Розлилися води на четири броди,
Припев: Гей, дивки, весна красна, зилыга зелененьке.
У першому броди зозуля ковала,
У другому броди – соловейко щебече,
У третему броди – сопилочка грае,
В четвертому броди – дивчина плаче.
Зозуленька куе – литечко чуе,
Соловейко щебече – сади развивае,
Сопилочка грае – улицю скликае,
Дивчина плаче – недоленьку чуе,
Недоленьку чуе, за нелюба йдучи.
Или:
Ой, чижику, мала пташечко,
Скажи мини щиру правдочку,
Кому воля, кому нема воленьки.
Дивонькам своя воленька:
То за стричечку, то за виночок,
То на улочку, то у таночок.
Молодичкам нема воленьки:
На приничку горщик бижить,
У запичку буркун сидить,
У колисци дитя кричить.
Горщик каже – одстав мене,
Буркун каже – укрий мене,
Дитя каже – росповий мене.
Или:
Спивали дивочки, снивали,
В решето писеньки складали,
Тай повисили на верби;
Як налинули горобци —
Звалили решето до долу:
Час вам, дивочки, до дому,
Мишати свиням полову;
А ей, хлопци, за нами,
Иижьте полову з свинями!
Последнее качество высказывается в целом ряде песен, где девицы подсмеиваются над молодцами, самих себя изображают в хорошем свете, а их – в комическом виде.
Ой, наша парубки
Поихали на лови,
Та вловили комаря,
Стали его дилити:
Сему-тому по стегну,
А Микити тулупець,
Що хороший молодець;
А Василеви голова,
Що великий без ума;
А Йвасеви хвостище,
Що великий хвастище.
Значительная часть этих песен сопровождается играми сценического свойства. Должно быть, в языческое время многие из них были религиозным освящением разных занятий, предстоящих в наступающее лето.
Ой збирайся, родино,
Щоб нам жито родило,
И житечко, и овес,
Ой, збирайся рид увесь,
И пшеница, и ячминь,
Щоб нам жать було смашний.
Таким образом, мы встречаем здесь сеяние проса, жита, льна, мака, гороха, пасение скота; в число таких занятий входила и война, как показывает одна веснянка, в которой девицы, разбиваясь на две половины, показывают вид, что идут воевать одни против других, и поют: «Пустите нас воевать этот свет!» – «Не пустим, не пустим ломать мосты, – отвечают другие. – А мы как захотим – мосты разломаем и заберем все деньги».
«Пустите нас, пустите нас сей свит воювати». —
«Не пустимо, не пустимо мости поламати». —
«А ми як схочемо —
Мости поломимо,
То вси гроши заберемо».
Игра в зайчика с песенкою, где изображается пойманный зайчик, указывает на охоту.
Зайчику сиренький,
Зайчику биленький,
Як зажену зайчика
Клинцем булавинечком.
Та никуда зайчику вискочити.
Многие игры и песни изображают события семейной жизни. Есть песни, в которых весна представляется олицетворенною. Ее торжественно приглашают (закликают), обращаясь к какой-то матери с припевом, бесспорно языческим: «Ой, лелю-ладо!» —
Благослови, мати,
Ой, лелю-ладо, мати!
Весну закликати,
Зиму провожати, —
припевом, который вообще употребляется при многих веснянках. В другой веснянке, обращаясь к весне, приглашают развиваться дуброву.
Ой весно, весно, веснице,
Час тоби, диброво, розвиться.
В третьей поется: «О, весна, весна, с красными днями! Что ты нам принесла?» – «Я принесла вам лето, зелень хлебную, хрещатый барвинок, пахучий василек».
«Ой весна, весна, днем красна,
Що та нам, весна красна, принесла?» —
«Принесла вам литечко,
Зеленее житечко,
Хрещатенький барвиночок,
Запашненький василечок».
В четвертой перечисляются занятия, ожидающие людей разного возраста: детей, стариков, старух, хозяев-земледельцев, замужних женщин и девиц.
«Ой, весна, весна, що нам принесла?» —
«Ой, принесла тепло й добрее литечко,
Малим диткам – ручечки бита,
А старим дидам – раду радити,
А старим бабам – посиданьнячко,
А господарям – поле орати,
А молодицям – кросенця ткати,
А дивонькам – та й погуляти!»
Сама весна изображается матерью: у нее дочь-девица; она, сидя в садике, шьет рубашку к своей свадьбе.
«Весна, весна, весняночка,
Де твоя дочка паняночка?» —
«Моя дочка у садочку,
Шие вона сорочку
Шовком та билью,
К своему весильлю».
Или, выгнав бычка за ворота, прядет, с намерением употребить пряжу отцу на полотенце, матери на серпанок (головное белое покрывало), а милому на подарок.
«Весна, весна весняночка,
Де твоя дочка паняночка?» —
«Погнала бичка за воротечка:
Пасися бичку, поки спряду мичку
Свому батеньку на рукавичку,
Своий матинци на серпаночок,
Свому миленькому на подарочок».
Эта весна или же, может быть, дочь ее – веснянка – олицетворяется в игре; девицы выбирают из среды своей самую красивую, обвешивают ее всю зеленью, на голову кладут венок из цветов, сажают на возвышенном месте, а перед нею кладут кучу венков. Все поют и пляшут перед нею. Потом она бросает на воздух венки, и девицы должны ловить их. Такой венок сохранялся до будущей весны как память прошедшей весны, если девица не выходит замуж до будущего года. Вероятно, все эти представления олицетворенной весны как в песнях, так и в играх истекают из глубокой языческой древности. Вероятно, также следует видеть остаток древнего мифологического изображения наступающего лета – или начала плодотворной деятельности солнца в виде новорожденного младенца – в веснянке, соединенной с игрою, называемой воротарь, распространенной во всем малорусском крае и во многих местах или вовсе потерявшей название воротаря, или изменившей его на володаря. Зовут привратника (воротаря). Он спрашивает: «Кто там у ворот кличет?» – «Царская (или панская) слуга». – «Что принесла?» – «Крошечное дитя». – «В чем оно посажено?» – «В золотом кресле». – «Чем оно играет?» – «Серебряными орешками». – «Что оно подкидает вверх?» – «Золотое яблочко».
«Воротарю, воротарю!» —
«Хто, хто у ворит кличе?» —
«Царськая (или панськая) служечка». —
«А що в ней принесено?» —
«Мизильнее дитя». —
«А в чим воно посажено?» —
«В золотим кресли». —
«А чим воно цятаеться?» —
«Срибними оришками». —
«А чим воно пидкидаеться?» —
«Золотим яблучком».
Или:
«Володарь, володарь,
Чи дома господарь?» —
«Та нема его в дома:
Поихав по дрова.
Церква замикана.
Церква одмикана…» —
«А хто в теи церкивци?» —
«Золотее дитятко». —
«А що з воно робить?» —
«Золотого ножика держить». —
«А що воно крае?» —
«Срибнее яблочко».
Точно так же древнее представление упадающей и снова воскресающей в течение круга годичного силы солнца образом умершего и ожившего человеческого существа отразилось в игре Кострубонько с соответствующими песнями, которые, однако, в настоящее время уже сильно разложились.
Умер, умер Кострубонько,
Умер, умер голубонько.
Умер та й не дише…
Кострубонька поховали,
Ниженьками притоптали.
Прийди, прийди, Кострубонько,
Стану з тобою на шлюбоньку,
Упедилю в недилочку,
При раннему сниданьячку.
Этот Кострубонько – то же, что великорусский Ярило, или сохранившееся в некоторых великорусских местностях безыменное погребение весны. Песня говорит: «Умер, умер Кострубонько (уменьшительное от Коструб – нечоса, насмешливое прозвище, без сомнения, явившееся впоследствии, под внушением христианского презрения к языческим празднествам и забавам), умер голубчик, умер и не дышит». «Только … колышет», – прибавляют молодцы, тем самым давая повод искать связи Кострубонька с великорусским непристойным Ярилою и с древним мифологическим символизмом лингама и фальлуса, особенно с египетским мифом о воссоздании умерщвленного Тифном Озириса из его детородных частей, спасенных Изидою; его похоронили, притоптали ногами. Это одна половина песни. Другая представляет Кострубонька ожившим и говорит о браке Кострубонька: «Приди ко мне, Кострубонько, вступи в брак со мною в день недельный, при раннем завтраке». В Западной Малороссии игра в Кострубонька сопровождается неоднократными восклицаниями: «Христос Воскресе», что еще более побуждает предполагать, что в древности песня эта со сценическими действиями выражала такой образ, который, по внешним признакам, имел сходство с христианским представлением о смерти и воскресении Христа. Лету также посвящены особые разряды песен: троицкие, петровочные, купальские, наконец, песни, сопровождающие сельские работы, – гребецкие и зажнивные. Все носят на себе признаки времени года. Здесь встречаете короткую ночь, которая не дала девице выспаться:
Мала ничка петривочка —
Не виспалась наша дивочка, —
венки из летних цветов, купанье:
Купалочка купалася
На бережку сушилася, —
высокую траву в саду, где могут скрываться волки:
А в мого батька сад над водою,