По подсчетам В. Б. Перхавко, 34 % древнерусских курганных захоронений с торговым инвентарем сопровождались предметами вооружения.[1012]

Захоронения купцов-воинов конца IX–X в. обнаружены исключительно в дружинных курганных могильниках. Так, в Гнездове бронзовые весы и гирьки встречены в шестидесяти четырех курганах, в Тимеренском могильнике — в тридцати трех из четырехсот шестидесяти исследованных. Такое же соотношение купеческих погребений выявляется и по материалам Шестовицкого некрополя. Таким образом, не менее 6–7 % обитателей нерядовых поселений, расположенных в ключевых пунктах па магистральных водных путях — важнейших коммуникациях X в., — были причастны к операциям по взвешиванию. Это, конечно, отчасти могли быть и дружинники — сборщики княжеской дани, но она собиралась преимущественно натурой и не требовала инструментов для взвешивания.

Зарождающееся купеческое сословие, как и дружинное, формировалось из представителей разных племенных образований славянства Восточной Европы, выходцев из Скандинавии, финно-угорского и балтского миров. Племенные черты торгового люда активно нивелировались, формировалась единая этноязыковая среда. Находясь в постоянном общении и перемещениях, представители купечества, как, впрочем, и сборщики княжеской дани, по мере развития внутренней торговли в немалой степени способствовали объединительной тенденции славянского населения Древней Руси.

Города, государственность и христианство — важные факторы консолидации славянского населения Древней Руси

Огромная роль в становлении древнерусской народности принадлежит городам и их жителям — городскому сословию. Начало процесса градообразования на Восточно-Европейской равнине определяется X столетием. Уже в VIII–IX вв. в различных местностях зарождаются торгово-ремесленные поселения — протогорода. Они стали центрами кристаллизации нарождающегося военно-дружинного и торгового сословий, а также пунктами становления древнерусского ремесла. Протогорода, основу населения которых составляли преимущественно представители того племени, в ареале которого они возникли, охотно принимали в состав жителей иноплеменников и оказывались пестрыми в этническом отношении. Так, среди обитателей Ладоги с ранней поры археологически документируются словене ильменские, кривичи, варяги, местная чудь и балты.[1013]

К числу интереснейших протогородских центров лесной полосы Восточной Европы принадлежит Изборск. Городище здесь было основано на рубеже VII и VIII вв. В VIII–X вв. здесь жили и работали бронзолитейщики и ювелиры, костерезы и резчики по камню, развита была и обработка железа. Поселок обеспечивал своей ремесленной продукцией как окрестные, так и более отдаленные аграрные селения и включился, как можно судить по находкам восточных монет, стеклянных бус, скандинавских, эстских и летто-литовских предметов, в международную торговлю. Население Изборского городища было разноэтничным.[1014]

В южных землях наиболее яркими протогородскими поселениями являются кратко описанные выше городища Зимно на Волыни и Пастырское в антском регионе, в составе населения которого были славяне — выходцы из разных племен и неоднородные тюрки. Разноплеменность населения — одна из характернейших черт протогородских поселений.[1015]

Такими же неоднородными по этнической структуре стали и древнерусские города.[1016] Археологическое изучение Новгорода, Киева, Суздаля, Пскова, Чернигова и других отчетливо свидетельствует, что городское население Руси формировалось из жителей разных регионов Восточной Европы. Так, материалы раскопок Новгорода Великого показывают, что его население складывалось не только из среды словен ильменских, на территории которых он был основан, но также из кривичей (псковских и смоленских), переселенцев из регионов вятичей и радимичей, а также варягов и прибалтийских финнов из окраин Новгородской земли.[1017]

Древняя Русь накануне татаро-монгольского нашествия имела несколько сотен крупных, средних и малых городов. По подсчетам М. Н. Тихомирова,[1018] уже в X в. на Руси было не менее двадцати пяти городов, в XII в. число их достигло двухсот двадцати четырёх, а к 30-м гг. XII в. существовало не менее трёхсот городов (рис. 120). В реальности их было больше, так как далеко не все города упомянуты в летописях.

Рис. 120. Распространение городов Древней Руси.

а — города Руси домонгольского периода;

б — граница Древнерусского государства в XI — начале XII в.

Для строительства и пополнения населения новых городов привлекались жители разных регионов Руси. Так, уже в конце X в., когда по повелению киевского князя Владимира Святославича для защиты южных рубежей Руси «нача ставите городы по Десне, и по Востри, и по Трубежеви, и по Суле, и по Стугне», были собраны для их строительства и проживания в них жители многих областей Руси: «И поча нарубати муже лучшие от словенъ, и от кривичъ, и от чюди, и от вятичъ, и от сихъ насели грады».[1019] Безусловно, в возведении и обживании этих городов участвовало также местное население — северяне и поляне.

С увеличением числа городов и в связи с их бурным развитием возрастает новая общественная сила Древней Руси — горожане. Это было новообразование, формировавшееся из представителей разных славянских, а отчасти и неславянских племенных групп. В условиях городской жизни прежние региональные различия относительно быстро стирались.

Городское население, не связанное с местными племенными традициями или слабо связанное с ними, стало мощной движущей силой в создании и распространении единой материальной и духовной культуры на всей территории Руси, в нивелировке племенного разнообразия, в интеграции восточнославянской этноязыковой общности.

Раскопочные изыскания в городах свидетельствуют о весьма активном развитии городской жизни и культуры. Городская культура домонгольской Руси была единообразной на всей ее территории. Ее целостность прежде всего была обусловлена высоким уровнем городского ремесла. Повсеместное распространение гончарного круга и глиняной посуды, изготовляемой на нем, привело к определенному единству древнерусского керамического инвентаря — одинаковому ассортименту изделий, в основном однотипной их орнаментации, однонаправленности эволюции гончарного дела. О сложении единства древнерусской городской культуры говорят и изделия железообрабатывающего ремесла, и общность технологических приемов, и одинаковость вооружения, продукции косторезного ремесла, и — особенно ярко — бронзолитейного и ювелирного производства. Городская культура с первых шагов своего развития разрывает пределы племенной замкнутости. Металлическое убранство костюма горожанок не обнаруживает каких-либо региональных различии. Трёхбусинные височные кольца, изготавливаемые городскими ремесленниками в разных стилях и технике, получают широкое распространение во всех городах Древней Руси и из городов нередко поступают в сельские округи. Бронзовые и билоновые браслеты и перстни из древнерусских городов составляют несколько типов, но все они в равной степени имели хождение по всему восточнославянскому ареалу. Излюбленным украшением горожанок Древней Руси стали стеклянные браслеты, и опять-таки каких-либо региональных различий в их бытовании не наблюдается. Ювелирные изделия, выполненные в сложной технике (зернь, скань, чернь, эмаль), также распространялись по всей Русской земле.

Несомненным катализатором восточного славянства была торговля, которая в результате активизации городской жизни Руси приобретает всё более и более широкий размах. По всей древнерусской территории получили широкое хождение пряслица из волынского шифера. В многочисленные малые города из крупных ремесленных центров поставлялись стеклянные браслеты и бусы, различные ювелирные украшения, крестики-тельники и энколпионы, костяные и самшитовые гребни. В сельские местности коробейниками доставлялись самые различные изделия городских ремесленников. Вырабатывается целый ряд вещей общедревнерусского характера.

В городах создавалась каменная архитектура, развивались связанные с ней производства строительных материалов. Города импульсировали развитие общевосточнославянского фортификационного дела.

Города оказывали существенное влияние на сельскую округу. Постепенно элементы городской культуры в той или иной степени проникали в среду земледельческого населения.

Города были не только создателями, носителями и распространителями единой древнерусской культуры, но и оказывали активное воздействие на многие стороны духовной жизни восточного славянства. Города стали центрами просвещения и грамотности. В крупных городах велось общерусское летописание, составлялись грамоты, акты и уставы, велась деловая переписка. Грамоты на бересте, обнаруженные уже в восьми древнерусских городах, а также бронзовые, железные и костяные писала-стило, встреченные во многих десятках городских поселений, говорят о сравнительно широкой распространенности грамотности на Руси. Все это не могло не способствовать культурному и языковому сближению славянского населения Восточно-Европейской равнины.

А. А. Шахматов отмечал, что некоторые памятники письменности, созданные в Киеве, не содержат ярких диалектных особенностей. Это позволило ему говорить о сложении в этом городе такого наречия (диалектного койне), которое утратило или сгладило диа\ектные черты, присущие разным местностям Древней Руси.[1020] Подобные койне могли формироваться и в других крупных городах, и они играли активную роль в нивелировке диалектного многообразия восточного славянства.

В цементации древнерусской народности большое значение имело распространение среди славянского населения Восточной Европы христианской религии. Она прямо или косвенно способствовала единению культуры и языка восточного славянства. Церковь внесла определенный вклад в развитие просвещения, в создание литературных ценностей и произведений искусства и архитектуры. Несомненна и роль христианства в приобщении Руси к культурным богатствам Византии и всего христианского мира. Христианская идеология, искусство и просветительская деятельность оказались мощными объединительными стимулами восточного славянства. Монастыри, наряду с городами, были общерусскими центрами просвещения и культуры.

Для отправления христианских обрядов необходим был слой людей, владеющих грамотой и основами средневековой образованности. Уже Владимир Святославич сразу же после крещения Руси «нача поимати у нарочитые чади дети и даяти нача на ученье книжное».[1021] Один из важнейших результатов развития культурной жизни восточного славянства — становление литературного языка, который имел хождение на всей территории Древней Руси. Население, принявшее христианскую религию, в той или иной мере соприкасалось с получившим бытование на Руси старославянским языком, на котором была написана богословская литература и совершалось отправление церковных обрядов. При этом, несомненно, имело место сложное взаимодействие между письменным языком и разговорной речью. Постепенно разговорный язык, нужно полагать, впитывал в себя некоторые элементы письменного языка, что в той или иной степени способствовало процессу формирования языкового единства древнерусской народности.

Вместе с вышеназванными факторами определяющим в становлении древнерусской народности было создание и упрочение единого государства. Ведь недаром начало формирования восточнославянского этноса по времени совпадает с процессом образования единой государственности. Древнерусская держава политически объединила все области Восточно-Европейской равнины, заселенные славянским населением. Государственная власть стала мощной консолидирующей силой в единении разноплеменного славянства, незаметно активизировала славянизацию остатков финского и балтского населения.

Государственная власть осуществляла административные и судебные функции на всей территории Руси, не считаясь с прежним племенным строением восточного славянства. Создаваемые ею воинские формирования из представителей различных земель вели к активному стиранию территориальных различий как в диалектном, так и в культурном отношении.

Определяющую роль Древнерусского государства в развитии единого языка подчеркивал А. А. Шахматов. Складывающаяся в пределах этого политического образования, по его выражению, «общерусская жизнь», безусловно, стирала языковую дифференциацию и активизировала языковую интеграцию.[1022]

Государственная деятельность по консолидации славянского населения Восточно-Европейской равнины протекала по нескольким направлениям. Прежде всего это привлечение населения из разных уголков Руси к решению общегосударственных проблем. Как отмечалось выше, для укрепления южных рубежей государства и борьбы с кочевниками киевские князья активно переселяли жителей из северных восточнославянских земель. Активизации процесса единения восточного славянства способствовала и княжеская деятельность в области права, суда и религии.

Следует подчеркнуть, что названные интеграционные явления действовали комплексно, в самом тесном взаимодействии. Так, государственная власть способствовала развитию городов и строительству крепостей, а они, в свою очередь, становились активными очагами упрочнения государственности и единения восточного славянства. Государство и города были заинтересованы в развитии внутренней и международной торговли, и вместе они размывали элементы региональной обособленности, относящейся ко времени освоения славянами Восточно-Европейской равнины. Распространение христианской религии вело к упрочению государственной власти, и они вместе становились более мощной объединительной силой, направленной на формирование единого этноса.

Рис. 121. Территория древнерусской народности.

а — границы территории древнерусской народности;

б — ареал славянского племенного образования, представленного браслетообразными незавязаннымн височными кольцами.

Единство территории, общность материальной и духовной культуры и единство языка (диалектные различия при этом не исключаются) — существеннейшие маркеры этноса. Рассмотренное выше позволяет утверждать, что в X–XII вв. в пределах территории Древнерусского государства протекал довольно активный процесс этноязыковой интеграции разноплеменного славянского населения (в его составе были и славянизированные финские и летто-литовские племена). В результате сформировался единый этнос — древнерусская народность (рис. 121).

Об этническом самосознании древнерусской общности

Политическое, культурное, языковое единение восточного славянства создало основу для принципиальных сдвигов в области самосознания. Этноним русь из Днепровско-Донского междуречья постепенно распространяется на всех славян территории Древнерусского государства.

Аналогичные процессы имели место и в некоторых других регионах средневекового славянского мира. Так, в Висло-Одерской области название одного из племен — поляне — постепенно распространилось вширь и стало этнонимом всего населения Древнепольского государства. Чехи первоначально — имя одного из славянских племен, заселявшего небольшой регион. С созданием государственности этот этноним распространился на все население Древнечешской державы.

На основании летописей и памятников агиографии XI–XIII вв. можно проследить процесс распространения этнонима русь. В VIII–IX вв. это крупное племенное образование междуречья Днепра и Дона, создавшее на короткое время свое раннегосударственное образование. С созданием Древнерусского государства русами на первых порах именовачи себя военно-служилое (в том числе и варяги на службе киевских князей) и церковное сословия, но очень скоро русскими людьми стали и более широкие слои восточнославянского населения, сначала, как можно полагать, горожане, порвавшие с племенным бытом, а потом и сельские жители.

Уже в упомянутом выше «Слове о законе и благодати» митрополита Илариона, произнесенном до 1050 г., под «Русской землей» понимается вся территория Древнерусского государства, где проживают «русские люди».

Представление о Русской земле как о едином государстве и о населении его как о русских людях широко отразилось в ряде агиографических памятников второй половины XI–XII в., а также в летописных текстах. После XI в. из летописных текстов окончательно исчезают племенные этнонимы восточных славян. В ряде мест их заменили названия, производные от наименований городов — административных центров исторических земель или княжеств, а в целом восточнославянское население стало именоваться русью, русскими людьми, «сыновьями русскими».

На Киевщине поляне стали именоваться русью уже во времена Олега. В первой половине XI в. этноним русь уже был распространен среди славянского населения Новгородской земли. Это отчетливо видно хотя бы по летописной статье под 1060 г., рассказывающей о сражении новгородцев и псковичей с сысолой: «И паде Руси 1000, а Сосол бещисла».[1023] Здесь русь — славяне Новгородско-Псковского региона.

В этнографическом введении Повести временных лет русь — этноним, объединяющий все славянство Древней Руси. В XI в. верховную власть великих киевских князей признавали и входили в состав Древнерусского государства некоторые финские и летто-литовские племена. Однако они не именовались русью. Под этнонимом русь Нестор понимал только славянское население этого государства. Одним из основных критериев руси является свой язык: «…се бо токмо словенескъ языкъ в Руси…» («А словеньский языкъ и рускый одно есть…»), в то время как «…мурома языкъ свой, и черемиси свой языкъ, моръдва свой языкъ».[1024] В целом русь в Повести временных лет выступает как общность, обусловленная единством происхождения, характеризующаяся своим языком, своей территорией и своей политической организацией. Русь Нестора — древнерусская народность в современном понимании. Одновременно и Повесть временных лет, и другие летописные своды Русью именовали и всю Русскую землю — Древнерусское государство.

Таким образом, русь в X–XIII вв. одновременно и этноним, и политоним.

На вопрос, все ли славянское население Древней Руси называло себя русами, русичами, ответить невозможно. Можно полагать, что в ряде регионов восточнославянского ареала население именовало себя славянами (в частности, в местностях, непосредственно примыкавших к регионам финских и летто-литовских племен), в других случаях — ростовцами, новгородцами, псковичами или суздальцами. Это никак нельзя считан, признаком отсутствия сознания принадлежности этих славян к древнерусскому этносу.[1025]

Древнерусская народность была достаточно сформировавшейся этноязыковой общностью. Она некоторое время сохранялась и в период политической раздробленности восточного славянства. Так, в «Повести о разорении Рязани Батыем» имеется целый ряд свидетельств о целостности древнерусского этноса, о наличии сознания его единства.[1026]

Об этом говорит и информация иностранных документов, в которых термины Русь и Руссия употребляются для обозначения всей территории, населенной древнерусским этносом.

Так, Генрих Латвийский в «Хронике Ливонии» (XIII в.), упоминая о битве на Калке, пишет: «И прошел по всей Руссии призыв биться с татарами, и выступили короли со всей Руссии против татар».[1027] В числе «королей» названы князья киевский, галицкий, смоленский и другие. Описывая события в Новгородской и Псковской землях, он именует их Руссией, пишет о русских из Пскова.[1028]

В сочинении де Плано-Карпини «История монгалов» (XIII в.) страна Руссия включает и Киев (назван ее столицей) с Черниговом, и Волынь (владимиро-волынский князь Василько именуется князем «в Руссии»), и Галицкую землю (галицкий князь Даниил назван «королем русским»), и Владимиро-Суздальскую землю (о великом владимирском князе Ярославе Всеволодовиче пишется как о князе «в некоей части Руссии, которая называется Суздаль»).[1029] Здесь «Руссия» соответствует всей территории Древней Руси, всем землям, заселенным русами — древнерусской народностью.

В пределах расселения древнерусского этноса понимали «Руссию» также посланник римского папы и французского короля Людовика IX в Золотую Орду и Монголию (1252 г.) Вильгельм де Рубрук, который сообщал, что страна эта тянется от Пруссии, Польши и Венгрии,[1030] и венецианский путешественник последней четверти XIII в. Марко Поло, писавший, что «Россия — очень большая страна на севере. Живут тут христиане греческого исповедания. Тут много королей и свой собственный язык».[1031] Ни о каком государственно-территориальном формировании в это время говорить не приходится. Во второй половине XIII в. древнерусская территория оказалась политически раздробленной. Вполне очевидно, что Руссия-Россия названных авторов — ареал ещё не распавшегося древнерусского этноса.

Выше говорилось, что в конце XIV в. был составлен список русских городов, в котором названо 357 городов, находящихся на всей территории восточного славянства, включая регионы складывающихся в то время белорусского и украинского языков. М. Н. Тихомиров справедливо отметил, что критерием причисления городов к русским был древнерусский язык. Таким образом, несмотря на государственную разобщенность восточнославянской территории, единство древнерусского языка и этноса проявлялось на протяжении всего XIV в.

В соборной грамоте 1415 г. епископы полоцкий, смоленский, черниговский, туровский, луцкий, холмский и перемышльский именуют себя «епискупи русских стран».[1032] В папских грамотах XIII–XIV вв.[1033] королями русскими называются и владимиро-суздальский князь Юрий Всеволодович, и галицкий князь Даниил Романович, и великий литовский князь Гедемин, значительную часть владений которого составляли области, заселенные прямыми наследниками древнерусского этноса.

В галицко-волынских грамотах XIV в. употребляется титул «князь всей Русской земли, Галицкой и Владимирской», «князь Владимирский и господарь Русской земли», «князь и господарь Руси».[1034] Вполне очевидно, что жители Волынской земли и Галичины этого времени осознавали, что они принадлежат Руси, являются русскими, то есть потомками русского (древнерусского) этноса.

Список сокращений