— Дни моего пребывания в Константинополе сочтены. Почти наверняка через неделю мы уйдем отсюда.
Кровь бросилась в лицо воину от радости, ярче означился большой шрам на его лбу.
— Через неделю, говорю я. Передай всем, пусть будут готовы. Это значит, что, когда ты получишь от меня письмо или какой-нибудь знак от моего имени, в тот же день вечером отправляйтесь в город, как обычно без оружия, будто немного выпить. На форуме Феодосия поверните со Средней улицы вправо на узкую боковую, и, когда подойдете к морю, увидите большие конюшни. Постучите, вам откроют, там ждите меня! Остальное узнаете на месте… Понял?
— Понял, центурион. Сегодня же я найду эти конюшни, сегодня же, чтобы не ошибиться. Это конюшни господина, у которого ты живешь; он богат, и у него свой дом. Его знает весь Константинополь.
— Верно. Теперь ступай, делай свое дело и молчи!
Солдаты выполнили еще несколько упражнений и пошли к казармам поджидать Асбада с его загадочными новостями.
Ровно в одиннадцать часов прискакал магистр эквитум. Он был великолепен на арабском скакуне в позолоченном уборе. Словно луч света, мчался он веселым галопом по широкой дороге. Проехав между рядами воинов, он остановился перед группой офицеров и старших начальников. Выхватив из-за пояса свиток, Асбад развернул его и безмерно повелительным взглядом обвел собравшихся, чтоб по одному виду его они могли понять, от чьего имени он говорит.
— Именем автократора, победителя народов, властелина земли и моря…
У людей мурашки побежали по коже. Одни оробели, другие возликовали. Несомненно, императорский указ сообщит об объявлении войны и выступлении. Не по себе стало щеголям, любителям городских забав, — повеселели те, кто стремился к битвам и разбою в чужих странах.
— Всемогущий повелитель земли и моря в честь победы над вандалами обещал блестящее место в своей армии лучшему стрелку из лука, победителю на ипподроме.
Взгляды всех обратились к Истоку. У него потемнело в глазах. Неужели императрица обвинит его в соблазнении ее непорочных дам и его тут же схватят и осудят? Он стиснул рукоять тяжелого меча.
— Вам известно, кто оказался победителем! — Асбад перевел дыхание и обвел всех взглядом.
— Многая лета Истоку! — в один голос воскликнули офицеры.
— И сколь священна персона императора, столь же священно и его слово. Обещание не могло быть выполнено, ибо победитель оказался варваром, неопытным в военном деле. Теперь же, когда он показал себя отличным воином, отличным командиром, священное обещание входит в силу: Исток, впредь именуемый не своим варварским именем, а нашим именем Орион, с сего дня назначается магистром педитум.
Офицеры на мгновение онемели, но потом церемонно поздравили Истока, оказав ему воинские почести.
Асбад также поздравил его и, взяв золотого орла, отличие магистра педитум, повесил ему на грудь. Отдав еще несколько приказаний, он сообщил Истоку, что сегодня же ночью тот должен принять почетную службу по охране казарм, Пентапирга и Большого дворца.
После этого он ускакал в город.
Вслед за ним вскочил на коня Исток и поспешил к Ирине. Сердце его ликовало, теперь он был убежден, что Эпафродит ошибался. Императрица сдержала слово и своим отличием, словно цветами, усыпала его путь к побегу.
Дома он распахнул свой плащ и показал Ирине и Эпафродиту золотого орла на груди. Девушка обрадовалась, а лицо грека потемнело. Он пошел в перистиль, долго смотрел на журчащий фонтан, потом, топнув ногой по мозаике, воскликнул:
— Да подарит Феодора Эпафродиту даже корабль золота или диадему со своей головы, он все равно никогда не поверит и не доверится ей.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
С той поры как Исток разорвал сети, которые расставила ему страсть императрицы, Феодора словно обезумела от ярости. Она больше не устраивала званых вечеров, офицеры, сенаторы и патрикии целыми днями томились у ее дверей, тщетно ожидая случая предстать перед ее очами. Лишь один Асбад ежедневно входил в ее покои. Он стал теперь ее конфидентом, ее правой рукой в осуществлении жестокой мести.
О неудаче с похищением Ирины Асбад сообщил во дворец в ту же ночь. Гневно закричала тогда Феодора, и вопль ее эхом разнесся по залу слоновой кости:
— Ты навеки запомнишь, Эпафродит, тот день, когда спутал расчеты императрицы!
С того дня не знала больше милосердия ее душа, кипящая, как вулкан, и жаждущая в безумном мщении поглотить всех троих. Она прекрасно понимала, что варвар Исток не мог оказаться столь предусмотрительным, чтоб взять с собой рабов для охраны. У него их и не было. Значит, это дело рук лукавого грека, старого лиса. Так пусть же испытает он на собственной шкуре, какова месть повелительницы земли и моря.
Задумчиво бродила Феодора по дворцу, присаживалась в одиночестве то тут, то там. Она исходила такой злобой, что золотыми иглами колола рабов, когда они не проявляли должной расторопности и услужливости. Как же поступить ей, если Исток, подстрекаемый Эпафродитом, решится бежать? Чтоб отомстить ему, прежде всего надо затаиться, обмануть. Она сама подготовила императорский указ, которым отмечала варвара и назначала его магистром педитум. Побег Ирины не очень заботил императрицу. Монашек слишком проста душой, пока что счастливый случай спас ее от Асбада; но придет время, и этот сластолюбивый ястреб унесет девушку, выест румянец набожности с ее щек и выклюет невинные глаза. Гораздо больше тревожил Феодору Эпафродит. Весь город знал его, он пользовался уважением двора. Управда был благодарен ему — торговец не жалел золота, когда армия собиралась в поход. Чтоб погубить грека, следовало придумать что-то из ряда вон выходящее.
Жаждущая развлечений и роскоши женщина отказалась от всякого веселья ради своих коварных и вероломных планов.
Чтоб разделаться с Эпафродитом, необходимо было любым способом заручиться поддержкой Управды.
Время шло, императрица, сидя в мягких подушках, наблюдала за звездами, словно надеясь по ним угадать хитроумное решение. Она позвала прорицательниц, чтобы те предсказали будущее; ей намекнули на прозрачные капли, бесследно изгоняющие душу из тела. «Что ж, — думала она, — в самом крайнем случае можно подкупить кого-либо из рабов, чтоб он отправил Эпафродита на тот свет».
Но и эта мысль не так уж привлекала Феодору. Маленьким кулачком стучала она по лбу, проклиная разум свой, вдруг оказавшийся бессильным.
Наконец ее озарило. Случилось это как раз в тот день, когда Асбад принес весть, что Исток-Орион бесконечно рад отличию и думать не думает о побеге.
— Я устроил так, — добавил он, — что сегодня ночью Исток будет здесь!
И Асбад указал пальцем вниз, где в подземельях дворца были страшные казематы для тех, кто потерял милость императрицы.
— Сделай осторожно, без шума! Выбери надежных людей! А когда все будет кончено, разошли повсюду гонцов на поимку беглого славина! Ступай!
Асбада удивило непривычно хорошее настроение Феодоры. Когда он склонился, чтоб поцеловать ей туфлю, она не сдержалась и с нетерпением повторила:
— Ну, иди, только сделай все без сучка без задоринки! Я отблагодарю тебя!
После этого она торопливо вышла из комнаты и направилась к Управде.
Юстиниан был один. Сидя на жестком сиденье у стола, заваленного кипами судебных актов, он обдумывал запутанные дела и составлял приговоры.
Император заметно обрадовался, когда вошла Феодора. Встал, поспешил ей навстречу и крепко обнял. Но вдруг отступил на шаг и вопросительно взглянул на ее усталое лицо.
— Что произошло у моей единственной, священной? Отчего ее лицо печально и цветы жизни покидают его?
Феодора прижалась к нему, нежно положила руку на его плечо.
— Если тебе тяжело, то как может радоваться та, что постоянно бодрствует с тобой? С тех пор как я прочла печаль на твоем лице, когда ты не смог устлать шелком гинекей[106] твоей верной Феодоры, печаль вонзилась и в мою душу, и я не спала, не развлекалась, пока святая мудрость не озарила меня!
— О добрейшая, о единственная!
Юстиниан снова крепко обнял и поцеловал ее.
— Говори, госпожа! Я знаю, сколь прозорлива ты, ибо тебя подвигнула божья мудрость. — Он благоговейно посмотрел в окно на церковь Святой Софии. — И деспот последует твоему совету, дабы возрадовалось небо и возблагодарила земля.
Феодора опустилась на диван из персидской кожи и продолжала:
— Разве не кажется императору правильным и справедливым, чтобы шелком, который господь создал для тех, кого он поставил своими наместниками на земле, повелителями народов, — торговали и владели они сами, а не грязное, подлое племя мошенников-торговцев? Разве это не кажется тебе правильным и справедливым?
— Велика и справедлива твоя мысль, августа! Продолжай!
— Пусть поэтому начертает рука справедливого государя, величайшего почитателя справедливости и законов из всех, кого до сих пор знала или узнает земля, вплоть до самого Судного дня, пусть твоя рука начертает закон, по которому шелк станет монополией, исключительной и полной собственностью императора, для которого он и создан!
— Безгранична милость божья, давшая мне такую жену! Все мои мысли угасли перед пустой казной, все источники пересыхают, и скоро стройки мои прекратятся. В эту минуту приходишь ты, августа, божий день привел тебя; одно твое слово, одна мысль — и все спасено. Мне бы должно стать твоим рабом, ибо не нашел я еще реки изобилия, которая наполнила бы государственную казну.
Изможденный властитель упал на колени перед Феодорой и, обнимая ее ноги, целовал тончайший виссон на ее теле.
— Поскольку все торговцы — мошенники и воры, то никто из них сам не продаст и не отдаст шелк государству. Нужно будет их обыскать: нарушители священного закона предстанут перед судом, и у них конфискуют их богатство, как у преступников, дабы им воспользовался государь, несущий счастье народам.
— Безгранична твоя мудрость, — шептал Управда, опьяненный находчивостью Феодоры.