Образ непонятный, и так как он является в колядках, то, вероятно, он древний и, может быть, обломок какого-то мифологического представления.
Гуси сами по себе не имеют определенного символического значения, хотя встречаются в песнях нередко. С летящими дикими гусями сравнивается толпа девиц и толпа козаков.
Летили гуси рядком-рядком,
Крикнули вони разком-разком.
Летили гуси сизокрилии —
У нас все дивки чорнобривии.
Летили гуси волохатии —
У вас все дивки пикатии.
Налетили гуси, стали жирувати —
Наихали козаченьки, стали ночувати.
Гусиный крик – образ вестей.
Летили гуси рядком-рядком,
Та крикнули гуси разком-разком.
Та вийшли люди дивитися,
Ииде Ивасько женитися.
Тоскующая женщина посылает гусей к своим родным и велит им не говорить, что ей жить дурно, а приказывает сказать, что она роскошествует:
Пливить, пливить, били гуси, та до мого роду,
Та не кажить, били гуси, що я тут горюю,
А скажите, били гуси, що я роскошую, —
и, вероятно, гуси в одной песне такой женщине принесли весть от ее родных, так как она, упомянувши о гусях, просится у своего мужа к родным.
Ой, у броду, броду, пили гуси воду;
Пусти мене, мий миленький, та до мого роду,
Бо я в свого роду ище не гуляла,
И в своей родиноньки в гостях не бувала.
Летание диких гусей, как вообще летание птиц, наводит грусть о прожитых летах:
Из-за гори високои гуси вилитають;
Ще роскоши не зазнала, вже лита минають,
Не зазнала в отця, в неньки, замижем не буду.
Почим же я лита мои споминати буду?
А девушка, потерявшая невинность, изображается гонящею гусей на реку и в то же время плачущею о своем горе.
Ой, гиля, сири гуси, гиля на Дунай!
Завьязала головоньку – тепер сиди та й думай.
Ой, гиля, гиля, сири гуси, гиля на море!
Завьязала головоньку – горе ж мини, горе!
В одной песне плавание гусей сопоставляется с любовною беседою:
Пливить, гуси, пливить, гуси, бистрою рикою;
Вийди, вийди, дивчинонько, розмовься зо мною, —
а в другой женщина, желающая погулять, сравнивает себя с гусынею:
Коби мини не чепець, не шовкова хустка,
То я б соби погуляла, як на ставу гуска.
Чайка (по-малорусски называется не та птица, которая носит это название в Великороссии, но та, которая по-великорусски называется чибисом или пиголицею) в одной очень известной песне изображает бедную мать, которой плохо жить: и жнецы хотят забрать у ней детей, и птицы ее обижают.
Ой, бида чайци,
Чайци небози,
Що вивела дитки,
При битий дорози,
Киги, киги! Злетивши в гору,
Тильки втопиться в Чорному морю!
Жито поспило,
Приспило дило,
Идуть женци жати,
Диток забирати.
Ой, дити, дити,
Де вас подити?
Чи мини втопиться,
Чи з гори убиться?
И кулик чайку,
Взяв за чубайку;
Чайка кигиче:
«Згинь ти, куличе,
И бугай дугу,
Ще з лози дугу!» —
«Не кричи чайко,
Бо буде тяжко!» —
«Як не кричати,
Як не литати:
Дитки маленьки,
А я их мати!»
Ой, бида чайци,
Чайци небози,
Що вивела дитки,
При самий дорози:
«Хто йде, той пхне,
Таки дурно не мине,
Кигик, кигик,
Злетивши в гору,
Тильки втопиться
В Чорному морю».
И кулик чайци
Не пидпомога,
Тилько зневага,
Що близько дороги.
«И бугай дугу,
Не вдавайся в тугу.
Бо новишу чайку,
Не кричи в лугу!» —
«Як не кричати,
Як не плакати:
Дитки маленьки,
Жаль – я их мати!
Всяк хоче бити,
Никому хоронити
Диточок в гнизди,
При тяжкий биди».
В ней обыкновенно видят аллегорическое изображение Малороссии; ее приписывали то Хмельницкому, то Мазепе, то последнему запорожскому атаману Калнышу. Но едва ли в своем корне это не народная песня, где, наравне с другими символическими образами, взятыми из жизни птиц, обычными в народной поэзии, изображается бедная, горемычная мать. В Киевской губернии мы слышали отрывки думы о чайке, в которой под видом этой птицы рассказывается аллегорически судьба бедной матери семейства, обижаемой сильными людьми; но, к большому сожалению, невозможно было записать ее, оттого что кобзарь почти совершенно позабыл ее и, вспоминая отрывочно разные места, не мог пропеть или проговорить ничего в стройном виде.
Подобный образ бедной семьи представляет песня о птичке ремезе. Обращаются к этой птичке с советом не вить гнезда над водою – над Десною, потому что река может затопить детей ее.
Ой, ти ремезе, ти ремезоньху,
Та не мости гнизда над Десною:
Бо Десна Десниця що день прибувае,
Вона твоих диток позатопляе.
Вариант этой песни, с прибавлением, обращается в щедровку. Советует ремезу не вить гнезда в чистом поле, где за плугом ходят святые Петр и Павел, а Божия Матерь носит им есть и молит Бога об урожае; советует ремезу свить себе гнездо в лесу: орешник будет развиваться и прикроет его птенцов.
Ой, ти ремезе, ти ремезочку,
Не клади хатки на льодочку:
Льодочок ся буде розтавати,
Твою хату забирати;
Не клади хатки и в чистим поли.
В чистим поли плужок ope,
А в тим плужку чотири воли половии,
А у их роги золотии.
Святий Петро за плугом ходить,
Святий Павло воли гонить,
Пресвятая Дива исти носить,
Исти носить, пана Бога просить:
«Уроди, Боже, жито-пшеницю,
Жито-пшеницю и всяку пашницю».
Поклади гниздо в густим лиси,
В густим лиси, та на гориси;
Горих ся буде розвивати,
Твою хаточку прикривати.
Кулик в одной песне сопоставляется с бедною вдовою, обремененною детьми.
Припав кулик над водою,
За дурною головою
Пишла замуж молодою,
Тай зосталася вдовою
З маленькими диточками.
Мали дити – мале лихо,
Побильшають – погиршають!
Синица в одной песне-колядке собирает с конопли золотую росу и несет к золотых дел мастеру, чтобы сделал ей перстень.
Ой, у поли конопельки,
На конопельках золота роса;
Ой, там синиця походила,
Тую росу потрусила,
До злотничка поносила:
Ой, злотничку, голубочку,
Искуй мини перстеника.
Есть очень распространенная в разных вариантах песня о свадьбе щегла с синицею.
Ой, сив соби щиглик, та й думае,
Загадався: «Женитися мае,
Полюбив соби синицю, прекрасную птицю,
Хорошую та гожую, горобця сестрицю».
Соловей коника сидлае,
Весильля збирае.
Сокил за дружбу,
А староста – журавель,
Сорока – свитилка,
Сваха – перепилка,
Журавель з гусаком, настройте музики,
Каня ся закрала,
Курчят покрала
На щиглове весильля.
Кошту пидняла.
А джмиль меду додае,
Всих гостей приймае,
А сорока плеще,
Гостей припрашае.
По другому варианту:
Сам пан орел за старосту,
Шпак за дружбу, кос в ту службу.
Хрущ з круком маршалком,
Журавель – хоружим,
А индик – пан синдик,
Боцян – пидхоружим,
Пава садить каретою,
Каня йде пихотою,
Куропатва, перепилка —
Сващка пристойная дивка,
А соя для покоя за пани сваху.
По одним вариантам все птицы на этой свадьбе вели себя благочинно; сначала описывается их обед, потом танцы, как следует на свадьбе.
Шляхетний боцян сивши близь индика,
А журавель при боку самого синдика,
Орел сидит коло пави,
Напившися слодкой кави,
А тетери шафран терли,
Дають обид соби,
А гусак иисть в смак кашу и з росолом,
Лебедь пие, гукае, сидить за столом,
Орел бере за печеню,
Яструб напхав повну жменю,
А каня ся запихае,
Сорока вина додае,
А пава ласкава гости частуе.
Вставши гости по обиди, взялися до танцю,
Орел поглянув на паву: «Пий, моя коханцю!»
Журавель сою поить,
Боцян з канею ся строить.
З соколом зазуль колом на перед ними,
Крогулець иде в танець, взявши соби пляшку;
Когут квак заспивав, випив меду миску,
А гупало дае знати —
Виват палить из гармати;
Качор пороху додае,
Бо му стрильби не достае,
Все стройно, достойно и циломудрно.
Ще ся натим не стало и час не збувае,
Ще раз бильше гостей прибувае,
Прийшла чапля из роботи,
А чайка робить хворботи,
Музиканти в торобанти грають добраничь.
Сковронки на скрипки, канарки спивали,
Яструби на труби, дудки на цимбали,
Ластивки на свиставки, соловий на обои,
А бекаси тнуть на баси
Согласно, прекрасно и концентовно.
Но в других вариантах дело оканчивается дракою, и невеста должна была бежать:
Сова сидит за столом, скоса поглядае,
А ворони стари жони иишли таньцювати,
А крючище взяв дрючище, пишов пидгоняти.
А сич на порози став на сторожи,
Погудькало уперлося, лягло на дорози,
А горобець впився, з чорногузом побився,
Як ударив чорногуза, аж той повалився,