аходящегося в верховьях ее села Волокословинского (см. главу I), а также села Славянки (несколько ниже Волокословинского) могут сохранять память о древнейших выселенцах в этот край из земли новгородских славян. Отметим также ручей Ильмень, через Ратцу вливающийся в Пес, несколько выше Леди, и озеро Ильменское верстах в семи к востоку от устья Суды, которых имена также дают некоторое основание сближать население Белоозера с населением новгородского Ильменя. Более сплошными массами новгородские славяне могли распространиться за правый берег Волги в инородческие земли мери и муромы, где их колонии смешивались и перепутывались с выселенцами из Поднепровья и Верхнего Поволжья. Еще в XII–XIII веках область по Ламе, правому притоку Волги, с городом Волоком непосредственно принадлежала Новгороду и могла быть приобретена для него древнейшими переселенцами из поильменского славянства. Есть мнение, что самая Москва возникла на старинных новгородских землях[262]. Далее на восток область мери и муромы, то есть край, ограниченный с севера излучиной Волги от Ламы и Шошы до Костромы, с востока Нерлью, с юга Москвой и Клязьмой, является в первых известиях летописи не только в тесной связи с Новгородом, но и в зависимости от него. Вместе с Новгородом меря подпадает под власть завоевателей-варягов, и, по изгнании их, признанные Новгородом князья обладают Ростовом и Муромом (Лавр., с. 9). Эта связь и зависимость может быть объяснена только ранним наплывом в означенных краях новгородских переселенцев. С другой стороны, как мы уже видели, меря известна летописи только в первое пятидесятилетие нашей истории. Но и тогда, подобно родственным ей веси и муроме, она ничем не обнаруживает самостоятельности. Вслед за тем самое имя ее исчезает, и область, занятая ею первоначально, обозначается названием Ростовской и Суздальской земель. Эта перемена не могла быть случайна. Она указывает на полное перерождение населения, на окончательное торжество славянства в этом первоначально финском крае, а такое перерождение, конечно, не могло бы совершиться в столь короткое время, если бы оно не подготовлялось издавна колонизационным движением славян. В теперешней географической номенклатуре отмеченного края встречаются названия, которые указывают, с одной стороны, на распространение в нем славянского населения еще в языческую эпоху, с другой – на его родство с ильменскими славянами[263].
При таком обширном географическом распространении поильменских славян Новгород не мог удержать непосредственно за собой всех земель, в которые проникли их переселенцы. Отпадение колонизационных земель началось с потерей Новгородом центрального значения для всей Руси, с переходом русских князей в Киев. Уже в начале X века мы видим Ростов, который можно считать центром новгородских поселений в Поволжье, в непосредственной зависимости от Киева (907 год; Лавр., с. 13). При разделе Руси между сыновьями Владимира Ростов и Муром являются особыми уделами. Но вскоре они теряют такое самостоятельное положение до XII века, когда они образовали особые княжения (Ростовско-Суздальское, Муромское), остаются волостями южнорусских Приднепровских княжений: Ростов вместе с Белоозером – Переяславского, Муром – Черниговского. Таким образом, с перенесением старейшего стола на юг, в Киев, собственно Новгородская земля ограничивалась областью первоначальных расселений ильменских славян и их ближайших, более сплошных колоний в инородческих землях. Она была окружена с востока Ростовской землей Переяславского княжения, с юга Смоленским и Полоцкими княжениями, а на запад и северо-восток соприкасалась с инородческими землями, вглубь которых продолжали идти и колонизация новгородцев, и связанное с ней их политическое господство. Впрочем, на северо-востоке, в Заволочье, они могли распространяться успешнее, чем к побережьям Варяжского моря, на которых инородческое население являлось более устойчивым. Древнейшим памятником исторической географии собственно Новгородской земли можно признать известный «Устав Ярослава о мостех или о мостниках», которым определяются повинности по отношению к городу со стороны новгородских горожан и волостей, непосредственно зависевших от Новгорода. Этот памятник дошел до нас в списках, из которых древнейший относится к XII веку, и, по-видимому, представляет черты позднейшего происхождения, которые не позволяют относить его к Ярославу Великому. Так, он упоминает церковь Свв. Бориса и Глеба, об основании которой летопись сообщает только под 1176 годом (Новг. I лет. в Полн. собр. русск. лет. Т. III. С. 10), и иноземных купцов, начало постоянных поселений которых в Новгороде необходимо отнести к позднейшему времени, особенно если иметь в виду, что между иноземными торговцами упоминаются в уставе не одни готы, но вместе с тем и немцы. А немцы, по соображению всех исторических обстоятельств, никак не могли явиться в Новгороде как особое население раньше конца XII и начала XIII столетия, ибо непосредственные сношения германцев с русскими начинаются только со времени открытия Остзейского края бременскими купцами в 1158 году и затем уже в XIII веке развиваются в Новгороде, под крылом готландцев до образования особенного, отдельного от готского, Немецкого двора, который и нужно разуметь в уставе под названием «немцы». Все это заставляет приписывать «Устав о мостех» Ярославу, сыну Всеволода Большое Гнездо (конец XII и начало XIII века) или даже Ярославу Ярославичу, брату Александра Невского[264]. Но тем не менее было бы не совсем согласно со строгой исторической критикой отвергать всякую связь «Устава о мостех» с именем Ярослава Великого. Быть может, первоначальная редакция этого «Устава» действительно обязана своим началом этому князю: по крайней мере, все известные списки «Устава о мостех» находятся в списках суда Ярослава и устава о пошлинах и уроках. Далее нет сомнения, что «Устав о мостех» есть не что иное, как письменное подтверждение, закрепление и разъяснение тех повинностей, которые существовали для населения гораздо ранее его и которые установились в силу обычая еще в то отдаленное время, когда, по летописному преданию, словени «седоша около озера Ильмеря, прозвашася своим именем, и сделаша град, и нарекоша и Новгород» (Лавр., с. 3). С другой стороны, признавая, что дошедшая до нас редакция «Устава о мостех» относится к XIII веку, и сравнивая ее с другими новгородскими грамотами того же времени, в которых перечисляются новгородские волости, нельзя не видеть, что она не упоминает многих волостей, упоминаемых последними, и что такие волости – именно те, где новгородцы могли утвердиться только со второй половины XI века, то есть северо-восточные, лежащие за Белоозером. В «Уставе» нет Вологды, Заволочья, Колоперми, Тре, Переми, Печоры, Югры[265]. Эта разница может быть объяснена только тем, что при расширении новгородских пределов городовые повинности не распространялись на вновь присоединяемые волости и что их продолжали нести только те, на которых они пали в старину. Такие соображения дают некоторые основания искать в «Уставе о мостех» указаний на географию Новгородской земли – по крайней мере половины XI века.
Городовыми повинностями относительно Новгорода были обязаны, кроме городского населения, волости Ржевская, Бежицкая, Водская, Обонежская, Яжелбицкая. Из них Обонежская распадалась на три рели: Лужскую, Лопскую и Волоховскую; Яжелбицкая на две, которых названия «Устав» не приводит[266]. Ржевская занимала юго-западное побережье Ильменя, примыкая на западе к Псковской земле, на юге к Полоцкой и Смоленской землям. Название ее объясняется древним новгородским городом Ржевой, лежавшим на южной окраине Новгородской земли, может быть, на месте теперешнего Новоржева, и позднее заменилось названием Шелонской пятины. К востоку от Ржевской волости за Ловатью простиралась Яжелбицкая, позднее Деревская, пятина, соприкасавшаяся на юге со Смоленской землей, на юго-востоке с Ростово-Суздальской. Центром ее был Яжелбицкий погост на месте теперешнего Яма Яжелбицкого на реке Поломеди к западу от Валдая по дороге в Новгород. С востока к ней примыкала Бежицкая волость – по уставной грамоте Новгородского князя Святослава Ольговича – Бежицкий ряд, заключавший в себе в 1137 году населенные места: Бежицы, Городецьк (к югу от него), Змень, Иезьск, Рыбаньск (ниже его по течению Мологи) и Выизьск (место неопределенное). Здесь новгородские владения могли простираться по Мологе до устья реки Кобожи, а на юго-востоке до Медведицы, которая в известии Начальной летописи о войне Олеговичей с Мономашичами 1069 года является порубежной рекой между Новгородской и Ростово-Суздальской землями (Лавр., с. 108). Северную часть Новгородской земли составляли волости Водская и Обонежская. Первая, получившая свое название от исконного инородческого населения води, или вожан, занимала южное побережье Финского залива. Что касается Обонежской волости, то «Устав о мостех», перечисляя ее части, дает возможность определить ее первоначальное положение и пространство. Из самого названия ее видно, что она достигала Онежского озера. В первой половине XII века область Обонежского ряда заключалась между озерами Ладожским и Онежским, занимала побережья рек Олонки, Свири, Паши и Сяси и с запада Волховом отделялись от Водской волости. Но рели Лужская, Лопская и Волоховская, которые, по смыслу «Устава о мостех», следует признать составными частями упоминаемого им Обонежья, показывают, что при составлении этого «Устава» к нему причисляли область, простирающуюся от южных побережий Ладожского озера и истока Невы на юго-запад по крайней мере до верховьев Луги. Сюда приурочиваются рели Лужская и Лопская, первая – к верховьям Луги, где и теперь еще находится погост Лужский (Егорьевский), вторая к Ладожскому побережью, на котором, как видно из писцовых книг 1500 года, был расположен погост Лопский-Егорьевский, по рекам Нарве, Шельдихе и Лаве (Лавуе), доходя берегом озера до самого Орешка. Здесь же по реке Лаве и восточному берегу юго-западного залива Ладожского озера находилась особая волостка Малая Лопца, состоявшая из нескольких деревень