Численность его войска определяют от 500 до 700 т. человек. Необыкновенная выдержка этого войска, слепое повиновение, раболепная дисциплина доставляли постоянные победы. Поощрение, которое Аттила давал своему войску после победы, в роде грабежа и разбоя среди ненавистных ему народов — римлян и готов с другими германцами, еще больше содействовало готовности солдат служить своему вождю. Аттила отличался остроумием, прозорливостью, хитростью в переговорах, успокаивающею добротою к побежденным, к просящим помилования, но вместе с тем он был непоколебим, ужасен в полном смысле слова, если встречались препятствия его соображениям и целям.
Держава Аттилы
Тогда не было врагу пощады, он шел вперед, не останавливаясь ни пред чем. Этой чертой характера Аттилы объясняется и убийство им брата Бледы, человека слабого, старого, бездарного[290]. Аттила был величествен в приемах обращения, твердою поступью ходил он, озираясь вправо и влево проницательным взором. Он редко смеялся, был сдержан в словах и незаменим в советах, будучи истинной их головою. Малого роста, широкоплечий, с большою головою, маленькими глазами, блестящими, как черные точки, редкою бородою с сединою, сплюснутым носом, темным цветом лица Аттила был настоящим представителем своего народа. Он верил в свое призвание, в свою звезду, и желал, чтобы все точно так же верили в него. Однажды пастух нашел на поле большой меч, который был поднесен Аттиле как ниспосланный богом войны и славы. Этот старый скифский меч, утраченный когда-то, сопровождал Аттилу повсюду и везде, и с ним шло поверье, что им он, Аттила, покорит весь свет. Так оно почти и случилось[291].
На Балканский полуостров гунно-славян привели готы, которые после поражения Эрманарика и Винитара устремились сотнями тысяч к берегам Дуная, умоляя византийского императора принять их, поселить в Мизии и считать их своими союзниками. Дело это для них было спешное, так как гунны и анты не щадили своих врагов и истребляли их беспощадно, невзирая ни на возраст, ни на пол. После тех ужасов, которые натворил Винитар, гунно-славяне считали себя вправе истреблять нещадно все, что напоминало прежние отношения, они желали и добивались полнейшей очистки своей страны от врага, которого преследовали по пятам, и не раз ходили затем за Дунай, к грекам, которые давали готам приют. Так, в 442 г. Аттила из Токая на Тиссе двинулся чрез западную Паннонию в Балканскую Иллирию, прошел мимо Ниша во Фракию, дошел до Адрианополя, потом повернул назад в Македонию и оттуда вернулся чрез восточную Паннонию домой. Он все гнался за готами, побивая и греков. В сохранившихся договорах, кроме больших даней золотом и дорогими восточными произведениями, он добивался выдачи перебежчиков, жаждал породниться с царским родом, требовал установления порядка при обмене пленных и того же для правильной, безобидной торговли на определенных торжищах. Греки между тем все хитрили, скрывали врагов Аттилы, поддерживали их, постоянно обманывали и даже посягали на жизнь Аттилы, не жалея в этом случае ни слов, ни обещаний, ни денег. Все это не обходилось, однако же, без того, чтобы не делалось известным врагу, и потому с каждым новым подобным случаем мщение со стороны Аттилы увеличивалось. В 447–448 г., когда подобные причины вновь вынудили Аттилу перейти Дунай, выкуп, остановивший гуннов, был так велик, что Константинополь совершенно обеднел. Чтобы исполнить требование Аттилы, богатые патриции продавали уборы своих жен и все драгоценности. За это же время всю нынешнюю Сербию до Ниша и Подунавье до Рущука Аттила считал своею территориею.
Этот последний поход привел к новому посольству греков, которое отправилось в 448 г. к Аттиле. Секретарем этого посольства был грек Приск, который оставил потомству довольно подробное описание всего того, чему он был свидетелем. Это драгоценное повествование проливает совершенно иной, нежели у Марцеллина и Иорнанда, свет на славян и гуннов и дорого нам по той причине, что Приск вовсе не думал услужить тому народу, о котором в то время греки имели чрезвычайно смутное понятие, — славянам. Тем, следовательно, беспристрастнее его сказание, из которого возьмем все то о славянах, что в настоящем случае выяснит хоть несколько их историю до основания Русского государства.
В 448 г. прибыл в Константинополь посол Аттилы Эдикон с требованием выдать беглых и прекратить обработку полосы земли по правому берегу Дуная, от Савы до Рущука, а также перенести раз навсегда торжище с берегов Дуная в Ниш[292]. Тогда греки задумали подкупить Эдикона и убить Аттилу, но тот узнал о заговоре, вероятно, от своего же посла. Греки и скифы (так звали греки гуннов) отправились вместе чрез Софию (Сардику) к Дунаю. Уже на правом берегу они нашли гуннов, передовые отряды Аттилы, которые будто готовились охотиться со своим царем в Иллирике (Сербии). На берегу стояло много лодок-однодеревок, на которых перевезли оба посольства. На другом берегу находился стан Аттилы, целый ряд шатров. Здесь переговоры велись верхом, но из этого еще нельзя заключить, чтобы Аттила и его гунны делали все на лошадях. В военное время и теперь многое делается на лошадях, а бивакируют под шатрами, если имеются, а то на чистом поле, среди огней, если дозволят. При таких натянутых обстоятельствах, как во время встречи с греческим посольством, когда часть гуннов уже была на правом берегу Дуная, только и можно было вести переговоры верхом и в случае их неудачи немедленно пуститься в поход и силою заставить сделать то, чего добивался Аттила. Тут видна только сила, решимость, характер Аттилы, понимание военного дела, а не иное что. Всякая лихая кавалерия, регулярная или иррегулярная, действовала бы так и не иначе. Помянутая встреча случилась приблизительно около Белграда, так как иначе нельзя себе разъяснить дальнейшего движения Аттилы с греческим посольством по левому берегу Тиссы. Кроме того, направление дороги от Ниша не минует долин Моравы и Ибара, как наиболее удобных и уже известных в древнейшие времена. Аттила, вероятно, удовлетворенный, двинулся обратно. Чрез реки Мороз, или Морош (Дракон), Тигу или Тжу (Кёрёш) и Тиссу (Тифис) они переезжали на плотах и лодках, причем перевозкою занимались береговые жители, вероятно, не случайно приставленные, а исполнявшие эту обязанность вроде ли повинности или наряда по главному пути следования с юга на север, к Токаю. Путь этот приблизительно шел от Пинчево на Вержеч, Чакова, Мегалу (Темесвар), Вингу, Арад, Симан, Чалопту, Варадин, Дебречин и Токи (Токай). По этому пути жила отдельно, как то водилось у славян, вдова Бледы, которая пожелала принять и угостить греческое посольство. Ночевало оно в хижинах. В селениях, которые встречались посольству довольно часто, подавали мед, а вместо пшеницы и хлеба — просо. Служители послов получали ячменное питье — камос, кмас или квас, а не кумыс, который делается не из ячменя, как известно, а из кобыльего молока. Население, которое обитало по пути следования посольства, Приск зовет варварами, а их язык варварским, но не гуннским. Из изложенного каждый догадается, что под варварами следует разуметь славян, столько раз до того громивших Римскую империю во II и III столетиях[293]. По пути греческие послы повстречались с послом римским, который ехал к Аттиле от Аэция уладить дело о золотых и священных сосудах, на которые заявил свои требования Аттила.
Здесь будет кстати сказать несколько слов об Аэции. Этот замечательный царедворец Западной Римской империи был родом из Доростола (Силистрии), скиф по происхождению, может быть, славянин, а то и гот, неизвестно, но только не римлянин. Достигнув в 424 г. известного положения в Риме и сделавшись необходимым советником при дворе, он нашел нужным для поддержания престола призвать к себе на помощь до 6 т. гуннов. Но в 430 г. обстоятельства изменяются, и Аэций бежит из Рима к Рую в Паннонию. Потом он оттуда возвращается с целою ордою гуннов, до 60 т., и с ними побеждает вестготов, франков и бургундов[294]. После этих событий гунны весьма хорошо познакомились с Западом, который изведали вдоль и поперек и о котором доставили Аттиле наилучшие сведения, как политические, так военные и этнографические. Здесь не без того, чтобы они не пересказали, где наткнулись на поселение своих родичей, которые, со своей стороны, должно быть, очень обрадовались, что могут опереться на силу, близкую им и полезную в будущем. Это также отчасти объясняет походы Аттилы в Северную Италию к венедам, которые в глубокой древности основали там ряд городов, между прочим Равенну[295]. Также понятно, почему Аттила устремился именно в Северо-Восточную Францию, к Орлеану, к Луаре. Там за это время в 440 г. успели утвердиться аланы со славянами под предводительством короля Самбиды, чему, как кажется, не препятствовал Аэций; по крайней мере он, знаменитый полководец, столько раз одержавший победу над вестготами, франками, сразившийся потом с Аттилою, благодушно посмотрел на такое водворение. Благодарность к гуннам, родство с этими аланами и союз с ними против бургундов, франков и — вот побудительные причины, разъясняющие несколько уступку, сделанную Аэцием чуждому для Рима народу, варварам[296].
Возвращаясь к рассказу Приска, мы замечаем его удивление, когда он въехал в столицу Аттилы. Он говорит про большое селение, где на возвышенном месте стоял лучший из дворцов. Все строение было возведено из бревен и досок, было, следовательно, деревянное. Он хвалит плотничную работу, говоря, что дворец был искусно вытесан и обнесен деревянною оградою, более для украшения, нежели для охраны. Там были и башни, была и резная архитектура, столь известная нам, русским. Другие строения были проще, но также в этом роде. Вблизи находилась баня, с подобным же устройством, как наши бани; по крайней мере, на то наводит упоминание о камнях (булыжник), которые привозили с берегов Савы.