Катерино, та ти ж наша пани,
Скажу тоби всю правду й неправду,
Скажу тоби вси чумацьки злости:
Програв чумак сири воли в кости.
Новобрачная посылает сокола к отцу сказать ему, чтоб он встретил ее, когда она будет возвращаться с венчания.
Лети, лети, соколоньку, до батька мого,
Нехай же вин столи тесови застилав.
Нехай свичи восковии зажигае,
Нехай мене молодую ожидае.
В свадебных песнях также сирота посылает сокола за умершим отцом на небо.
Пишлю сокола повище неба,
Мини батенька треба;
Чорну галочку на Вкраиночку
Но свою всю родиночку.
Ни сокола з неба, ни батенька з раю.
Сокол возвещает судьбу. Женщина, которая тяготится браком с немилым, слышит голос сокола, сидящего на тополе (любимое дерево сокола, так как и в веснянках представляются соколы на тополе, а потом в сопоставлении оказываются молодцами), и понимает, что это он о ней поет.
Иду милю, иду другу,
А никого не здибую.
Ино сокил на тополи
Пие писню лихий доли.
Ой, соколе, соколочку,
Не смути ми головочку.
Бо вже мене засмучено,
Що з нелюбом излучено.
Древнее мифологическое значение сокола не раз проглядывает в песнях. Можно с вероятностью полагать, что в глубочайшей древности у арийских племен эта птица уже стала определенным мифическим образом. У древних индийцев птица изображала солнце и этою птицею был сокол (Mannhardt. Die getteracet. 29). С разветвлением племени образы видоизменялись, хотя основа древняя оставалась; таким образом, у германцев место сокола во многом занимал лебедь. У древних персов сокол был мифическою птицею: он помещается на одном из двух всемирных дерев, именно на дереве, из которого происходят семена всех деревьев в мире. Сокол пребывает на этом дереве и разносит с него семена, передавая дождю для оплодотворения (Windischmann Zoroasrische Studient, 166–167). У нас на подобном дереве, стоящем так же, как и у персов, посреди моря, сидят голуби; но мифический характер сокола проявляется в других образах: так, например, приведенное нами летание сокола к небу и на небо намекает на символическое отношение этой птицы к небу. Еще ярче высказывается оно в галицкой щедровке, где сокол-орел высоко сидит и далеко видит. Садись, говорят ему, на синем море – там плывет корабль, в котором трое ворот: в одних воротах светит месяц, в других – всходит солнце, в третьих – сам Бог ходит с ключами и отпирает рай, впускает души.
Ой, вирле, вирле, сивий соколе!
Високо сидиш, далеко видиш.
Сидай ти соби на синим мори,
На синим мори корабель на воли,
В тим кораблейку трое воротци:
В перших воротейках мисячок свитит,
В других воротейках соненько сходит,
В третих воротейках сам Господь ходит,
Сам Господь ходит, ключи тримае,
Ключи тримае, рай видмикае,
Рай видмикае, души впускае,
Ено еднои не допускае,
Що витця, матерь не защ не мае,
Старшего брата позневажала,
Старшу сестройку споличковала.
Здесь синее море не что иное, как небо, которое в первобытных мифологических выражениях изображалось морем. В одной галицкой колядке есть очень замечательный мифический сокол: он сидит на яворе и вьет гнездо, он обкладывает его терном, кладет в середину калину, а на вершину золото. Лесной молодец (охотник) хочет стрелять в него из лука, но сокол просит не стрелять его: он будет молодцу полезен; когда молодец будет жениться, сокол переведет его (через воду) и возьмет на свои крылья его невесту.
Стоит ми, стоит зелений явир,
Повийний, повийний витре,
Прихила явир до земли!
На тим явори сив сокол сидит,
Сив сокол сидит, гниздечко виват,
Обкладае го острим терничком,
Острим терничком, сухим бильечком,
А в серединку – цвит та калинку,
А на вершечку – щирое злото.
Туда милала гладка стеженька,
До сив сокола намиряючи,
Надийшов нею гайний молодець,
Золотим луком потрясаючи,
Яснов шабельков вививаючи,
Та яв сокола стрилков стриляти,
Стрилков стриляти, шаблев рубати.
Сив сокил каже: «Не стриляй мене,
Не стриляй мене, не рубай мене!
Коли ти будеш ой женитися,
Я тоби стану та в пригодоньци:
Срибними пидкивками вибрязкуючи,
Яснов шабельков вививаючи,
Сивов шапочков насуваючи,
Ряснами суконцями потрясаючи
Тебе молодого сам перепроваджу,
Твою княгиню на крильци возьму,
А твои гроши возьму на ноши».
Древность этого образа, которого сущность состоит в том, что птица, представленная разумным существом, помогает человеку в добывании красавицы, несомненно, доказывается похожими образами не только у славян, но и у других одноплеменных народов. В этом отношении замечательное сходство представляет древненемецкая былина о св. Освальде, английском короле (действительно существовавшем в VII столетии и принявшем христианство нортумберландском короле), который посредством ворона сначала завел сношения с красавицею, на которой хотел жениться, а потом, при помощи ворона, и достал ее, преодолев большие затруднения. В довершение сходства с нашею колядкою Освальд после первого подвига ворона оскорбил его, а ворон потом опять-таки пригодился ему; так и наш молодец хочет убить сокола, который может ему пригодиться впоследствии (Uhlands Schriften III. – Alte hoch– und nieder deutsche Volkslieder. Abhandl. 111–117). Что у нас сокол, а у немцев ворон, это не должно нас смущать, так как вообще образы видоизменяются при неизменности основания; впрочем, в другом средневековом поэтическом произведении – шотландской балладе – сокол (Gochauk-Taubenfalke) переносит красавице вести и письма от своего господина.
Как же замечательна по своей странности другая колядка, где сокол, сидя на калине, говорит девице: «Прекрасная девица, иди за меня замуж! У меня есть три белых города (здесь город в древнем, более обширном смысле загородья, огороженного пространства): в первом городе мы сами будем жить, в другом городе – яровая пшеница, в третьем – зеленое вино (виноград)». Но девица догадалась, что это обман, и сказала ему: «Если б у тебя были три белых города, не сидел бы ты на калине, а сидел бы ты в белом городе, клевал бы ты яровую пшеницу, а не мелкий песок, пил бы ты зеленое вино, а не луговую воду».
Ой, при лужейку, при бережейку,
(Припев: Калино, гей калино,
Чом тебе вода пидмила?)
Тамтади лежит здавна стежейка,
На калинойци сив соколойко,
А тов стежейков иде дивойка.
«Биг помогай, Биг, сив соколойко». —
«Бодай здорова, красна дивойко.
Красна дивойко, подь ти за мене!
Ой, маю же я три гради били:
В едним градойку сами будеме,
В другим градойку яра пшеничка,
В третим градойку зелене вино». —
«Ой, жеби ти мав три гради били,
Не сидив би ти на калинойци —
Лем би ти сидив у граду билим;
Ой, жеби ти мав три гради били,
Не дзёбав би ти на лузи писок —
Лем би ти дзёбав яру пшеничку;
Ой, жеби ти мав три гради били,
Не пив би ти си лугову воду —
Лем би ти си пив зелене вино».
Этот сокол такое же разумное существо, как и первый, но хочет добыть красавицу не для молодца, а для себя. Быть может, это молодец-чародей, превратившийся в сокола, как это бывает в сказках, но вероятнее, какое-нибудь мифологическое существо, о котором существовала история, подобная греческим похождениям Зевса. В немецкой мифологии боги принимали образ сокола (Simrock Myth., 30). С соколом галицкой колядки, по-видимому, находится в соотношении веснянка, в которой молодая ключница велит сторожу замкнуть «жарты» (шутки) четырьмя замками, чтобы не залетал сизый сокол и не выносил девичьей красы.
Молодая ключниця по замках ходила,
Молодого сторожа за руку водила.
Стороже, жарти замкни в чотири замки,
Щоби не залитав сивий соколонько,
Щоби не виносив паненьской краси.
Орел (обыкновенно сизий, как сокол – сивий), как мы уже сказали, – мужеский символ. Мать называет сыновей своих сизыми орлами:
Сини мои, сизи орли, ще й соловейки,
Тимже я вас не женила, що ви молоденьки.
Или:
Подай, сине, подай орле, хоч правую руку, —
а девица своего возлюбленного – сизокрилым орлом:
Куди идеш одъизжаеш, сизокрилий орле.
А хто ж мене молодую без тебе пригорне?
В думе об Ивасе Коновченке, отрицательным способом сравнения козак, поражающий татар, уподобляется орлу, гонящему ястребов, а в думе о невольниках пленники сравниваются с орлами.
Не сизий орел яструбив ганяе,
Вдовиченко Коновченко на вороним кони розъизжае.
Мечем своим як блискавка сяе,
Трох татар янычар з коней збивае.
У святу недилю не сизи орли заклектали,
Як же бидни невольники у тяжкий неволи заплакали.
Такое же сравнение встречается и в других песнях, где изображается молодец в неволе.
В славним мисти Жаботини,
На високим замку,
Сидить орел у кайданах
За Гандзю коханку.
Козак молодец – орел, а девица – орлица.
Ой, дивчина орлиця
До козака горнеться,
А козак як орел…
Или:
Пригорнулась, прилягла,
Вже орлиця до орла.