[273]. Рецензия крайне благожелательная, хотя и содержащая предметную критику многих положений Н. П. Барсова.
Работы Н. П. Барсова были опубликованы в 60–70-х годах XIX века, то есть в очень интересный и несколько недооцененный период русской исторической науки, когда уже заканчивались «большие нарративы» и «общие курсы» русской истории. «История государства Российского» «русского Лоренса Стерна» и одновременно «последнего летописца» Николая Михайловича Карамзина (1766–1826) уже воспринималась как почти безнадежная архаика. Михаил Петрович Погодин (1800–1875) уже опубликовал свои основные исторические труды «Исследования, замечания и лекции о русской истории» (с 1846 по 1856 год), и его последующая книга «Древняя русская история, до монгольского ига» (1871) считалась уже устаревшей. С 1851 по 1879 год вышли в свет тома «Истории России с древнейших времен» Сергея Михайловича Соловьева (1820–1879). Традиция «большого текста по истории», конечно, надолго закрепится и будет пользоваться некоторым уважением в отечественной науке, но не этот жанр уже будет определять интеллектуальный климат и формировать базовые принципы исторического исследования. С третьей четверти XIX до начала XX века историки и филологи будут уже заниматься конкретными историческими, текстологическими и лингвистическими штудиями. Переход от общих проблем к частным вопросам и поискам решений исторических головоломок (языковых, хронологических, географических) стал подлинным признаком нового состояния науки.
В это время также в уже уходящем прошлом осталась чрезвычайно полезная в свое время, но уже малопродуктивная в середине XIX века полемика с «большим нарративом» русской истории со стороны т. н. «скептической школы». Прежде всего, конечно, в лице ее основателя Михаила Трофимовича Каченовского (1775–1842)[274]. «Профессора большого нарратива» и «скептики-полемисты» вели своего рода спор об универсалиях отечественной истории, который сводился к общим вопросам: «Был ли Нестор?», «Можно ли ему верить?» и др. Это была борьба общих идей, а не дискуссия с аргументами и контраргументами. Во второй половине XIX века вопросы об истории текстов и стоящих за ними исторической реальности ставились историками и филологами уже конкретно. Положительную роль здесь сыграла дискуссия по «варяжскому вопросу» о происхождении руси и варягов. С одной стороны, выступали в основном Степан Александрович Гедеонов (1816–1878) и Дмитрий Иванович Иловайский (1832–1920). С другой – Арист Аристович Куник (1814–1899), Михаил Петрович Погодин, Василий Григорьевич Васильевский (1838–1899). Итог полемики пытался подвести примерно в 1876 году В. О. Ключевский[275]. Самым ценным моментом этого спора был вынужденный переход от общих идей и собственных представлений (не важно, научных или общественно-политических) к конкретным аргументам, конкретным фактам истории и лингвистики, без которых уяснить вопрос о происхождении руси, исходя из общих соображения, было невозможно. Эти две ключевые дискуссии XIX века по истории ранней Руси – «обороняющих русскую летопись» и скептиков и «норманистов» и «антинорманистов» – стали подлинными внутренними «цеховыми» двигателями исторической мысли и филологического мастерства в России[276].
Как бы там ни было, во второй половине XIX в. наступил новый этап критического изучения источников и научной реконструкции истории на базе данных, полученных путем критического анализа. Здесь свою роль должно было сыграть и сыграло историко-филологическое и текстологическое исследование древнерусских летописей. В 1846 году был издан первый том Полного собрания русских летописей, который можно с полным правом назвать аналогом ветви Scriptores великой немецкой серии Monumenta Germaniae Historica[277]. Прежде всего основного источника по домонгольской истории Руси – Повести временных лет, или Начальной летописи[278]. Второй запуск серии ПСРЛ уже на новых принципах произошел в 1869 году, именно с этой даты можно вести отсчет современного этапа историко-филологической науки в России.
Крайне важно и показательно, что с обзора достижений современной ему текстологии Н. П. Барсов начинает свой труд, написанный 1873 году. На кого мог опереться исследователь географии Начальной летописи (resp. Повести временных лет) в это время? Прежде всего на труд «великого», по выражению Алексея Александровича Шахматова (1864–1829), Августа Людвига Шлецера (August Ludwig von Schlözer, 1735–1809) «Нестор»[279]. На работу Измаила Ивановича Срезневского (1812–1880) «Чтения о древних русских летописях»[280]. На открытие Павла Михайловича Строева, который определил в Повести временных лет цитаты из византийской хроники Георгия Амартола и нашел собственно славянский перевод хроники[281].
Главным трудом по истории летописания на тот момент было исследование Константина Николаевича Бестужева-Рюмина (1829–1897) «О составе русских летописей до конца XIV века»[282]. Это была ключевая работа по истории летописания периода, который видный текстолог Яков Соломонович Лурье (1921–1996) называл «дошахматовским». До выхода в свет исследований А. А. Шахматова, посвященных истории русского летописания[283], это было последнее слово в текстологическом изучении летописей. В этом же ключе нового критического историко-филологического подхода к известиям начального летописания была выполнена работа Николая Петровича Ламбина (1812–1882) «Опыт восстановления и объяснения Несторовой летописи», которая в 1872 году получила Уваровскую премию, но не была напечатана[284], поэтому осталась неизвестна Н. П. Барсову. Во втором издании, 1875 года, у Н. П. Барсова прибавляется ссылка на другую, по-своему этапную, работу Михаила Ивановича Сухомлинова (1828–1901) «О древней русской летописи как памятнике литературном»[285], на эту работу Н. П. Барсову указал его рецензент Л. Н. Майков. Таким образом, Н. П. Барсов использовал все новейшие разработки, связанные с критикой текста летописи, сделанные в его время. Как видим, Н. П. Барсову было совершенно чуждо «потребительское отношение» к письменному источнику[286], столь распространенное у историков и географов вплоть до настоящего времени. Ему было важно, как создавался текст, из которого он черпает нужные ему сведения.
Примечателен взгляд Н. П. Барсова на последовательность этапов древнейшего летописания. Он предлагал буквально прочесть заглавие Повести временных лет и считал, что в изначально это название текста, где было только рассказано о древнейшем периоде Руси и первых киевских князьях. Этот текст не был разбит по годам, а был «целостным изложением», причем был доведен только до крещения Руси. Затем, на этой основе, судя по приписке 1116 года, сохранившейся в Лаврентьевской летописи, был составлен свод игумена Сильвестра. Кстати, похожая схема раннего летописания обозначена В. О. Ключевским в его «Курсе русской истории»[287].
Вторая интегральная составляющая книги Н. П. Барсова – собственно реконструкция исторической географии Восточной Европы домонгольского периода. Здесь труды Н. П. Барсова венчают первый этап становления палеогеографии как науки в России. Он, по выражению Сергея Михайловича Середонина (1860–1914), «использовал почти все, что тогдашняя наука давала ему», и фактически своими двумя трудами Н. П. Барсов завершил создание «новой области исторического знания»[288].
После него вышла целая серия сочинений об отдельных территориях Руси, но сводной работы по исторической географии до публикации первого тома «Курса русской истории» 1904 года В. О. Ключевского и «Лекций…» С. М. Середонина в 1916 году не появилось.
Если с точки зрения источниковедения Н. П. Барсов скрупулезно работал над критикой текста, то с точки зрения исторической географии и этнографии ему был чужд априорный скептицизм. Понимая, что древнерусский летописец запрограммирован своими литературными образцами, библейскими, хронографическими, житийными, что он пишет летопись, компилируя тексты и используя явные и скрытые центоны, Барсов тем не менее последовательно работал над доказательством подлинности исторической информации, извлеченной из летописи. Он искал топонимы Начальной летописи в позднесредневековых источниках и современной ему топонимике, сверял сообщения летописи о разных народах с иностранными источниками и т. д. Он хорошо понимал, что наличие литературного образца, использование цитаты из него, не есть доказательство недостоверности летописного известия.
Крайне важно, что Н. П. Барсов сосредоточил свое внимание на географии своего источника, то есть летописей, и летописи как источнике географических сведений, стараясь отвлечься от внешних «внеисточниковых» общегеографических теоретических данных. Он не стал проецировать географические и исторические теории своего времени на текст летописи[289]. Этот подход явно опережал свое время, и такой ракурс был поставлен Н. П. Барсову в вину рецензентом Л. Н. Майковым. Уже С. М. Середонин отметил, что Л. Н. Майков требовал от филолога Н. П. Барсова совершенно ненужного вторжения в области естественно-научного знания.
Книга Н. П. Барсова, повторим и подчеркнем, была не попыткой сделать выборку географических известий из летописей и составления на этой основе карты Руси, это было исследование географических представлений летописцев, их