А в тий постелци игречная дива
Ряси стерегла и там заснула,
Райски пташочки рано злинули,
Рано злинули, рясу зшайнули,
Золота ряса дуже звенила,
Дуже звенила, диву збудила,
А дива встала, рясу зибрала,
Зибрала рясу, чом до поясу,
Понесла ж соби до золотника.
А помогай, Биг, золотниченьку,
Золотниченьку, ремесниченьку;
А зроби мини золоту шубу,
А з обризочкив золотий пояс,
А з отрусочкив срибний перстенець,
По тим останку перлову тканку.
А вберу ж я ся в недилю рано,
Перлова тканка головку клонить,
Шолковий пояс лядвоньки ломить,
Золотая шуба слид замитае,
Срибний перстенец пальчики щипле.
Жемчужная трава – фантастическое растение, вырастающее из посеянного жемчуга. В песне петровочной поется: «Мы вспашем поле орлами, а засеем жемчугом!»
Ой, Петре, Павле, Иване!
Та зоримо поле орлами,
Та засиемо жемчугами.
В другой веснянке говорится, что девица умывалась водою, утиралась китайкою, повесила китайку на море, посеяла жемчужину на поле.
Ой, лугом, лугом вода иде,
А над тим лужечком стежечка йде;
Ой, тудю й шла молода дивчина,
Та тою водицею вмивалася,
Червоною китайкою втиралася;
Повисила китаечко на мори,
Посияла жемчужину на поли.
В галицких колядках жемчужная трава является вместе с золотою рясою. Черная гора не родила ни жита, ни пшеницы, а родила она жемчужную траву, золотую рясу. Гордый молодец пустил коня в жемчужную траву, а сам припал к сырой земле и скоро заснул. Вдруг откуда ни взялись буйные ветры с дождями, зашумели в жемчужной траве, зазвенели в золотой рясе. Гордый молодец пробуждается, седлает коня и говорит: «Конь мой сизый, будь счастлив! Поедем в чистое поле, в темный лесок за черным туром, за крупным зверем».
Зачорнилася чорная гора,
Що не зродила жита пшеницю,
Але зродила жемчужну траву,
Жемчужну траву, золоту рясу,
Ихав над нею гордий молодец,
Та пустив коня в жемчужну траву.
Ой, а сам припав, ик сирий земли.
Та скоро припав, так борзо заснув.
Ой, деся взяли буйни витрове,
Буйни витрове шарти дожчове,
Та зашумили в жемчужну траву,
Та зазвенили в золотий ряси.
Гордий молодець в тим прохопився,
Коня сидлае, гадку гадае:
«Коню ж мий, коню сивий, будь ти счастливий.
Пойдемож ми в чистее поле,
В чистее поле та темний лисок
За чорним туром, за грубим звиром».
В галицких песнях упоминается растение, называемое билое тило. Девица посеяла это растение, потом, собрав, приложила к своим косам и сказала: «Вот как бы у меня были такие косы, я бы годилась тогда мещанскому сыну».
Пишла панночка в чистее поле,
Та посияла билое тило…
Урвала ж соби билое тило.
Та приложила ж его к своим косонькам.
«Коби ж у мене таки косоньки,
Годили ж бим ся мисткому сину,
Мисткому сину к метицев бути».
В другой песне, по галицкому варианту, упоминается белый цвит, который должен вырасти из рассеянного по полю пепла молодца, которого отравила сестра но наущению чужеземца, встретившего ее тогда, когда она шла косить траву.
Эй, шло дивчя на травичку,
До тихого Дунаечку,
В правий руци серпик несло,
В ливий руци плахту несло.
Стритив ии чужоземец,
Чужоземец-незнаемец.
«Дивча, дивча, зчаруй брата!
Кед ее з нами пийти рада». —
«Як би я го счаровала,
Кед я не маю зильля того». —
«Бьей до саду вишневою,
Там ти найдеш зильля того,
И намочь го во шкляници.
Буде ити братчик з поля:
„Дай ми пити, сестро моя”.
Братчик пие зо шкляници:
«Посмотрь, сестро, на мои дити!
Задзвонили на дзвиници,
А сестрици на граници.
Закуйте мя в билий каминь
Няй не чую дзвонив за ним,
Напальте ж з мя тог попелу,
Тай посийте мя по полю:
Най з мя росте билий квит;
Най то знае цилий свит».
Неизвестно, впрочем, есть ли это особое растение, называемое белым цветом, разумеется ли под этим какое-нибудь растение, цветущее белым цветом, не названное здесь по имени, или это белый цветок вообще безотносительно к одному какому-нибудь растению.
Кроме растений с особыми названиями, в народной поэзии является трава в неопределенном значении всяких травянистых растений, преимущественно невысоких (так как для высоких есть другое общее название – бурьян). Трава сопоставляется с различными положениями любви и семейной жизни. Хождение по траве девицы – символический образ счастливой любви: «Хожу по траве и не нахожусь; кого люблю я верно – не налюблюсь».
По травици хожу – не нахожуся,
Кого вирне люблю – не налюблюся.
Девица, разлюбившая молодца, сожалеет о траве, по которой ходила.
Шкода трави мурави, щом по ней ходила;
Шкода мене молоденьки, щоб дурни любила.
Трава делается шелковою там, где проезжал милый, и делается гнилою и увядшею там, где проезжал немилый сердцу девицы:
Чорвоная калинонька вишче млина стояла,
Що вона видала:
Куди нелюб ихав – там трава гнила,
Куди милий ихав – там трава шовкова,
Куди мий нелюб прихав – там трава зивьяла,
Буди мий миленький поихав,
Ой, туди трава вже щовкова, —
а равным образом вянет и чернеет там, где виделись любовники, которые потом разлучились.
Ой, пиду я, пиду,
Де з милим стояла;
Там була травка,
Була зелененька,
А тепер вже повъяла.
Ой, пиду я, пиду,
Де з милим сидила;
Там була травка,
Була зелененька —
А теперь почорнила!
Рослая зеленая трава сопоставляется с хорошим, а сухая – с дурным состоянием замужней женщины.
Ой, у саду при долини трава по колина,
Ой, за добрим чоловиком жинка як калина.
Ой, у саду на горбочку трава жовкние,
Ой, за лихим чоловиком жинка помарние.
Увядание травы вообще означает печаль. Девица, которая от печали склоняется на стол, сравнивается с падающею травою:
Шовковая трава по полю полягла;
Молодая Марусенька до стола прилягла, —
а также мать, тоскующая после отдачи замуж дочери, печалится, словно трава наклоняется, и плачет, как трава сохнет.
Росла трава, росла, та й похилилася;
Дала мати дочку за миж – та й зажурилася.
Росла трава, росла трава, стала посихати;
Дала мати дочку за миж – тай стала плакати.
Покос травы или срывание – образ взятия девицы из родительского дома.
Коло моря трава густо;
Кто тую травицю покосить,
Той мене у батенька попросить,
А кто тую травицю порве,
Той мене од батька возьме.
В одной галицкой песне есть такой образ: девица жнет траву и просит трех козаков помочь ей; первому обещает павлиний венок, второму – золотой перстенек, третьему – самую себя. Разлука с милым означается тем, что по той тропинке, по которой он прежде ходил, вырастает трава:
По стеженци куди ходив – трава зеление, —
а образ невозможности достигнуть желаемого – вырастание травы на помосте в хате.
Як виросте травиченька в хати на помости.
Былина – символ бедности, одиночества, сиротства. Сирота говорит: «Я как былина в поле; нет моей бедной голове утешения в чужой стороне!»
Як билина в поли на чужми сторони,
Нема порадоньки бидний голови.
Больной козак лежит, как былина.
Стоить мила, як калина;
Лежит милий, як билина.
Девица говорит милому, что она не былина – у нее есть отец, мать и родные.
Ти не витер, ти не буйний, а я не билина,
Есть у мене отець, мати и уся родина.
Иногда в песнях встречаются цветы без обозначения, о каких известных растениях говорится. Но это случаи редкие. Так, в колыбельных песнях, обращаясь к ребенку, поют, что мать его пошла в поле, откуда принесет три цветочка: один – дающий сон, другой – рост, а третий – счастье.
Ой, первую зросливую,
А другую сонливую.
В рекрутских песнях взятие молодца сопровождается увяданием цветов в саду.
Ой, у саду зелененьким квиточки повьяли,
Помиж тими квиточками дорожки лежали,
Помиж тими дорожками кузоньки стояли,
Помиж кузоньками ковали ковали.
Вони кують и гартують билое зализо,
Не на вора-розбойника, на вдовиного сина,
Ой, пиймали из вечира – повезли в городочок,
Поставили у станочок – забрили лобочок.
Венок из цветов – вообще принадлежность и священный символ девственности. Уважение к венку чрезвычайное: он выше горы, яснее звезды: «Стояли под вербою три девицы: одна в бархате, другая в золоте, а третья только в венке. Та, что в бархате – годится топить печь, та, что в золоте – мыть ложки, а та, что в венке – в хоровод».
Ище вищчий од гори,
Ще ясниший од зори…
Или:
Пид вербою три дивчини стояли,