При Борисе Годунове практика привлечения западноевропейцев для промышленного строительства не только продолжилась, но и существенно расширилась. Общее мнение историков: никогда ещё иностранцы не пользовались в Московии таким почётом и уважением, как на рубеже ХѴІ—ХѴІІ веков. Некоторые даже считали, что в этом Годунов предвосхитил Петра I. Активно развивались связи с англичанами и голландцами: порт Архангельска принимал до 30 кораблей ежегодно. Было подтверждено право беспошлинной торговли с туманным альбионом, дарованное ещё Иваном Грозным. Королева Елизавета І с энтузиазмом смотрела на открывающиеся возможности сотрудничества с Москвой. Узнав, что Борис имеет намерение женить сына, предлагала варианты с английскими аристократками. Лишь кончина Елизаветы І в 1603 году помешала сватовству. Помимо Англии укреплялись отношения с немецким торговым союзом — Ганзой. Была исполнена просьба 59 городов, входивших в объединение, коим жалована грамота для торговли с понижением пошлины до половины. Кроме того, впервые группа молодых людей направлялась в немецкий Любек для обучения промышленным наукам.
Московское правительство ратовало за сближение с теми, у кого было чему поучиться и позаимствовать знания. Не оставлена также мысль об овладении прибалтийскими берегами для беспрепятственного сообщения с Западной Европой. Как Иван Грозный хотел сделать из Ливонии вассальное королевство и назначал своей рукой королём датского принца Магнуса, так и Годунов для той же цели ещё при Фёдоре Иоанновиче завёл сношения с шведским принцем Густавом, изгнанным из своей страны. После 1598 года тот приехал в Москву: его сватали за дочь Бориса Ксению, но он не пожелал переменить веру. Тогда всплыла кандидатура брата датского короля, которого приняли с большой торжественностью, однако вскоре тот скончался. В 1604 году начались переговоры о браке Ксении с одним из герцогов шлезвигских, прерванные начавшейся Смутой.
Но узловым событием этого периода стал разгром романовского рода, о чём историки ХѴІІІ—ХІХ веков не пишут без гнева, адресуя проклятья Годунову. Тот не переставал видеть конкурентов в досточтимом семействе, которое, в отличие от него, было, как бы, связано кровными узами с домом Мономахов через первую жену Ивана Грозного Анастасию Романову — мать Фёдора Иоанновича. Сын её родного брата, то есть двоюродный брат царя Фёдор Никитич Романов с годами стал ближайшим к трону. Поэтому именно ему по легенде умирающий царь вручил знак державной власти — скипетр или посох, но выскочка Годунов обманом завладел престолом. Отсюда его злоба по отношению к Романовым, но гонение требовало предлога, дабы как-то прикрыть злодейский замысел. Вовремя подоспел донос от одного из дворовых людей Романовых, якобы те задумали отравить Бодунова. Проведённый обыск обнаружил мешок с кореньями для отвара зелья, и их арестовали со многими родственниками.
Следствие закончилось к июню 1601 года, и пятерых братьев Романовых — Фёдора, Александра, Михаила, Ивана, и Василия — сослали в разные регионы страны. Причём старшего, Фёдора Никитича, дабы исключить претензии на престол, постригли в монахи под именем Филарета, а его жену Аксинью — в монахини под именем Марфы. Пострадали также близкие романовской семьи через женскую линию — Шестуновы, Сицкие, Репнины и др. Их вотчины и поместья роздали, дома и имущество взяли в казну. Пережить несчастье удалось лишь двум из братьев — Филарету и Ивану Никитичам. Любопытна одна деталь: буквально тут же после осуждения благородного семейства на страну обрушивается несчастье. Разразился невиданный голод, начавшийся летом 1601 года, в августе случились заморозки, чуть ли не выпал снег, посевы уничтожены, масса пострадавших и умерших голодной смертью. Иными словами, за гонение на Романовых бог покарал московскую землю, сама природа протестовала против опалы невинных — такова официальная версия происшедшего, возведённая Карамзиным в ранг «канонической».
В постсоветский период подлинная картина тех событий понемногу проясняется, и она далеко не выигрышная для Романовых. Начнём с того, что при Фёдоре Иоанновиче и Борисе Годунове семейство занимало прочные позиции в верхах. В это время под подозрением были возвращённые из ссылки Шуйские, Милославские и ряд других литовско-украинских выходцев. К примеру, некоторым из них не позволяли жениться, чтобы не усиливать родовой потенциал. В такой ситуации пропольская партия, существующая в загоне, не могла на них рассчитывать. Тогда её интересы обращаются к цветущим Романовым: они вовлекаются в орбиту нового общения и постепенно с ними связывают надежды на будущее. На рубеже ХѴІ—ХѴІІ столетия появляется легенда о спасшемся царевиче Дмитрии — младшем сыне Ивана Грозного. В этом качестве выступает холоп Романовых Григорий Отрепьев, которого тщательно готовят к ответственной роли. Однако тот, вдохновлённый перспективами, с большим трудом удерживает язык за зубами, и его — от подозрений подальше — отправляют или прячут в монастыре.
В это время в Москву приезжает посланник польского короля, католик Лев Сапега с очередным предложением об унии, но получает жёсткий отказ. Тем не менее Сапега времени зря не терял, контактируя с теми, кто сочувствовал объединению или, точнее, вхождению в состав Польши. В авангарде этого оказались Романовы, выступавшие уже в качестве лидеров прополь-ской партии в Москве. В их распоряжении имелась «козырная карта» — «законный» претендент на московский престол. Конечно, это весьма щекотливый момент, потому-то видный дореволюционный историк Д. Иловайский, озабоченный честью романовского дома, называет самозванца побочным сыном польского короля Стефана Батория. Однако ложный след не получил развития, поскольку с трудом состыковывался с пребыванием Отрепьева в православном монастыре. Именно там «герой» российской истории проболтался о своём высоком предназначении. Об Отрепьеве докладывают патриарху Иову, а тот в свою очередь царю.
Осенью 1600 года Годунов серьёзно заболевает, и тогда его противники начинают подготовку к перевороту: из романовских вотчин съезжаются их люди. Но последних опередили, и 26 октября несколько сот стрельцов атаковали подворье на Варварке. Романовых арестовывают, на них обрушиваются репрессии. Отрепьева также ссылают в далёкий Кирилло-Белозерский монастырь, откуда он в 1601 году и бежал в Польшу. Такова прелюдия потрясений, в которые будет втянута наша страна, и Романовы сыграли в этом далеко не последнюю роль. Их опала похожа не на корыстное злодейство, а скорее на превентивную меру во избежание надвигающегося несчастья.
4. Инструментарий Смуты
Об этой трагической странице нашего прошлого сегодня известное многое, поскольку она уже давно стала неразрывной частью исторического пейзажа России. Немало сказано о патриотизме, на волне которого Романовы (точнее, что к 1605 году осталось от многочисленного семейства) пришли к власти, завладев троном. К тем событиям обращались практически все отечественные историки первого ряда. Карамзин, Соловьёв, Погодин, Ключевский, Иловайский, Платонов оставили подробные описания тех государственно-общественных потрясений. Сразу скажем: изложение русской Смуты в их трудах весьма однообразно и различается лишь деталями.
Это не удивительно, поскольку творчество маститых учёных отражало официальную точку зрения дома Романовых. Идеологический трафарет данной темы был утверждён уже в 1630 году в так называемом Новом летописце, где представлен взгляд на Смуту, коего обязаны придерживаться все, кто имеет или хочет иметь отношение к России. Произведение вобрало в себя обширный справочный материал, включая отрывки сочинений мемуарного характера откровенно проромановских авторов. Значимую роль играли помещённые там литературные очерки, к примеру, «Об убиении царевича Дмитрия Ивановича», «О Фёдоре Никитиче с братьею», «О настоящей беде Московскому государству» и др.
В Новом летописце чётко обозначены этапы Смуты, спровоцированной корыстью и властолюбием Бориса Годунова. Гибель царевича Дмитрия и погром семейства Романовых инициировали самозванство, что вначале привело к династическому кризису, после чего последний трансформировался в социальный, когда неопределённости с новым царствованием породили волнения низов, поднявших руку на своих господ. Затем вторжение иноземцев вылилось уже в национальное движение, что, разумеется, более приятно, чем крестьянские бунты. Сквозь обозначенные этапы настойчиво проводился образ Филарета (Фёдора Никитича Романова) как неутомимого и пламенного борца за Россию, пелись хвалебные оды новой династии. Божественное провидение именно ей, а не кому-либо ещё, уготовило царский престол; восторги по поводу Романовых завершались апологией абсолютизму в целом. Нужно подчеркнуть, что готовился Новый летописец в Посольском приказе и при дворе самого патриарха Филарета, лично санкционировавшего его окончательную редакцию.
Вот вкратце та схема, которую поочерёдно воспроизводили в ХІХ — XX столетиях. Конечно, сегодня она уже не может устроить тех, кто действительно интересуется историей, а не удовлетворяется подсунутыми «истинами». Чтобы разобраться в подлинных событиях начала ХѴІІ века, необходим новый инструментарий, без чего Смута будет выглядеть или пропагандистской ширмой, или набором хаотичных действий. Один такой ключевой фактор — польская интервенция и всё, что с ней связано — тщательно разрабатывался той же романовской школой. Конечно, отражение иноземной агрессии — беспроигрышная карта, позволяющая облагородить всё, что угодно.
Поэтому здесь необходимы уточнения. Речь правильнее вести не о польской, а о польско-украинской интервенции, и не столько по формальным признакам (Украина и Польша составляли тогда единое государство), сколько по причинам глубинных интересов и общности захватнических планов. Подобного взгляда карамзинско-соловьёвское направление всегда сторонилось. Дореволюционная историография всячески вымарывала украинский след в событиях той поры, специализируясь на противостоянии исключительно с поляками, ну ещё на северо-западе со шведами. Это вполне объяснимо, ведь Украина как «родина-мать» всей России обязана быть святой и непорочной, её образ нельзя пачкать неблаговидными подозрениями.