Гео— и этнографический очерк движения и расселения славян, сделанный нами, представляет только фон в картине прошедшей жизни этого великого народа: для полноты содержания этой картины необходимо сделать хотя краткую характеристику внутренней жизни славян, их быта, нравов, обычаев, понятий и верований. Тогда только весь выглянет из рамок мощный образ народа, столь мужественно боровшегося с сильнейшим врагом такое продолжительное время. Чтобы не подать повода к обвинению нас в пристрастии, мы возьмем в руки исторические труды тех немцев, которые писали до 40-х годов текущего ст., до нового пробуждения славянства, следовательно, представим мнение о славянах того периода, когда еще не начинали сводиться старые счеты, когда ненависть национальная еще дремала, когда меттерниховское государство было все, а национальность и язык не имели значения. Славян, до встречи их с германцами, описывали как людей весьма добродушных, без злости и коварства. Их гостеприимство было известно повсюду и вполне соответствовало той суровой природе, среди которой приходилось им и жить и действовать. Усталый и голодный гость, нашедший покров от ужасных стихий, от разбоя и зверя, принимался торжественно, и день такого приема нежданного гостя считался праздником. Славяне были крепкого телосложения, среднего роста, мясисты, легко переносили жару, холод, голод, жажду и всякую невзгоду. Нравственность их была высока: они воровства не знали, не имели замков, были честны и целомудренны. Многоженства у них не было. Невеста приобреталась исключительно покупкою и не получала приданого. Женитьба и отъезд молодых сопровождались, ввиду тогдашних дорог, большим верховым поездом и во всеоружии, что в особенности соблюдалось во время войн с германцами; и тут случались иногда жестокие сечи.
Поселения славян располагались обыкновенно по рекам, были довольно растянуты и иногда имели кругловатую форму. Новейшие немецкие исследователи утверждают, что конфигурация славянских сельбищ имела также подковообразный вид и что остатки подковообразных поселений принадлежат славянам. Это мнение совершенно неосновательное: форма подковы составляет, напротив, отличительную черту аваро-мадьярских поселков, и находимые по местам остатки такой формы сельбищ указывают только на несомненность пребывания в этих местах авар и мадьяр, которые, как известно, доходили до Тюрингии и усаживались силою среди славян[113]. Чтобы разъяснить это важное в историко-этнографическом отношении обстоятельство, мы просмотрели по подробной карте России огромные пространства и только изредка находили, и то на юге, подковообразные селения с церковью в середине, и это именно в тех местах, на которых некогда жили и чрез которые проходили тюркские народы. Подобные же следы оставлены ими и в Германии. Что такова именно была форма аваро-мадьярских поселков, об этом свидетельствует история Карла Великого, которому пришлось разорять кольцеобразные укрепления Аварского царства. Наконец пункты, на которых находят остатки подобных поселков, вполне совпадают с указываемыми историею путями аварских вторжений и передвижений в разные эпохи.
Глава семейства с детьми, внучатами и т. д. жил своим родом, двором и всем управлял как старший. По смерти его либо мать была правительницею этого мирка, либо младшие члены делались, причем старший из них оставался на месте, а другие, кто имел потребность, высеялись на новые места. Подобное патриархальное семейное устройство продолжает жить и поныне в России, и было оно таково во времена Юлия Цезаря у племени лемовичей, где число членов в семьях доходило до 100 и более, а глава походил на отцов Ветхого Завета. Кровная месть в таких семьях считалась святым делом. В особо важных случаях собирались главы, выбирали судью-жупана, а в военное время — князя, бана, воеводу, господаря или, как то бывало впоследствии, краля. Такие предводители племен встречаются очень рано, в VI столетии, и, должно быть, были и ранее. Между славянами не существовало аристократии, дворянства, а были почетные семьи, отличавшиеся древностью рода, богатством, значением и положением. Только со времени знакомства с суэвами и вообще с порядками Запада начали появляться выделяющиеся роды и наследственные князья, столь необходимые при постоянных войнах со времен Карла Великого.
Верования славян, мало известные и исследованные, дошли до нас в отрывочных сказаниях католических хроникеров и рассказчиков. На Руси этот отдел также будто обойден по отсутствию источников, причем все внимание обращено на Перуна-громовержца[114], попавшего на страницы истории в эпоху знаменательного для России крещения вел. кн. Владимира, а за ним всей России в 988 г. Между тем верования славян, их мифология чрезвычайно интересны, объясняют характер, направление народа, его нрав, и носят на себе особый отпечаток самобытности, неизвестной ни Греции, ни Риму. Течение этой веры с далекого Востока, из Индии и Персии, отражается на каждом шагу, и это течение проложило себе глубокое ложе. Даже теперь, когда уже совершенно исчезли видимые следы древнего славянского язычества, когда христианство вполне победоносно водворилось в жизни славянина, отпечатлелось в его обычаях, в его упованиях и надеждах на будущее, все еще встречается в славянском миросозерцании что-то особенное, свое, глубоко лежащее в основании и свято хранимое в недрах бытия. Поэтому-то мы считаем чрезвычайно важным для характеристики славянства дать хотя сжатое понятие об этой старой вере, которую стойко защищали и хранили прибалтийские славяне до XIII столетия, до своего полного истоще́ния и пора́бощения. Исчезла их вера, исчезло и славянство! Германцы говорят об этой вере как о стародавней, освященной временем и не имеющей ничего общего с их религией. Они признавали мифологию славян — и вообще их представление о божестве за совершенно самобытные, не имевшие ничего общего ни с греческими мифологическими представлениями, ни с таковыми же соседей славян, саксов. Они с особенным вниманием останавливались на касте жрецов, этой грозной для них силе, которая, пользуясь своим духовным авторитетом, не раз двигала славянские полчища на защиту родины и веры. Эта сила жрецов не давала покою ни немцам, ни христианским проповедникам, которые достигали успехов в своей пропаганде не столько моральными средствами, сколько вспомоществуемые грубою силою, почему постоянно терпели поражение и десятки раз начинали свою работу вновь. Проходили иногда столетия по водворении христианства между славянами, и опять воскресало язычество, поддерживаемое этою кастою жрецов в недоступных христианской проповеди местах.
В содержании религиозных воззрений славянства резко обозначаются два элемента: древнейшие верования, вынесенные с Востока, существенною чертою которых является чистый натурализм, стремящийся постичь идею мира и связать ее с какою-нибудь стихийною силою или с каким-нибудь выдающимся явлением природы, — и антропоморфизм, усвоенный славянами впоследствии, когда они заселяли Европу, когда им пришлось вступить в общение с азами, скандинавами, германцами и греками: в этом веровании идея облекается в пластические образы человеческой природы. При этом замечается, что те славянские роды, которые обитали в старину в Испании, Франции, Англии[115], Италии, Австрии и на Балканском полуострове, а также в континентальной России, вдали от моря и в местностях, изолированных от иноплеменного влияния, каковы хорутане, чехи и словенцы, — все эти племена придерживались старой религии. Остальные же славяне, жившие у моря и по большим рекам и путям, вроде Лабы, Одры, Вислы, З. Двины, Днепра и по дороге из варягов в греки, изменяли постепенно старине: они приобретали в новых условиях жизни новые религиозные понятия и выражали их в образах, или заимствованных из чужих мифологий, или создававшихся под некоторым влиянием последних, хотя и применяли созданное к старинной, прародительской вере.
В основах религиозного миросозерцания славянства лежит везде идея единого Бога, владыки мира и других богов. Он был недосягаем и чужд земле, этой песчинке Вселенной, исчезающей пред величием всемогущего повелителя, заботящегося только о небесном. Это высочайшее существо отражало совокупность своих божественных свойств в божествах второстепенных, хотя и рожденных от крови небесного властелина, его потомках, но живших в общении с землею и принимавших материальный образ; к ним возносились молитвы, как к посредникам между земным ничтожеством и недосягаемой высотой. Эта относительная чистота и высота основных религиозных понятий языческого славянства достаточно объясняет, почему славяне с такою легкостью принимали христианскую веру. Неудачи западных проповедников обусловливались не существом проповедованного ими учения, а несвойственными духу евангельской кротости мерами и примешиванием к чисто религиозным целям целей мирского своекорыстия. От того-то, как скоро христианство начало преподаваться славянам на родном их языке, в живых беседах и поучениях, подкрепляемое высокими примерами нравственной деятельности и жизни свв. Кирилла и Мефодия и их учеников, оно без борьбы, без крови было принято в Чехии и Моравии, в Венгрии и Польше, в России и на Балканском полуострове, и язычество всюду было похоронено.
Учение слова Божия в проповедях свв. апостолов славянских никогда не насиловало народного духа, оно умело согласить христианскую мораль с вековечными вкоренившимися обычаями; оно проповедало веру во Христа как веру всепрощающую, снисходящую к человеческим слабостям, сила которой кроется не в искоренении каких-нибудь безвредных привычек, а в развитии духовной стороны человечества: это развитие само уничтожит все ненужное, вредное человеку-христианину. Эта снисходительность, эта мягкость объясняют, почему так много старинных понятий и верований славянских ужились с христианством и даже приняли христианскую окраску. В юго-западном крае России, например, множество церквей, посвященных св. Илии. Все это превосходные, большею частию вновь отстроенные храмы. А между тем невдалеке от них, в стороне от проселочных путей, под незаметными буграми, в рощах и поросших всякою древностию местах сохранились по сю пору пещерки, выемки, избушки, и народное воспоминание соединяет с этими местами память об ильинских церквях, бывших тут сотни лет тому назад и воздвигнутых, может статься, там, где некогда приносились жертвы Перуну, этому грозному богу, карателю человека. От мест этих веет ныне сыростью, заброшенностью, а между тем до сего времени народная тропа ведет именно к этому далеко не забытому капищу.