«Чого, гаю, невеселий?
Чого, гаю, незелений?» —
«Як я маю зеленити:
Була зима студеная,
Ишло вийсько великое,
Пидо мною ночувало,
Кориннячка потоптало,
Кориннячка копитами,
А гильлячка шабельками».
Девица расспрашивает у дубровы, какая птица раньше встает, какое растение лучше цветет, кому худо, кому хорошо на свете жить? Дуброва дает ей ответ (ответ о цветах тот самый, какой мы привели выше, говоря о розе).
«Зеленая дибривонько, скажи мини правдоньку,
Котора пташина ранний уставае:
Чи той-то малий воробейко,
Чи той соловейко,
Чи сивая зозуля?» —
«Малий воробейко устае раненько,
А той соловейко щебече раненько,
А сива зозуля трошки засипае». —
«Зелена дибривонько, скажи мини правдоньку,
Кому красче, кому гирше в свити проживати:
Чи бидний вдови, чи мужний жони,
Чи той прекрасний дивици?» —
«Бидна вдова хлиб-силь заробляе,
Мужняя жона все склади складае,
А у той дивици и думки не мае».
В галицких колядках дуброва своим шумом дает знать охотнику, что в ней есть дивный зверь.
Ой, зашумила зелен диброва,
Ой, чож ти шумиш, ой чож ти звениш?
«Ой, шумью, шумью, бо в соби чую
Дивное звиря, тура-оленя».
Скорбное чувство ищет у рощи участия к своему горю. Мать, разлученная с сыном, обращается к роще и говорит ей, что у нее нет более любимого дитяти.
Ой, гаю мий, гаю!
Котору дитину
Кохала, любила —
У себе не маю!
Девушка, потерявшая девство, бросает в воду венок и посылает его по воде в лес, чтобы рощи тосковали с нею об ее горе.
Задай тугу зеленому лугу,
Задай жалю зеленому гаю!
Шум леса усиливает печаль сиротствующего в чужой стороне молодца:
Ой, не шуми, луже, ти зелений гаю,
Не завдавай сердцю жалю, бо я в чужим краю! —
и женщина, разлученная с милым, просит дуброву не шуметь тогда, когда она будет идти через нее, а зашуметь тогда, когда она будет от нее вдалеке.
Ой, не шуми, дибривонько,
Та не шуми, зеленая,
У три ряди саженая;
Та не шуми надо мною,
Як я буду ити тобою.
Но зашуми той хвили,
Як я буду за три мили.
Но есть песня, в которой, наоборот, безмолвие рощи производит томительное чувство на одинокую и грустную особу, находящуюся в чужом краю.
Ой, гаю мий, гаю, густий, зелененький!
Що на тоби, гаю, витроньку не мае,
Витроньку не мае, гильля не колише?
Братець до сестрици часто листи пише:
«Сестро моя, сестро, сестро украинко,
Чи привикла, сестро, на Вкраини жити?» —
«Ой, брате мий, брате, треба привикати:
Од роду далеко – никим наказати».
Переполненное грустью сердце хочет избавиться от тяжести и рассеять грусть по лесу.
Ой, роспущу тугу
Та по всему лугу!
Гай сопоставляется с молодцом:
Ой, гай, мати, гай.
Гай зелененький!
Виизжае з Украини
Козак молоденький, —
а разные качества рощи – с разными положениями человека, напр., дубровы – с плачем девицы:
Зашумила дибривонька зелененька;
Заплакала дивчинонька молоденька.
Или:
Зашумила дибривонька, як ся развивала;
Заплакала дивчинонька, як ся виддавала, —
шум «луга» – с думами козака, которого волнует мысль о предстоящей женитьбе и о горе, неразлучном с семейною жизнью.
«Ой, не шуми, луже, луже
Над моею головою!» —
«Ой, як мини не шумити,
Буйний витрець повивае!»
Ой, задумав козак женитися:
«Оженюся, зажурюся,
И з детьми, з жоною
И з своею головою!»
Густота леса сравнивается с трудностью знать, что станется вперед, или с трудностью возвратить потерянное.
Ой, гаю, мий гага, густий не прогляну!
Сама я не знаю, що робити маю.
Развивание леса сопоставляется со сватовством:
Лугом иду, коня веду, развивайся луже.
Сватай мене, козаченьку, люблю тебе дуже, —
а рубка леса означает сближение с девицею:
Коло гаю конем граю, гаю не рубаю;
Люблю, люблю дивчиноньку, ии не займаю!
Символика животных
Кукушка у всех арийских народов является с более или менее очевидными следами древнего мифического значения. Поэтические воззрения народов, разделенных друг от друга пространствами и историческими судьбами, представляют очень близкое сходство между собою; так, между прочим, обычай спрашивать кукушку о числе оставшихся лет жизни или девичества, существующий у нас, есть и у других европейских народов. Древность мифического значения кукушки, кроме общности поэтических воззрений, подтверждается еще и прямыми сведениями о роли, какую играла эта птица в древних мифологиях. Так, у древних индусов, как показывают ведические гимны, божество Индра превращалось в кукушку, и эта птица, под разными наименованиями, сообразно разным видам своей породы (cakuni, cakunta, kapinjala, ravana, ravatha, kokila), была символом и вестницею благополучия, охраняющею от злых людей и от всяких опасностей, дарующею благоденствие, долголетие и счастливое потомство. Это представление древности является и в греческой мифологии. Зевс, воспылав страстью к гордой и неприступной Гере и не добившись от нее взаимности, увидев ее на горе Форнаксе, произвел гром и прилетел к ногам Геры в виде кукушки, будто бы спасающейся от дождя и бури. Гера приютила кукушку, и таким образом Зевс достиг своей цели, но не иначе, как ставши ее законным супругом (Paus. 11–17). На этом-то основании у статуи Геры, находившейся в Аргосе, в одной руке был скипетр с изображением кукушки. У Гезиода кукушка (κόκκνξ) – провозвестница благодатного дождя и урожая; представление это мы встречаем и в наших песнях. Уважение к кукушке осталось и у нынешних греков, которые величают кукушку ласкательными именами и, подобно нам, спрашивают ее о летах жизни.
Κουχο μου χουχοχι μου
χι αργφοχ ονχαχι μου
ποσουσ χρονοσ ϑιῶα ζησα.
(О подобных представлениях у прочих европейских народов можно найти сведения в превосходном исследовании Маннгардта «Der Kukuk» (см. Zeitschrift für deutsche Mythologie und Sittenkunde. 3 B. 2 H.)
Из разных старинных известий о кукушке ни одно так не близко к нам, как известие, записанное в польской летописи Прокоша. Оставляя в сторону все, что может сказать строгая историческая критика об этой летописи, место, нами приводимое ниже, имеет признаки древнего достоверного известия, и для успокоения тех, для которых важнее всего авторитеты, мы можем прибавить, что оно было защищаемо знаменитым Яковом Гриммом. Там говорится, что в языческой древности у поляков божеству Живе был построен храм на горе Живце; туда в первые дни мая сходилось множество народа. Молили божество о благополучии и долгоденствии. Более всего добивались услышать ранее других кукушку и верили, что будут жить столько лет, сколько раз она прокукует. Они думали, что бог, верховный правитель вселенной, превращается в кукушку и возвещает им время их жизни. Убить кукушку считалось преступлением, достойным наказания (Divinitate Zywie fanùm exstructum erat in monte ad ejusdem nomine Zywiec dicto, ubi primis diebus mensis maji innumerus populus pie conveniens precabatur ab ea, quae vitae auctor habebatur longam et prosperam valetndinem. Praecipue tarnen litabatur ab iis qui primum cantum cuculi audivissent, ominantes superstitiose tot annos se victuros quoties vocem repetisset. Opinabantur enim supremum hunc universi moderatorem transfigurari in cuculum, ut ipsi annuntiaret vitae tempora, unde crimine ducebalur capitalique poena a magiatratibus afficiebatur qui cuculum occidisset). Заметим при этом, что до сих пор в народе у нас существует мнение, что убить кукушку грех.
В малорусской песенности кукушка (зозуля, древняя зегзица, старочешская zezulice) является именно в таком виде, который согласуется с древнейшими представлениями о превращении божества в эту птицу. Кукушка – добрый гений человека, всеведущая прорицательница. Она не символ грозного рока, бесчувственного, поражающего без жалости; она если предсказывает и дурное, как доброе, то все-таки жалеет о человеке, предостерегает его и оплакивает его гибель. Она говорит правду:
Зозуля кувала, правдоньку казала;
Що вона кувала, то правду казала.
Ее кукованье есть как бы особый язык, понимаемый поэтическим чутьем.
Девица говорит, что, если б она была кукушка, она бы облетала всю Украину, узнала бы своего милого, села бы возле него и сказала бы ему всю правду.
Ой, коли б я зозуленька, то б я крильця мала,
Я ж би тую Украину кругом облитала,
Я би свого миленького в свитах пизнавала,
Я би коло милого сила,
Я ж би свому миленькому всю правду повила.
Кукушкина правда связана с получением счастливой доли; в одной песне женщина говорит: «Зачем ты, кукушка боровая, не куковала рано – мне правды не сказала? Чужие девушки рано встали, разобрали счастливую долю, а мне встретилась лихая доля».
Ой, боровая зозуленько,