Отдельные семьи, отдельные роды живут себе традициями, очень слабы пред соседом, хотя с каждым годом растет семья, поколение или род не только от естественного прироста, но и от наплыва на то же место новых переселенцев, по примеру первых. И так шло дело из года в год, сотни, тысячи лет, пока не сгустилось и не сплотилось славянство, пока оно не стало лицом к лицу с чуждым элементом, искавшим также простора, земли, лучшего климата, довольствия жизни. Тогда в сознании племен, говоривших одним языком, веровавших одною верою, сама собою возникла мысль о необходимости самозащиты. Недоразумение с иноплеменными соседями на границах, ссоры по рыбному промыслу, охоте, за паству, за гон скота, похищение женщин и подобные причины принуждают обиженных обороняться, и вот возникают крепкие пункты, стены, застенки, гордыни, городища, обнесенные рвом с частоколом. Каждый славянский род имел подобные города, где скрывался в случае вражеского набега. Но особенно укрепленные пункты часто были там, где таких набегов ожидали постоянно: на Днестре жили тиверцы и угличи, и все города этих антов числом свыше четырехсот, в защиту от готов, болгар, печенегов и других тюркских народов были укреплены. По Балтике и в других местах их также было довольно, хотя меньше, чем на Днестре. Полагаем, что и в других местах было то же, зная, что во время войн немцев с моравами в VIII и IX ст. славяне неоднократно укрывались за стенами. Для защиты таких городов назначались особые начальники, воеводы, которые и отсиживались за укреплениями. В этих же условиях враждебных отношений — начала и кое-какого войска, людей, не только защищающихся, но защищающих других. Впоследствии подобные, но уже постоянные защитники имелись при всех особо чтимых языческих божествах и храмах, как, например, в Радогоще[160]. После понесенных обид, оправившись несколько, обиженный всегда старается возвратить себе потерянное, в особенности если он начинает чувствовать свою силу и крепость. Но воевать набегами, вразброд, без порядка не приходится. Тогда-то обращаются опять к выборным, вручая им власть для высоких действий. В славянских землях такая власть, предварительно только в военное время, вручалась достойнейшему из всего рода, который именовался тогда князем. Потом эта власть с помощью дружины, ратных людей, постоянных войск обращалась уже в наследственную, в особенности если заслуги князя были велики. Однако в мирное время власть князя была не важна, так как все зависело от веча, сходки, сейма и нередко от знатных людей. Зато в военное время князь являлся полным распорядителем, вроде Жижки, Гискры, Александра Невского и Дмитрия Донского.
Таких князей у северных славян в России, на Лабе, Дунае и Саве было много. Сколько родов, столько князей, а потому и столько несчастий и столько же несогласий, иначе говоря, отсутствие единства. Впрочем, не одни князья в этом виноваты, а и расселение славян по родам, отдельно, на местности, где сама природа делила один народ на множество разъединенных естественными препятствиями единиц.
Князей мы встречаем у славян очень рано. Так, мы знаем, что еще до пришествия гунн, в IV ст., во время распрей готов со славянами, при Эрманарике и Винитаре, у славян были князья[161]. Сербы переселяются в VII ст. на Балканский полуостров, имея также князей во главе[162]. У хорват и хорутан почти за то же время также князья. Да и самое переселение славян из дальних стран, сидение их между разными народами и столкновение с последними должны были вызвать в ранней поре расселения славян по Европе появление у них князей, ибо победа невозможна, если не имеется во главе военачальника (по-славянски князь). В одной из сохранившихся в Родопских горах песен у помаков времен первобытного переселения славян в Европу следующим образом характеризуется глава переселенцев:
Но между славянскими князьями, избранными народом, князьями, которым вручалась власть в военное время, которые в мирное время только приводили в исполнение решение веча и сейма, и между князьями германскими огромная разница. Последние — это самодержавцы, решатели судеб подвластных им людей; их слово — закон, они казнят и милуют, они начинают войну и кончают по произволу: они не ответчики пред народом. Да народа и не было: были только послушные дружинники, немилосердные воины. Холод и голод севера, куда пришли азы или аланы с Кавказа после удивительных приключений в чужих странах, заставили норманнов искать лучшего в кельто-славянских землях. Они спускаются с осторожностью, постепенно, не вдруг, как то сделали готы, подъехав к Янтарному берегу на трех кораблях. Во главе этого отряда стоит их князь, или грау, т. е. седой, или старшина-воевода. Его помощники не земледельцы, не промышленники, не торговцы: это воины, завоеватели, разбойники, нападающие на чужих, вечно грабящие мирных хлебопашцев и порабощающие их, чтобы, пользуясь трудом оседлого народа, продолжать свои завоевания и обращать в рабство новых несчастливцев. Вот в чем состояла разница между немецкими и славянскими военачальниками или князьями. И эта разница особенно заметна в деяниях суэвов, которые отличались своим хищничеством, своими организованными набегами с целью обогащения на счет других. Во всей этой истории нет ни одного зерна труда: везде видна алчность, разбой, коварство, кровь и бесчеловечное обращение с побежденным врагом. Такова правда возникновения германского государства на кельто-славянских землях, с такою физиономиею появился народ, который начал жить на счет других и поныне не прочь попользоваться плодами чужого труда[164]. Хотя еще Радогощ и Аттила мстили германцам-готам за славян, но эти стихийные движения народа, стимулируемого волею энергичных вождей, еще не сложились в нечто устойчивое и прекращались со смертию вождей без дальнейших последствий, как для германцев, так и для самих славян. Органического развития государственного строя еще не было. Этот последний должен был развиться постепенно, под влиянием не только внешних, но и внутренних условий, и для его укрепления, для сплочения разрозненных родов, для образования плотного ядра нужны были века. Внешние обстоятельства дали толчок такому развитию политического быта славянства прежде всего в Чехии.
Из предыдущего мы уже знаем, что славяне обитали в Голландии с самых древних времен, что место их поселения называлось Вильтабург, т. е. город вильтов, велетов. нынешний Утрехт. Покорив Галлию, франки начали распространять свои завоевания и с VI столетия стали подвигаться все к северу; здесь они впервые столкнулись со славянами — беловаками, другою отраслью северных славян, живших севернее Лутеции-Парижа и Сены. От них остались такие урочища, как Luyk — Лык, р. Wopper — Вепр, Рейн — Рин, гор. Res — Реш, одноименный с притоком р. Грапика у Мраморного моря и с гор. в Южно-Западной Далмации — Ресна; далее Orsoi — Орсова, или Оршова, Орша[165]. От этих мест было уже недалеко до Голландской Славии, которая и была завоевана в начале VII ст. франкским королем Дагобертом; он покорил фризов и славян-вильтов, причем вместо разрушенного Вильтенбурга был построен возле Утрехт. Потом при Пипине Геристальском Славония и Фризия были обращены в области Восточной Франции. Но завоевание еще не уничтожило славянства в Голландии; оно продолжило жить. Это усматривается из факта освящения церкви св. Виллибардом в древнем Славенбурге, что ныне Влердинген; здесь же, наконец, жил св. Бонифаций, известный христианский проповедник, погибший там же в середине VIII ст. от рук язычников-славян. Как все приморские славяне, славяне Голландии, усевшись на болотистой почве, занимались торговлею с прилежащими берегами, т. е. они должны были иметь сношения с Англиею, Франциею и, вероятно, доезжали до Испании. После этих разъяснений не можем удивляться, если славяне, потревоженные в своей мирной деятельности насильственными завоевательными действиями германо-франков, ушли или бежали оттуда с затаенною мыслью мстить притеснителям с оружием в руках. Между бежавшими и разоренными нашелся человек с крепким духом, сильною натурою, с непреклонною волею, человек бывалый и видевший, как купец, много, — некто Само или Сам. Имя это славянское и значит Самуил; так звали одного болгарского царя в XI ст. И в настоящее время у западных славян это имя в употреблении; например, Само Халупка, известный славянский поэт первой половины XIX ст.[166] Это же имя встречается у поруссов и литовцев. Можно предполагать, согласно истолкованию Палацкого, что Само был или считался франкским купцом, не по происхождению, а по подданству, родившись в Фризской или Голландской Славии, которая, как сказано, была покорена Дагобер-том. Не в состоянии будучи сносить чужеземного ига, Само со всеми своими одноплеменниками удалился из своего отечества вслед за порабощением последнего и вскоре после того появился неограниченным властелином соединенных славян в Богемии и Хорутании, бичом франков и авар. Гости, т. е. купцы, каким считался Само в Богемии и Хорутании, приходили нередко в чужие страны не только как торговцы, но и как предводители дружины, которая охраняла товар, привезенный в чужие края. Дружина наблюдала за истинным выполнением торговых сношений, иногда силою принуждала туземцев завязывать такие сношения. Подобным сказанному могло обуславливаться и появление Само, франкского купца, на новом театре деятельности. Неизвестно только, какие именно славянские земли покорились ему безусловно и какие присоединились к его державе потом на условиях зависимости или на союзническом праве. Некоторые полагают, что он царствовал в Богемии, нападая оттуда на франков и авар; другие утверждают, что он сначала утвердился в Хорутании и оттуда уже действовал на Богемию и дальше. Нам кажется, что тогдашнее положение Богемии, покрытой лесами, окруженной горами, страны укрепленной, самою природою и географически ближайшей к Нидерландам, наиболее соответствовало первоначальному утверждению власти Само именно в ней.