При въезде Аттилы его встретила процессия из дев; все под покрывалами, они пели песни. Такие песни только у славян. У финнов они редки, нет мелодии, а у монгольского, угрского и тюркского племен их вовсе не имеется. При этом Приск говорит, что пелись скифские песни; какие уже это могли быть другие, как не славянские песни, которыми издавна, исторически с 580 г., славится славянский народ?[297] В то время как Аттила проезжал мимо дома своего любимца Онигисия (Анисия), его жена вышла и подала ему яства и питье, которые отведал Аттила с коня в знак особого благоволения и воздаяния великой чести жене своего любимца. И это опять славянский обычай — угощать дорогого гостя, притом не муж это делает, а жена, и именно в таком виде, как это случилось в присутствии Приска. Для дорогого гостя и поцелуй.
Далее Приск рассказывает о своей встрече с соотечественником-греком, который когда-то попался в плен, но за службу и храбрость получил свободу и имел право сидеть за столом со своим бывшим господином Онигисием. Этот грек уже женился на славянке — гуннке или скифке, на варварке; имел детей, принял одежду гуннов и стригся в кружок. Этот-то грек укорял свое прежнее отечество в беседе с Приском за тяжкие налоги, за подкупность и бесконечную волокиту судов, за взяточничество, за беззаконие среди избытка законов, так что жизнь в Византии стала невыносимою под гнетом правителей, утративших совесть и забывших доблести своих предков.
Далее Приск описывает внутренность царского двора: много домов — службы, должно быть; все они покрыты досками-шелевкою и соединены между собою заборами — резной работы. Далее он видал в постройках какие-то непонятные круги, вероятно, кругообразные крыши-бочки, а может, и украшение индейского происхождения или архитектуры. Как бы там ни было, но подобные постройки, где крыша бревенчатых стен состоит из досок, где строения соединяются заборами резной работы, где, следовательно, есть главный двор и побочные, черные, — все это указывает на известный, уже выработанный порядок, на вкус, определенность архитектуры, на потребность иметь что-нибудь получше, чем изба. Все это очень схоже с нашими великокняжескими хоромами, все это живо рисует наш русский стиль.
Отдельно от Аттилы жила одна из его жен Крека (славянка). Когда к ней были впущены послы, то она покоилась на мягкой постели, а на полу девушка занималась окраскою полотна в разные цвета. Полотно это носили варварки поверх одежды для красы, так точно, как то делают теперь малороссиянки, завертывая полу в запаску или плахту. Такое полотно, его окраска и употребление, — разве это может быть у народа, который только ездит верхом, которого семьи живут постоянно в повозках? Или гунны в сто лет переродились до того, что из кочевых сделались оседлыми и разом приобрели прихоти, прежде им не знакомые? Нет, это не так; тут кроется что-нибудь другое, и именно то, что сказано было выше: масса гунн всегда была славянская, а при Аттиле все ославянились; масса задавила гуннские пятна, как она потом задавила болгар в Мизии. Было и еще одно обстоятельство, которое сильно содействовало упрочению среди гуннов славянской цивилизации, — то ум Аттилы, его смышленость, его, может быть, славянское происхождение. Природные инстинкты направляли его внутреннюю деятельность по славянскому типу, а на войне, в решительную минуту, он мог быть неудержимым гунном, хотя и не бичом Божиим: бич Божий и его собаковерные слуги не могут жить как люди, а мы до сих пор видим только людей, притом весьма нам близких.
В присутствии Приска Аттила вышел из дому и остановился на крыльце (красном). Здесь нуждавшиеся подходили к нему с просьбами и выслушивали его решение. Это опять сходно с тем, что мы знаем из жизнеописаний русских князей и царей об их деятельности. Далее Приск сообщает отзывы об Аттиле римского посланника Ромула; он говорил, что Аттила не терпит никаких представлений; это понятно, так как он не верил ни грекам, ни римлянам. Ромул удивлялся также величию дел Аттилы, совершенных им в столь короткий срок. Наконец, очерчивая границы его царства, Ромул говорил, что он владеет островами океана, управляет всеми скифами и заставляет римлян платить дань. Коротко, но ясно то, что царство его доходило до Балтийского и Ледовитого морей и что в Риме и Византии его боялись одинаково. Он был в Европе один в своем роде.
Между прочим Ромул также упомянул о желании Аттилы идти в Персию, куда уже до него ходили гунны под предводительством именитых воинов царского рода: Васиха и Курсиха. Мы на это обращаем внимание только из-за имен, припоминая, что на византийском престоле сидел Василий Македонянин, славянин по происхождению, тогда как Кур напоминает нам путь от курдов до куров с промежуточными урочищами того же корня, и что, следовательно, обратный путь из России был хорошо знакомы гунно-славянам, не забывавшим своей первородины.
На пиру у Аттилы, где присутствовали оба посла, Приск обратил внимание как на размещение предметов, так и на обряды. Раньше чем приступить к пиру, все выпили из чаш стоя, что заменяло молитву христиан. Потом расселись по стенам на скамьях; в средине на ложе сидел Аттила, с правой стороны его любимый и старший царедворец Онигисий. Аттила был серьезен и трепал за щеку своего сына. За спиною Аттилы висела пестрая занавеска, отделявшая его спальню от приемной комнаты. Виночерпии подавали вино начиная с Аттилы; он выпил за здоровье старшего в ряду, который не садился до тех пор, пока Аттила не выпивал своей чаши. После того присутствовавшие точно так же пили за здоровье чествовавшего. Виночерпиев было столько, сколько гостей. Порядок соблюдался придворный. Когда здравица кончилась и вышли виночерпии, тогда были вдвинуты столы, на три или четыре человека каждый, и началось угощение. Аттиле поднесли деревянное блюдо с мясом, остальным подавались на серебре самые разнообразные яства. Точно так же все кубки и чаши гостей были из серебра, а у Аттилы была деревянной. Одинаково проста была его одежда и конская сбруя, тогда как у всех остальных все блистало, горело золотом, серебром и драгоценными каменьями. После первого блюда все по очереди пили здравицу за Аттилу. По окончании обеда два варвара пели песни, превознося победы и деяния своего царя. Потом появились шуты, горбуны; все смеялись, кроме Аттилы. На другой день последовал такой же пир, причем Аттила милостиво разговаривал с послами. Итак, из предыдущего совершенно ясно усматривается, насколько Аттила был варвар, как он понимал международное право, каково было его обхождение с чужестранцами, которые хотели его погубить, как он умел себя держать, принимать послов, как он при всей своей простоте был величествен, как он был ловок в дипломатии, как все у него было при дворе пышно, чисто, на месте, точно он учился всему этому в Византии или Риме. А между тем весь бытовой порядок этого дикого человека, этого варвара не был чужеземным, а принадлежал иному миру, разумеется не гуннскому, а скифскому, или славянскому, на каковом языке преимущественно и выражались при дворе Аттилы. Он сидел среди славян, он ими управлял, этими сотагами, сотаками, о которых упоминает Иорнанд и которые по сю пору живут в Северо-Восточной Венгрии, среди угроруссов и словаков, на Тиссе, вокруг Токая[298].
По смерти Аттилы справляли по нем страву, т. е. тризну, или поминки. «Страва» — слово, сохранившееся и поныне у словаков, чехов и малороссов. Царапание лица по смерти Аттилы, сожжение слуг, которые его хоронили, — все это древний обычай скифов-славян. Смерть Аттилы толкуется разнообразно: одни говорят, что он умер от прилива крови к гортани, вслед за свадьбою с Ильдигою, другие — что его отравили. Последнее очень вероятно и всегда было желательно, в особенности Византии, а может быть и Риму. Есть сказание, будто его похоронили на дне реки, и именно Днепра. Хотя старший сын его и был им посажен на старший удел у агатырцев, т. е. у ахтырцев, что, должно быть, означало Киевскую Русь, от Киева до Чернигова и Полтавы, и потому могло быть, что его перевезли на Днепр, однако ж это только догадки. Гораздо вернее, что его похоронили вблизи Токая, западнее, где также есть Киев, нынешняя Гаия около Велеграда, в Моравии. Следует, однако ж, заметить, что погребение на дне реки водилось; тому доказательством служит могила гота Алариха, умершего в Калабрии и погребенного на дне реки Баренты, вблизи Консентии, или Козенцы, в 410 г.[299] Может быть, таков уже был обычай в то время для погребения скифских царей; во всяком случае, сожжение или предание смерти тех слуг, которые занимались погребением, служит доказательством тому, как свято скифы, гунны, готы, славяне, аланы чтили своих повелителей, как они охраняли их бренные останки от всяких случайностей и поругания. Это вполне объясняет и предостережение, сделанное скифами Дарию Гистаспу, не трогать их родных могил под опасением страшной мести.
В 450 г. Аттила покоряет тюрингов. Чтобы дойти до них, ему нужно было пройти Словакию, Моравию, Богемию, переправиться чрез Лабу и Соляву и достичь до истоков Везера и Майна. Если история засвидетельствовала факт покорения тюрингов, то, значит, вся Средняя Германия, древнее жилище маркоман, или граничар, в Богемии, берега Дуная до Пассова — все это подчинялось Аттиле. Но Аттила был слишком умен и дальновиден, чтобы бросаться во все стороны без союзников и друзей. Он их отыскивал везде и ходил только туда, где были и жили славяне. А так как в то время вар — вары, т. е. славяне, уже успели опять водвориться на берегах Балтийского моря, то весьма вероятно, что и Лаба и Богемия были уже в то время заселены отдельными родами славян. По крайней мере, вслед за гибелью гунн в Богемии показываются славяне в период с 451 по 495 г.[300]. Аттила мог свободно идти чрез Богемию не только потому, что там жили славяне, но и по той причине, что еще при его предшественнике Русе, в 430 г., все маркоманны, или граничары, признали власть гуннов и вошли в состав Гуннского царства. Этого признания не было бы, если б, противно предшествовавшим доводам, в массу граничар не входил славянский элемент. Таким образом, к началу войны с Римом Аттила обладал двумя третями средней Европы, по границе от устья Лабы до истоков Савы, оттуда на Ниш до Рущука, потом по Дунаю и морю до Персии. Везде были его наместники из приближенных людей, гунн. Неудивительно после того, что славян звали гуннами около Балтики даже в VIII ст.