Не моя Дунай-вода твоих козакив забрала,
Их турки не порубали, не постриляли,
До города Царьграда в полон не забрали.
Вси мои квити луговии й низовий понидили,
Що твоих козакив у себе не видили.
Далее рассказывается о том, что козаки разоряли огнем и мечом бусурманские города, набирали вдоволь добычи и возвращались до реки (?) Хортицы, там переправлялись, прибывали к стародавней Сече и в Сече делили добычу, пили мед и водку, просили Господа Бога за весь мир. Это рассказывается как бы по свидетельству низовых рек, названных помощницами Днепра.
Котории козаки черкеским полем гуляли,
Рики низовий, помошници Днипровии, добре знали.
Подобное же выражение о реках – помощницах Днепра встречается в думе о Ганже Андыбере, где реки, помощницы Днепра, означают козаков гетмана.
Ой рики, каже, ви, рики низовий,
Помощници Днипровии,
Або мини помочи дайте,
Або мене з собою визьмите!
Есть еще иное представление о Дунае: в одной из колядок он истекает из божьих слез, и об этом говорят между собою месяц и звездочка.
Ишов, перейшов мисяць по небу,
Та й зостричався з ясною зорею.
Зирнице-сестрице, ходимо вкупи,
Ходимо вкупи Бога шукати,
Найти нам Бога в пана господаря,
На стил схилився, слизоньку зронив,
Де слиза капне, там Дунай стане.
Разлив реки сопоставляется с разгулом любви…
И на той бочок,
И на сей бочок
Рика розлилася;
Стоить дивка з парубком,
Та ще й обнялася.
Но вообще в малорусской песенности река приходится чаще всего в значении препятствия. Перейти или даже перескочить реку – значит преодолеть препятствия. Молодец, разлученный с возлюбленной, которая в его отсутствие вышла замуж за другого, изображает свои чувства таким образом: он хотел бы поехать на другой берег реки, где находится его милая, но она ему говорит, что достаточно посмотреть на нее издали; ведь говорила она ему, когда стояли они вместе под навесом: не ходить бы ему в Крым за солью, а то застанет ее под убором замужней женщины.
Колиб мини новий човен, та й новее ще веселечко,
Сив би поихав на той бережечок, де дивчина, мое сердечко.
На що тоби новий човен и новее ще веселечко?
Стань, подивись здалека на мене, козаченько, мое сердечко.
Чи я ж тоби не казала, як стояли пид повиткою,
Не ходить було у Крим по силь – то застанет пид намиткою.
Подобно тому молодец, который не может прийти ночью к своей милой на свидание, воображает перед собою Дунай: нет ни челна, ни весла, нет ему возможности добраться до своей цели.
Пробиваю край Дунаю,
Я за тебе все думаю,
Коби човен и веселце,
Ночовал бих у тя сердце.
А ни човна, ни повода,
Мушу ночувати дома.
Молодец приглашает девицу подать ему руку через реку:
Через риченьку, через биструю.
Подай рученьку, подай другую…
Или:
Ой, там за ричкою ходить молоденька.
«Через ричку подай ручку дивчино миленька!» —
«Ой, рада б я, мии миленький, обидви подати,
Сидить в хати пид виконцем ридненькая мати», —
то есть разрушить ту преграду, которая поставляется между молодежью обоего пола, или же идти к нему вброд через реку:
«Нема броду, нема лёду, нема переходу,
Коли мене вирне любиш – бреди через воду!» —
«Перебрела дви риченьки, половину ставу:
Не вводь мене, козаченько, в великую славу», —
что уже значит предаться ему, несмотря ни на что. Со своей стороны молодец бредет через реку к своей милой:
Нема лёду, нема броду, нема переходу,
А Василько до Оксани бреде через воду, —
и в таких-то случаях является образ зажженной свечи, которою девица должна освещать путь своему милому.
Ой, засвити, дивчинонько, восковую свичку,
Нехай же я перебреду сю биструю ричку.
Или:
Ой, зсучу я яру свичку, та й пошлю на ричку;
Буде мому миленькому видно на всю ничку.
Девица хочет сказать, что она во что бы то ни стало хочет выйти замуж за своего милого, и выражает эту мысль образом перескакивания через реку:
Тече ричка невеличка, схочу – перескочу;
Оддай мене, моя мати, за кого я схочу!
А в одной галицкой песне с трудностью полюбить старика сопоставляется трудность перескочить реку.
Колиб ричка не величка – я б перескочила,
Колиб милий не сивенький – я б его любила!
Решительное расторжение любовной связи также выражается образом перескакивания через реку.
Перескочу бистру ричку, а ни доторкнуся,
Перестану тя любити, а ни подивлюся.
Разлука с родными и близкими также вызывает образ перехода через реку: «Хоть по шею в воду, лишь бы к своим родным; хоть и обмокну, да у своих родных обсохну – все-таки с своими родными побеседую».
Хоч по шию в воду, та до свого роду,
Хоча обмочуся, в роду обсушуся,
Таки с своим родом та наговорюся.
Эта же мысль выражается целым рассказом. Женщина, грустя в чужой стороне, недовольная и своим замужеством, порывается к родным и воображает себе, что приглашает перевозчиков перевезти ее; перевозчики недослышали, и она сама садится в челнок, отпихивает его от берега и плывет к своим родным. С берега замечает ее мать и зовет к себе.
Сама я, сама як билина в поли:
Не дав мини Господь Бог ни счастя, ни доли —
Ни счастя, ни доли, ни дружини по любови.
Ой, пиду я молодая, до броду по воду.
Перевизчики! Перевизить до роду!
Перевизчики де-сь то не почули.
Сила соби в човничок, од берега одпихнула,
Оглянулась назад себе, та в долони плеснула.
Нихто не почуе, тильки ридная мати,
Одчиняе кватироньку: «Ходи, доню, до хати.
Бреди, бреди, моя доню, холодною рикою,
Ходи, доню, до хати, поговори зо мною!»
Подобно тому сирота-молодец, находясь на чужбине, изображает свое горькое житье так, как будто ему велят плыть через Дунай, и он в раздумье: плыть ли ему или утопиться.
Горе мини на чужини – зовуть мене заволокою,
Велять мини Дунай плисти, Дунай ричку та глибокую.
Чи мини плисти, чи мини брести, чи мини в ней утопитися,
Бидна моя та головонько, ни до кого прихилитися!
Река – путь в чужую сторону и с тем вместе как бы виновница сиротства в чужой стороне. Молодец проклинает ту реку, которая занесла его в чужой край и разлучила с родными.
Бодай тая ричка куширом заросла,
Що вона мене молодого в чужий край занесла!
Бодай тая ричка риби не вплодила;
Що вона мене молодого з родом розлучила!
Сообразно с этим представлением река Дунай – символ отдаленности. Молодец, находясь в разлуке с девицею, спрашивает ее: где она находится? И затем следует ответ от девицы: «Я нахожусь близ Дуная, вспоминаю о тебе, душа моя». Муж, которому жена опротивела, хочет спровадить ее далеко от себя и выражает эту мысль таким образом, что он сажает свою немилую жену на корабль и пускает ее по Дунаю.
Та купив чумак корабель новий,
Корабель новий, ще веселечко;
Посадив милу у корабличок,
Одпихнув ии та од бережка.
Корабель плыве, аж Дунай реве,
А мила сидить, як свича горить.
В запорожской песне плач кошевого атамана о разрушении Сечи сравнивается с рекою, которая подмывает утес, – этим выражается глубина печали.
Тече ричка невеличка, пидмивае кручи;
Ой, заплакав пан кошовий до царици йдучи.
Море – хотя в настоящее время предмет малознакомый большей части малорусского народа по местам его жительства, но в старину оно, как и поле, было поприщем козацкого удальства. Козак любил море и вспоминал о нем, уже перестав быть участником геройской славы отцов своих.
Гуляли ми на поли и на мори,
А тепер зосталися боси и голи.
В разряде былевых дум есть несколько специально освященных козацкими подвигами на море. В одной из них – об Алексее Поповиче – море представляется живым существом; кошевой велит ему исповедовать грехи и одному из Козаков, за кем больше грехов, броситься в море для утоления его гнева.
Сповидайтеся, панове,
Черному морю
И мини отаману кошовому.
В Чорнее море впадите,
Виська козацького не губите!
По одному из вариантов этой думы, сознавшемуся в грехах своих он приказывает разрубить мизинец и спустить в море крови, и море, умилостивленное этою кровью, успокаивается.
Добре ви дбайте,
Олексия Поповича на чердак виводите,
Правой руки пальця мизинця урубайте,
Християнськои крови в Чорнее море впускайте.
Як буде Чорнее море кров християнску пожирати,
То буде на Чорному мори супротивна валечная хвиля утихати.
Тоди козаки добре дбали,
Олексия Поповича на чердак виводили,
Правое руки пальця мизинця урубали,
Християнськои крови в Чорнее море впускали.