На серед села седила вдова.
Ой, мала жь вона сина Василя,
Ой, мала жь вона, до школи дала,
Зо школи взяла, в вийсько виддала,
В вийско виддала, на вийну пислала…
Чекае рочок – не йде синочок,
Чекае другий – не йде син любий;
На третий рочок иде синочок,
Синочок иде, невистку веде.
Ой, вийшла мати з новой хати,
Ой, взяла ж вона сина витати.
Винесла вона дви склянци вина,
А третя бутилька сама тротина.
До синонька пье червоним вином,
Невистци дае саму тротину.
Син вина не пив, пид коня вильяв,
А тротиноньку по половинци;
Невистка пье, та й омливае,
А син ся дивит, з коня ся хиляе.
«Знала сь нас мати, як чаровати,
Знай же нас, мати, вкупци сховати!» —
А мати сина не послухала,
Як сама хтила, так их сховала:
Сина Василя пид оконцями,
А невисточку пид воротцями;
На сину Василю соненько сходить,
По невистонци увесь мир бродить;
На синонькови явир зелененький,
На невистоньци била березонька.
Береза росте, розростаеся,
Лист до листонька привертаеся,
А явир росте, розростаеся,
Лист вид листонька видвертаеся.
А вариант Гродненской губернии – липу:
Мати сина оженила,
Да нивистку ни злюбила.
Дала сину каплун исти,
А нивистци чимирици;
Син ж тое зознав,
Своюй милой исти ни дав:
«Иижмо, мила, пирод мое,
А потом будем исти твое,
Помрем разом обое». —
Помер син в нидилю,
А нивистка в понидилок.
Кладуть сина в церкви,
А нивистку на цвинтари.
На синови вирос зилён явор,
На нивистци била липа.
Явор стину пробивае,
З липки листок доцягае,
Лист з листком злипаеться,
В матки скипаеться.
Глубокая древность этой песенной легенды доказывается общностью не только народной поэзии других славянских народов, но и прочих, принадлежащих к арийскому племени. Так, у сербов есть песня, в которой рассказывается, что двое любовников были погребены вместе и на могиле молодца выросло сосновое деревцо, а на могиле девицы – красная роза, и роза прильнула к сосне. В старинной английской балладе «William and Margareth» на могиле красавицы вырастает роза, а на могиле рыцаря – боярышник (Ministrelsy of the Bord., 221). Подобные образы есть и в скандинавской поэзии (Uldralgte dunskevis, p. 352). Замечательно, что в наших песнях дерево на могиле невестки изменяется: то тополь, то береза, то липа – а деревом на могиле мужа остается все один и тот же явор.
В явор превращается живой человек – это молодец, которого мать прогнала от себя. Известные варианты этой песни – галицкие: мать прогоняет сына за то, что в пятницу пел, в субботу умывался (?), в воскресенье завтракал. Сестра спрашивала брата, когда он приедет гостем. «Когда камень пустит корень, а верба родит яблоки», – отвечал ей брат. Мать терпела два года, на третий пошла искать его и стала под явором. Начала она рвать листья с явора, а явор сказал ей: «Не рви, родимая, листья – это мои волосы. Куда только ты, мать, ни посмотрела, верхи деревьев увяли. Куда, – говорит явор, – ты ни шла – за тобою кровавая река бежала».
Иди, синку, причь от мене,
Най не маю грих на тебе,
За пятничне спиваненько,
За недильне сниданенько.
Пишов синок до сестроньки,
Та найстарша коня дала,
Середуща осидлала,
Наймолодша виправляла:
«Коли, брате, гостем будеш?» —
«Тогди, сестро, гостем буду,
Та як каминь коринь пустить,
Та як верба ябно вродить».
Терпила рик, терпила два.
А третого не стерпила:
Пишла мати в лис шукати,
Стала соби пид яворець
Та й узяла листье рвати.
А явир взяв промовляти:
«Не рви, ненько, та листьенько.
Бо то мое волосьенько!
Куди сь мати подивила —
Вси вершечки увялила;
Куди мати, каже, пишла —
То кровава ричка бигла».
Другой, также галицкий, вариант излагает эту легенду несколько иначе. Мать рассердилась на сына и прокляла его. Сын, разгневавшись, простился с сестрами и дал им обещание тогда возвратиться, когда камень поплывет по воде, а перо потонет, когда солнце будет ходить обратным путем.
Сын уехал сначала в темный лес, а там в чистое поле; конь его превратился в камень, а он сам – в зеленый явор. Мать стала плакать о сыне и пошла искать его в поле. Стал дождь капать; мать стала на белый камень под явор, стали ее кусать мухи; она начала ломать ветви; тогда изрек ей слово явор: «О, мать проклятая! Ты не дала мне проживать в селе, не даешь и в роще стоять. Белый камень – мой конь, зеленые листья – моя одежда, тонкие прутья – мои пальчики». А мать растосковалась и рассеялась прахом.
В недилю рано мати сина лала,
Мати сина лала, та й проклинала,
А синойко ся дай розгнивавши,
Казав старший сестре хлиба напечи,
А середульший коня вивести,
А наймолодший коня всидлати.
Найстарша сестра хлиба напекла,
А середульша коня вывела,
А наймолодша коня всидлала.
Коня всидлала, та й ся звидовала:
«Колиж, братцю, к нам гостейком прийдеш?» —
«Озьми, сестрице, билий каминець,
Билий каминець, легкое перо,
И пусти ти их на тихий Дунай:
Як билий каминець на верх виплине,
А легкое перо на спид упаде.
Подумай, сестро, що з сего буде?..
Коли сонейко на зопак зийде,
Втоди, сестрице, гостьом в вас буду». —
Навернув коньомь од схода сонця
И поихавь си в темний лисочок.
Виихав овин в чистое поле,
Став ту коничок билим каминем,
Вин молодейкий зеленим явором.
Ой, стала мати за сином плакати
И пошла она его гледати.
Вийшла она в чистейке поле,
В чистейке поле, в болоничейко.
Ой, став ей дожчик кропити,
Стала она на билий камень,
На билий камень под зелен явир.
Ой, стали ей мушки кусати —
Стала она галузки ламати;
Прорик яворець до ней словце:
«Ой, мати, мати, мати проклята!
Не дала есь ми в сели кметати,
Кще ми не даеш в полю стояти.
Билий каминець – мий сивий коничок,
Зелене листья – мое одиння,
Дрибни прутики – мои пальчики!
А мати его ся розжаловала,
Та и на порох ся россияла».
Есть еще один вариант – угорский, похожий на предыдущий, но здесь мать сама, проклиная сына, приказывает ему превратиться в явор, а коню его – в камень. Это происходит на праздник русалий. Через неделю мать пошла искать сына, искала на ярмарке и не нашла, а возвращаясь домой, ушла от дождя в лес и там узнала в яворе своего сына.
На сами святи Русаля,
Мати синочька прокляла,
А як она го прокляла,
Та го до лиса послала,
Вигнала его до лиса:
«Иди ти соби до биса!
Жеби ти там стал явором,
А твий коничок каменем!»
Як тому тиждень переходил,
Матери жаль ся уробил:
«Ей Боже, Боже, Боже мой,
Ах, где ся подил тоть син мой.
А буде ярмак на Левочи,
Пийду я, нийду плачучи,
Пийду я, пийду на него.
Глядати сина моего».
Ходит от краму до краму,
Смотрит до очей каждому.
Треба ся домов вертати,
Не мож ту сина познати;
Як ишла домов, дощь падал,
Та ей до лиса там загнал.
А стала она под явор,
Вздихала: «Боже, Боже мой.
Ей явор, явор зелений,
Який ти красний, румений,
Таки на тоби голузки,
Як мого сина волоски,
Таки на тоби листочьки,
Як мого сина губочьки».
А явор ку ней промовил:
«Ой, иди, мамо, ти домов,
От тамо до дому своего,
Ужь я не пийду до него!
Ид оганяти худобу,
Бо я до дому не пойду.
Я ту остану явором,
А сивий коник каменем!»
В песне из Глуховского уезда жена прокляла своего мужа и велела ему превратиться в явор; его конь должен был сделаться горою, сабля – дорогою, шапка – кочкою, а синяя одежда – чистым полем. Пошла вдова жать в поле, дождь стал капать; она укрылась под явор и говорила: «Яворушка зеленый! Прикрой моих деток-сироток!» Явор сказал ей: «Я не явор, я – твоим детям батюшка; вспомни, как ты меня отправляла в путь и проклинала».
Жона мужа виряжала,
Виряжаючи, проклинала:
«Бодай ихав, не доихав,
Щоб ему кинь горою став,
А шабелька дорогою,
А шаночка купиною,
Сини сукни чистим полем
А сам молод явороньком!»
Пишла вдова в поле жати,
Стала хмара набигати,
Та й став дожч накрапати.
Пишла вдова пид явора.
«Явороньку зелененький!
Прикрий дити сиритоньки!» —
«Ой, и я ж не яворонько,
Я ж тим дитям та батенько.
Згадай, як мене виряжала,
Виряжаючи проклинала!»
Во всех этих песнях, при всем их разнообразии, общим остается то, что в явор превращается человек в силу произнесенного над ним заклятия. Но в археологическом отношении едва ли не важнее всех та песня, где козак встречает на море сиротку, которая закляла его в явор, стоящий посреди моря. Мы уже приводили эту песню.
В весенних песнях встречается явор в припевах к такой песне, в которой, по-видимому, нет ничего грустного. Но припев мог быть отнесен и к другой песне, а не к той, к которой он принадлежал прежде. В купальских песнях является явор с сосною, в противоположение мужской личности женской. Молодец говорит, что он срубил явор и спугнул с него трех соколов; эти соколы оказываются молодцами, которые вслед за тем называются по именам; потом он срубил сосну и спугнул с нее трех кукушек, которые также оказываются девицами с собственными именами.
Нихто того не видав
Як я явора зрубав,
Три соколи зигнав: