Во Введение включены сюжеты и мотивы устных славянских преданий: летописец отобрал и привел в относительно целостном виде сюжеты «Полянских» легенд, легенд о полянах и хазарах, легенды о дулебах. Стержнем повествования стало сказание о Кие, вокруг которого были сгруппированы истории о ближайших соседях полян — хазарах и дулебах, более поздние христианские легенды, связанные с Киевом[11].
«Дулебское» сказание объясняет и этимологизирует «притъчу в Руси», т.е. русскую пословицу; другие легендарные сведения, восходящие к традиции иных славянских племен (например, упоминания прародителей радимичей и вятичей — Радима и Вятко), сокращены и включены в состав текста в виде лапидарных ремарок, представлены малыми формами фольклора или на базовом уровне этнонимии и топонимии.
Новгородская первая летопись младшего извода композиционно аналогична ПВЛ[12]: в ней также противопоставлены Введение и основной текст анналистического характера[13]. Согласно гипотезе А. А. Шахматова, предисловие к Новгородской первой летописи младшего извода является предисловием Начального свода 90-х гг. XI в., предшествовавшего ПВЛ[14]. Недавно этот тезис был оспорен В.Я. Петрухиным[15], но в целом системная аргументация Шахматова пока остается в силе — достаточные аргументы для её кардинального пересмотра до сих пор не выдвинуты[16].
В начале НПЛ обозначены исторические задачи летописи, аналогичные вопросам ПВЛ. Затем следуют «публицистическое» Введение и первая погодная статья. Во Введении упоминается Кий, представлены два его образа — охотника и перевозчика.
Первая погодная статья 6362 г. развивает краткий тезис Введения к НПЛ о дуализме и отчасти оппозиции истории двух частей будущей Руси, причем параллельное развитие двух «княжений» — Кия и Рюрика — завершается завоеванием новгородскими князьями Киева. Именно в смысле превосходства, а не хронологии, видимо, следует понимать фразу: «преже Новгородская волость, и потом Кыевская»[17]. Внутри статьи события расположены согласно относительной хронологии, как её представлял летописец: от Кия и Рюрика до рождения Святослава. Погодная разбивка этого фрагмента летописи, скорее всего, позднейшая; именно этот фрагмент ближе всего к архетипическому, не расчлененному датами тексту[18].
Начальные части ПВЛ и НПЛ строятся по сходным композиционным принципам. В обоих текстах развернуто представлен «довременной», «мифопоэтический» период, основу описания которого в ранней историографии составляла устная традиция. Затем в летописях фиксируется сюжетная «связка»: в ПВЛ — рассчет лет в сочетании с перечнем князей, в НПЛ младшего извода — первая дата, под которой собраны все древнейшие предания, известные летописцу.
Аналогичная структура характерна и для западнославянских хроник. В «Чешской хронике» Козьмы Пражского[19] за подробным описанием первого этапа сложения Чешского княжения и смерти Пржемысла следуют список чешских князей и восходящее к устной традиции повествование о войне чехов и лучан. Лишь затем появляется первая дата и начинается «историческая часть» Хроники — правление Борживоя, первого христианского государя Чехии. Принципиально отличаются от вводной части и тексты, помещенные Козьмой Пражским после списка правителей, — они посвящены военным подвигам (особенно дружинника Тыра), проникнуты дружинными героическими ценностями и отчасти позднейшей, аристократической, феодально-рыцарской идеологией.
Достаточно явно такое противопоставление и в Хронике Галла Анонима[20]. Здесь «легендарный» период правления Пяста завершается главой, которая, судя по всему, восходит к перечню князей[21] (Семовита, сына Пяста и внука Котышко, Лешка, Семомысла), который у Галла Анонима «разорван» вставкой. При этом начало списка повторяет предыдущие сообщения об обретении Пястом власти. После этой главы начинается повествование о первом крещеном князе Мешко. «Историческая» часть Хроники также ориентирована на военную, дружи иную, аристократическую идеологию. Кульминация героической темы в Хронике приходится на описание подвигов Болеслава Храброго и его потомков.
Таким образом, раннеисторические сочинения западных и восточных славян построены по типологически сходной модели: «публицистическое» введение — постановка «исторических» задач летописца — развернутое описание предыстории народа и государства — список князей — изложение, обычно погодное, «исторической» части. Во всех летописях и хрониках стержневыми эпизодами легендарной части являются мотивы древних славянских племенных преданий. Историческая часть также восходит к устным сказаниям, но дружинным, т.е. сказаниям иного стадиального этапа, основанным на иной культуре и политической идеологии. В этой традиции явно были намечены хронологические ориентиры — прежде всего, относительная последовательность событий, — появились отдельные заимствования из иностранных источников (византийских и болгарских в ПВЛ, западноевропейских и античных — в хрониках западных славян). Функцию композиционной связки выполняет, как правило, список правителей. Такое связующее звено было необходимо летописцам, поскольку они имели два разнохарактерных корпуса сведений — фольклор славян о «далеком прошлом» без хронологических привязок, и дружинную эпическую традицию[22]. Необходимость сопряжения этих данных во многом и определяла композиционную структуру ранних летописей и хроник[23]. Видимо, смысловая и стилистическая разница их источников отчетливо осознавалась первыми летописцами[24].
До последнего времени в историографии устные источники ранних летописей в основном рассматривались в качестве достаточно однородного корпуса «устных летописей»[25]. Однако современные исследователи[26] пришли к выводу о том, что при анализе долетописных форм исторической памяти необходимо различать легенды, принадлежавшие славянским племенам, и специфический дружинный эпос[27], который лег в основу многих известий «исторической» части ПВЛ[28].
Сказание о Рюрике находит аналогии в англосаксонской эпической традиции[29]. В типологически (а, возможно, и генетически) близких сказаниях о призвании саксов акцентируются торгово-правовой обычай (покупка горсти земли за золото[30]), наемничество и договорная практика[31]; в легенде о Рюрике доминирует мотив «ряда»[32]. Аристократическая идеология отчетливо выражена в обращении преемника Рюрика Олега Вещего к Аскольду и Диру: «Вы неста князя, ни рода княжа, но азъ есмь роду княжа... А се есть сынъ Рюриковъ»[33]. В сказаниях об Олеге прослеживается скандинавская мифоэпическая основа[34].
Описание эндогенной, коллективной, архаичной системы власти ранних славянских правителей в исторической части первых летописей и хроник сменяется известиями об аристократической, дружинной, христианской (в западнославянской традиции) государственности, чему в древнерусской традиции соответствует противопоставление по этническому признаку.
Композиция ПВЛ и НПЛ, таким образом, сходна с западнославянскими хрониками. Но в отличие от них русские летописи включают две повествовательные традиции о ранней истории: славянскую и «русскую». В этом аспекте ПВЛ и НПЛ типологически близки ранней англосаксонской историографии, в которой были представлены кельтский и германский эпосы[35].
Примечания:
4. Мордасов, 1971. С. 38-42; Данилевский, 1995. С. 101-110; Мельникова, 1998/1. С. 68-71; Гиппиус, 2000. С. 448-460.
5. Ведюшкина, 2003. С. 286-310; Живов, 1998. Т. II. С. 321-337.
6. Гиппиус, 1997/1. С. 24-27; Гимон, 2001; Гимон, Гиппиус, 2005. С. 174-200.
7. Лаушкин, 1997/2. С. 6-10.
8. С первых веков распространения христианства в Восточной Европе стал развиваться специфический фольклор, ориентированный на события и идеологию новой религии. См.: Кузнецова, 1998; Мильков, Милъкова, 1997. С. 203.
9. Как и славянские предания, легенды, на которых основывались библейские тексты, изначально принадлежали типологически близкой фольклорной традиции, что и определяло их значительную структурно-мотивную близость. См.: Gordon, 1955. Р. 43-108; Фрэзер, 1986. С. 173-192, 291-297, 385-394; Иванова, 1997. С. 3, 16-17, 24. Это подобие легко выявлялось летописцем и позволяло находить в Священной истории аналогии для славянских легендарных сведений и мотивов.
10. О соотношении синтагматических и парадигмальных коммуникативных систем (и нарративов) см.: Лич, 2001. С. 17, 23-24, 33-36, 55; Анкерсмит, 2003.
11. Повесть временных лет, 1996. С. 8-12.
12. Композиция Новгородской первой летописи рассматривалась В.Я. Петрухиным, однако в его интерпретации существующий вид летописного текста — результат не очень умелой правки новгородского «сводчика» XIII в. (Петрухин, 2000. С. 69-77). В то же время сам В.Я. Петрухин признает наличие у редактора определенной «манеры» и мотиваций (там же. С. 71, 77).
13. Определить композицию начальной части старшего извода, т.е. Синодального списка не представляется возможным в связи с утерей первых шестнадцати тетрадей рукописи. Однако, если принять во внимание гипотезу Б.М. Клосса об отражении утерянного начала Синодального списка в Троицком списке, то, скорее всего, в старшем изводе наблюдалась аналогичная композиционная схема (Зимин, Насонов, 1951. С. 89-91; Клосс, 2000. C. VII).
14. Шахматов, 1897. С. 1-58; Шахматов, 1908/2. С. 1-58.
15. Петрухин, 1998/2. С. 354-363. Ср. похожую гипотезу: Шишков, 2002/2. С. 15-17.
16. Гиппиус, 1999. С. 51-54; Гиппиус, 1997/2. С. 3-73. Подробное опровержение аргументов В.Я. Петрухина см.: Гиппиус, 2006. С. 56-96.
17. ПСРЛ. Т. III. С. 103. Отметим, что все списки правителей и городов в рукописи помещены перед текстом летописи.
18. Гиппиус, 2001. Р. 147-181; Бахрушин, 1987. С. 15-35.
19. Cosmas. 1.9-14.
20. Gall. I. 3-5.
21. Lowmiański, 1973. S. 462.
22. Начиная с описания правления Игоря Святославича можно предполагать наличие «относительной хронологии» последовательности событий и княжений; Г.А. Хабургаев считал 945 г. одним из «водоразделов» текста ПВЛ (Хабургаев, 1994. С. 128-132).