В огороди буркун зильля по тичини вьется;
Молодая чумачиха за чумаком бьется.
Девица предостерегает своего милого, чтоб он не ходил без нее на улицу, не полюбил другой, и приводит бурковину.
…бурковина стеле,
Не ходи, козаче, на улицю без мене;
Косарики косють – бурковина вьяне,
Не люби иншую, бо серденько вьяне.
Козак в дороге вспоминает о своей милой; ему постелью – желтая бурковина; при этом он заповедовает мысленно своей возлюбленной оставаться ему верною и не ходить на улицу.
Ой, ти козаче, хрещатий барвиночку,
Хтож тоби постеле в дорози лостилечку.
«Ой, постеле, мила, жовта бурковина;
Ти ж мини, дивчино, и в дорози мила.
Що витир повие – бурковину росстеле,
Не ходи, дивчино, на улицю без мене».
Хмель – символ волокитства, разгула, непостоянства. Мать спрашивает сына, который возбуждает ропот своими шалостями, где он ночевал, и сравнивает его с хмелем.
Хвалилися молодици, що ти шкоду робиш…
Де ти хмелю зимовав,
Де ти синку ночував?
С хмелем сравнивается разгульный молодец, идущий к девице и наигрывающий на инструменте – на кобзе или свистелке.
Наберу я хмелю жменю, та посию над водою,
Ой, здалека чути козака орла, як иде з кобзурою.
Хмель – образ ветреного молодца, на которого девица не должна полагаться. Дочь говорит матери: «Ах, хмель, хмель! Зелен, кудреват! Любит меня, матушка, хороший чернявый». – «Дочка моя, – отвечает мать, – все это неправда: если он тебя и возьмет, то любить не будет».
«Ой, хмелю, хмелю зелений, кудрявий.
Любить мене, моя мати, хороший чорнявий». —
«Доненька моя, то неправйонька вся:
Хоч вин тебе визьме, а любить не буде».
Но с увядающим хмелем сравнивается такой молодец, который наконец пленился девицею и сохнет от любви.
Зеленая хмелинонька од сонця зивъяла,
Дивчинонька козакойи та свит завьязала.
С хмелем сравнивается также и девица, которая перебирала молодцами, кружила им головы, а наконец вышла за вдовца.
Ой, ти хмеленьку, буйнее зильля,
Мало разуму маеш,
Ой, пьяного, нетверезого,
З разуму спровожаеш!
Ой ти, дивчино перебирнице,
Много перебирала,
Усим молодцям догону дала,
А удивцеви ся дистала.
В свадебных песнях хмель – символ пиршества: «Катится хмель из межгородья, подкатился под ворота. Стелись, стелись, хмель, по плетню, играйте, музыканты, на дворе».
Котиться хмель, з межи города,
Та пидкотився пид ворота.
Стелися, стелися, хмеленьку, по тину,
Грайте, музыки, по двору.
В козацких песнях хмель сопоставляется с храбрым и отважным воином.
Чи не той-то хмель, хмель,
Що по тичини вьется?
Чи не той-то козак Нечай,
Що с ляхами бьеться?
Фамилия Хмельницкого, происходя от слова хмель, побуждала называть его просто Хмелем, так как в народе существовал символ, подходивший к характеру Богдана.
Ой, Хмелю, Хмельниченку,
Висипався хмель из миха,
Та наробив ляхам лиха!
Сходное значение молодца дается укропу. Девица не велит расти укропу в огороде, не велит старому топтать ее мяты, то есть не отдается ему, и, напротив, говорит: «Расти, укроп, в моем огороде; топчи, молодец, мою мяту».
Ой, не рости, кропе,
Высоко в городи,
Ой, не ходи, старий,
Коло моей хати!
Не топчи ти, старий,
Кудрявой мяти!
Ой, порости, кропе,
Высоко в городи,
Ой, похода молоденький,
Коло моей хати,
Потопчи, молоденький,
Мою кудрявую мяту!
Хлебные растения – особенно рожь (жито) и пшеница – любимы в народной поэзии. В колядках и щедривках они являются в особенности как признаки довольства и благосостояния, чего желают колядницы тем, кому колядуют. На них лежит отпечаток святости. Сам Бог со святыми дарует эти признаки счастья и даже сам пашет на ниве – это, как кажется, остаток древнего, общего многим народам верования о небесном происхождении земледелия. «Отворяй двор, ворота со двора! Бог тебя зовет, дар тебе дает: широкое поле, густое жито, коренастое, стеблистое, колосистое, ядреное, чтоб из колоса выходила целая миса зерна, а из снопа целых три бочки».
Одчиняй двери, ворота от себе!
Бог тебе зове, дар тоби дае:
Широке поле, жито густее,
Коренистее, стеблистее,
Колосистее, ядренистее:
Из колосочка – миса житечка,
А из снопочка – три з верхом бочки.
В другой колядке Бог пашет, а ему помогает св. Петр; Божия Матерь носит зерно и просит Бога: «Роди, Боже, яровую пшеницу и рожь, пусть будут стебли, как тростник, колосья, как былины; жнецы будут молодицы, а вязальники молоденькие, копны будут как звезды, а снопы – как горы».
Ей в поли, поли, чистейким поли,
Там же ми ope золотий плужок,
А за тим плужком ходит сам Господь;
Ему погонят та святий Петра,
Матинка Божа насинячко носит,
Насинья носит, пана Бога просит:
«Зароди, Божейку, яру пшеничейку,
Яру пшеничейку, ярейке житие;
Буде там стебевле саме тростове,
Будут колосойки яко били нойки,
Будут ми женци сами молодици,
А вьязальнички сами молодчики;
Будут копойки, яко звиздойки,
Будут стогойки, яко горойки».
В щедривках (а также в некоторых колядках) даяние свыше обилия представляется в образе ржаной плети, которою размахивает Бог или же св. Илия.
Дала ему (Богу) мати житяную пугу;
Де пугою махне,
Там жито росте!
Согласно с этим воззрением на хлебное зерно как на символ и признак благосостояния, худое состояние стоящей на поле пшеницы сопоставляется с дурным состоянием человека в нравственном отношении.
Ой, чия то пшениченька, що колос схилився, —
Ой, то того козаченька, що так зажурився;
Ой, вже тую пшениченьку та горобци пьють,
А вже того козаченька та палками бьють.
Также засеянная пшеницею нива сопоставляется с положением человека, окруженного добрыми друзьями, а опустелая – с положением посреди врагов.
Були колись яри пшениченьки,
А теперь облоги;
Були колись вирни сусидоньки,
А теперь вороги.
Хлебные растения применяются к разным положениям любви. Сеяние и возрастание пшеницы и ржи сопоставляется с годностью молодца к женитьбе:
Насияно пшениченьки, та никому жати,
Питается син матери: которую брати, —
и девицы – к замужеству:
Ой, час, мати, жито жати, бо колос схилився,
Ой, час, мати, замиж дати, бо голос зминився…
Сеяние также сравнивается со средствами возбуждать любовь.
Ой, я жита не сияла – само жито сходить;
Козака не чаровала – сам до мене ходить.
Рожь, в противоположность сорной траве, означает красивую девицу:
Жито, мати, жито, мати, жито не метлиця;
Чом дивчини не любити – лиця, дивка билолиця, —
но в противоположении с пшеницею вдову, а пшеница – девицу.
Не буду я жита жати, ино пшениченьку.
В свадебных песнях овес означает жениха, а пшеница – невесту.
Ой, сип, мати, овесець,
Щоб наш овес рясен був,
Щоб наш Юрасько красен був.
Ой, сип, мати, пшеницю,
Щоб наша пшениця рясна була,
Щоб наша Маруся красна была.
Уборка хлеба сопоставляется с ходом любви:
Я у поли жито жала – аще снопив не вязала;
Я козака полюбила, а ще правди не казала, —
а трудность работ – с томлением сердца, ожидающего возврата милого:
Ой, у поли, при дорози пшениченька яра;
Там молода дивчинонька пшениченьку жала;
Болять ручки, болять нижки, пшениченьку жнучи:
Та вже мини надокучило миленького ждучи.
Просо в народной поэзии составляет предмет весеннего хоровода, одного из самых старинных, с припевом «Ой, дид-ладо!». Древность песни, принадлежащей к этой хороводной игре, доказывается уже тем, что она более, чем какая другая подобная, сохранилась в одинаковом виде не только на всем пространстве, заселенном малорусским племенем, но и в великой Руси. Сущность ее такова: хоровод разбивается на две половины: одна поёт, что сеяла просо, другая – что вытопчет его лошадьми; первая говорит, что переймет коней, другая – что их выкупит, предлагает сто, тысячу рублей; первая не соглашается; наконец, вторая предлагает девицу, и первая соглашается.
Ой, ми просо сияли, сияли,
Ой, диду-ладо, сияли, сияли!
(Этот припев повторяется после каждого стиха с прибавлением последнего слова.)
А ми просо витопчем, витопчем.
Ой, чим же вам витоптать, витоптать?
А ми кони випустим, випустим.
А ми кони переймем, переймем.
А ми кони викупим, викупим.