ка,
Заплакала дивчинонька.
Или:
Зеленая лещинонька вид сонця завъяла,
Невирная дружина свит завьязала.
В одной песне лещина противопоставляется дубу, который, сообразно своей постоянной символике, здесь ясно означает молодца.
Таки дуб, таки дуб, таки не лещина;
Прибував, ночував хлопець молодчина.
В козацкой песне молодец, уезжая в степь, говорит своим родным, что ему вымоют голову дожди, а расчешет лещина, иронически выражая ту мысль, что, лишенный попечения любимой женщины, он будет довольствоваться тем, что изображает женщину.
Мене, мати, змиють дожчи,
А висушать буйни витри,
А розчеше густая лещина —
О, тож моя любая дивчина!
Орех – символ приглашения к любви.
Вийду за ворота, роскушу оришок,
Роскушу оришок, та вийму ядерце:
Вийди, вийди, дивчино, потиш мое серце!
К разряду женских символов можно причислить и тополь. Есть песня о превращении в тополь женщины, заклятой злою свекровью в отсутствие сына. Возвратившись домой, сын спрашивает мать, куда она дела его жену. Мать отвечает: «Пошла пасти стадо в поле». Сын говорит: «Изъездил я Польшу и всю Украину, да не видал такого тополя, как у нас на поле. От ясного солнца не краснеет, от буйного ветра не чернеет (иначе: от буйного ветра не качается, от ясного солнца не окрашивается)». – «Возьми, сынок, острый топор, руби тонкий тополь в поле». Как ударил первый раз – дерево зашумело, ударил в другой – издало гул, похожий на человеческую речь, а как ударил в третий – оно проговорило: «Не руби меня, я – твоя милая. Это мать твоя так нам наделала: маленьких деток осиротила, тебя вдовцом сделала».
Мати сина та оженила
Молоду невистку та зненавидила.
Ой, послала мати сина в далеку дорогу,
Молоду невистку у поле до льону.
Випроважала та й заклинала:
«Не вибереш льону – не приходь до дому.
Та стань у поли тонкою тополею!»
Ой, приихав син з далекой дороги,
Та й поклонився матери в ноги.
«Матусю, матусю, де дила Марусю?» —
«Не схотила, синку, у доми робити,
Пишла у поле стадечка глядити». —
«Изъиздив я Польшу и всю Украину,
Та не бачив тополи, як на нашим поли:
Од ясного сонця не почорвоние,
Од буйного витру та не почорние (Иначе:
Од буйного витру та не колихаеться,
Од ясного сонця та не викрашаеться)». —
«Ой, бери, синку, гострую сокиру,
Та рубай в поли тонкую билину».
Ой, перший раз цюкнув – вона зашумила,
Другий раз цюкнув – та загомонила,
Третий раз цюкнув – вона промовила:
«Не рубай мене, бо я твоя мила,
Се твоя матуся нам так поробила:
Маленький дити та посиротила,
Тебе, молодого, вдивцем нарядила».
Есть еще иная легенда о превращении женской личности в тополь. В некоторых местах Малороссии есть обычай «вести тополю», обыкновенно отправляемый на Троицыной неделе. Девицы избирают из среды своей подругу, привязывают ей поднятые вверх руки к палке и водят с припевами.
Стояла тополя край чистого поля.
Стий, тополенько, не розвивайсь,
Буйному витроньку не пиддавайсь!
Быть может, этот обычай в темной области мифологии окажется в связи с великорусскою березкою, но в малорусском народе соединяется с ним предание, что в тополь превратилась девушка, ожидавшая своего жениха в степи на могиле (на кургане). Только при таком значении делается понятным в припевах приглашение, обращенное к тополю: «Не развиваться!» Девицы как будто хотят удержать ее от превращения в дерево. Слова: «Не поддавайся буйному ветру» – заставляют предполагать, что, вероятно, силе ветра приписывалось самое превращение, как и теперь народное верование приписывает ветру всякого рода изменения с человеком. Достойно замечания, что и в других песнях встречаются сближения ветра и тополя. В галицкой песне поется, что буйные ветры веяли на тополь, но не свеяли с него листьев, пока не повеял восточный ветер; так точно много молодцов ухаживало за девицею, но никто ее не взял, пока не явился жених.
Една була тополонька в тим сади,
Една була дивчинонька в тим доми.
Буйнии витри вияли,
З тополи листу не звияли;
Аж восходовий витер повияв,
Уси хлопци за дивчиною вважали,
А дивчиноньки не взяли.
А Ивасенько як наважив,
То й дивчиноньку соби взяв.
В других песнях тополь является при разных положениях женской жизни. Напр., две девицы сопоставляются с двумя тополями:
Ой, у поли дви тополи одна другу перехилюе;
У городи дви дивчини – одна другу перепитуе.
Замужняя женщина говорит, что отец лелеял ее когда как белую тополь:
Кохав мене батько як билу тополю… —
и свое несчастное замужество сравнивает с рублением тополя:
Та було б не рубити билои тополи,
Було б не давати до тяжкой неволи.
Женщина, скучая в чужой стороне, жалуется, что ей не с кем побеседовать, а муж говорит ей, чтоб она пошла побеседовать к двум тополям. «Уже я ходила и говорила, – отвечает жена, – да ничего мне не сказал тополь, не развеселил моего сердца».
Чоловиче мий, дружино моя,
Вже я ходила, вже говорила.
До мене тополи не промовила,
На сердци печали не розвеселила.
Здесь тот смысл, что женщине хочется побеседовать с женщинами, а муж в насмешку указывает ей на тополь именно оттого, что в его народном поэтическом воззрении тополь символизирует женщину.
Грабна (граб – carpinus belulus), несмотря на то что очень обыкновенное дерево в лесах правой стороны Днепра, встречается, однако, сколько нам известно, только в одной песне, которая есть не что иное, как вариант песни о превращении женщины в тополь, только тополь заменяется грабиною.
У поли крапивонька жалливая,
У меня свекруха сварливая!
Журила невистку день и нич:
«Иди, невистко, од мене прич!
Иди дорогою широкою,
Та стань у поли грабиною,
Тонкою, та високою.
Кудрявою, кучерявою.
Туди итиме мий син з виська,
Вуде на тебе дивитися,
Прийде до дому хвалитися». —
«Ой я, матинко, и свит пройшов,
Та не бачив лива дивнишого,
Як у поли грабинонька
Тонка, та висока.
Кудрява, кучерява». —
«Ой, бери, синку, гострую сокиру
Та рубай з кориня грабину».
Перший раз цюкнув – биле тило,
Другий раз цюкнув – кров дзюрнула,
Третий раз цюкнув – промовила:
«Не рубай мене, зелененькую,
Не розлучай мене, молоденькую!
Не рубай мене з гилочками,
Не розлучай мене з диточками,
У мене свекруха розлушниця:
Розлучила мене з дружиною
И з маленькою дитиною».
Липа встречается в песнях чрезвычайно редко, хотя это дерево не только повсюду растет, но и любимо в домашнем быту. По одной купальской песне можно ее примкнуть к женским символам. Она изображается утопающею и просит помощи у дуба, но дуб говорит, что пусть ей помогает клен, потому что он живет с ней.
Ой, на рици на Дунай,
Там липонька потопае,
Та на верх гилочка випливае,
Бона дубочка прикликае:
«Та подай, дубочку, хочь гилочку!» —
«Та нехай тоби кленок дае,
Що вин з тобою вирно живе».
В одной песне событие о превращении женщины в дерево отнесено к липе (см. ниже о яворе). В другой, петровочной, под липою происходит свидание и разговор козака с сироткою семилеткою, загадывающею ему загадки.
У городи пид липкою
Стояв козак з сириткою,
Сириткою семилиткою.
Куди идеш, произжаеш,
Чи загадки не вгадаеш?
А що роете без кориня?
А що вьеться по дереву?
А що бижить без прогону?
А що свитить круту гору?
А що грие биз жарости?
А що лежить кинця нема?
Козаченько одгадуе:
Каминь росте без кориня,
А хмель вьеться по дереву,
Вода бижить без прогону,
Мисяць свитить круту гору,
Сонце грие без жарости;
А шлях лежить – кинця нема.
Эта семилетка должна быть русалка, так как в другой песне подобные загадки загадывает русалка девице.
Дуб – символ мужеский. В песнях он постоянно означает мужчину, преимущественно молодца. В купальских песнях прямо означаются красною калиною девицы, а зелеными дубами – молодцы.
Та йшли дивочки та по ягидочки:
Червоная калинонька – то дивочки,
Зелени дубочки – то парубочки.
Во многих песнях дуб сопоставляется с различными положениями молодца, напр., с дубом зеленым сравнивается приезжавший к женщине и ночевавший у нее молодец.
Ой, дуб, таки дуб,
Таки зелененький;
Прибував, ночував
Хлопець молоденький!
Густые листья на дубе – слова и мысли козака.
Ой ти, дубе кучерявий, гильля твое рясне,
Ой, козаче молоденький, слово твое красне!
Ой ти, дубе кучерявий, рясний лист на тоби,
Ой, козаче, молоденький розум у тебе.
А опадание листьев – его безрассудство.
Ой ти, дубе кучерявий, широкий лист опаде,
Дурний козак молоденький – без розуму пропаде.