Не удивительно, что при господстве такой «русской» партии Малороссия очутилась в ещё более привилегированном положении. С украинцев списывались все недоимки по содержанию войска, казаки отпускались по домам, в Запорожье за счёт казны раздавалось денежное и хлебное жалованье, не производились рекрутские наборы. Петербургское правительство, называемое «незалежными» историками оккупационным, оберегало Малороссию от крепостного права, в то время как по всей стране крепостничество не просто укреплялось, а приобрело уродливые, кощунственные формы. В Тайной канцелярии расследовались дела по оскорблению украинско-польских выходцев в высших эшелонах власти, особенно свирепствовали за оскорбление Разумовского и его родни.
«Русское» возрождение ознаменовалось усилением гонений на староверов, то есть действительно исконно русских людей, оказавшихся в оккупации на своей родине. Нетерпимость к раскольникам отличала не только высших иерархов, но и императрицу; с 1745 года запрещалось употреблять само слово «староверцы». В ответ на дискриминацию поднялась волна самосожжений, когда мученическую смерть принимали толпами по несколько сот человек. Такие же гонения обрушились и на мусульманские народы нашей родины. Варварский указ 1742 года предписывал разрушение мечетей в Поволжье и запрет на строительство новых. В народной памяти татар и башкир навсегда остался местный епископ той поры Лука (Канашевич), при нём было уничтожено несколько сот мечетей, он благословлял карательные экспедиции по принудительному переселению местных народов. Остаётся только добавить, что этого деятеля также причисляют к «русским».
Эта элита была настолько чужда коренному населению и ориентирована не на него, что некоторые свидетельства того времени просто шокируют. Вот, например, как попал в высший свет будущий фаворит Екатерины II Григорий Орлов. Будучи поручиком пехотного полка, он принимал участие в Семилетней войне 1757–1763 годов с Пруссией. После одного из столкновений в плен попала группа немецких офицеров, однако обращение с ними их российских визави удивляет. Несмотря на гибель наших солдат-рекрутов, прусским чинам был устроен дружеский ужин. Среди пленённых оказался флигель-адъютант прусского короля Фридриха ІІ, удостоенный особенно тёплого приёма. Его с почестями отправили поправить здоровье в Кёнигсберг в сопровождении двух российских офицеров, один из которых был Г. Орлов.
После лечения они отправились в Петербург, по дороге сдружились, и по прибытии в столицу прусский деятель рекомендовал Орлова адъютантом к П. И. Шувалову, тогда фактически премьер-министру. Очутившись благодаря тому при дворе, Орлов попал в поле зрения Екатерины, а затем и в её фавориты. Согласимся, такую историю невозможно представить, например, в Великую Отечественную войну, когда схваченного адъютанта Гитлера торжественно бы приветствовали, а тот устраивал бы советских офицеров в аппарат ЦК ВКП(б) или Совмина! Абсурдность подобного очевидна, однако если в имперскую эпоху такое имело место, то стоит задуматься, насколько ясны наши представления о правящей элите того времени.
С другой стороны, этот эпизод наглядно демонстрирует, что, несмотря на торжество «русской» (украинско-польской) партии, западноевропейский дух стал неотъемлемой частью элитной атмосферы. Это проявилось и в определённых идеологических подвижках, обосновывающих ведущее значение иноземцев в правящей прослойке. Речь идёт о формировании известной норманнской теории происхождения Руси. В соответствии с ней именно иностранцы внесли определяющий вклад в создание русской государственности, а значит, их лидерство здесь вполне закономерно. Норманнская теория поднималась на щит для подрыва идеологических позиций украинства, изложенных в «Синопсисе» с его концепцией «Малороссия — родина-мать». Как уже говорилось, авторство норманнской теории, вопреки распространённому мнению, относить к немецким учёным, приехавшим в Россию при Анне Иоанновне, неправомерно. Впервые норманнские изыски появились на свет благодаря великодержавным порывам Швеции, пытавшейся ещё в первой половине ХѴІІ века обосновать свои территориальные аппетиты. Используя этимологические сравнения, шведы названия некоторых своих земель связывали с роксоланами, то есть русскими, а летописных варяжских князей отождествляли с персонажами исландских саг. Иными словами, происхождение Руси так или иначе связывалось со скандинавами.
Первые Романовы с их ярко выраженным украинско-польским акцентом игнорировали шведские разработки. Однако при Петре І всё изменилось: для провозглашённого западноевропейского курса украинизированный «Синопсис» был непригоден, отсюда интерес к новым историческим произведениям с иными концептуальными подходами. Одной такой работой стал труд дипломата, служившего в Швеции, А. И. Манкиева «Ядро российской истории». Эта книга, представленная в 1718 году Петру І, уже содержала любопытные штрихи. Повествуя о начале российской истории, Манкиев проводил мысль, что после убийства в Киеве Аскольда и Дира князья, ведущие происхождение от библейского Мосоха, исчезли. Им на смену приходит иностранная династия, основанная Рюриком, то есть скандинавами, что зримо перекликалось со шведскими идеями. В 1722 году по указу Петра І переводится сочинение Мавро Орбини (Мавроурбина), изданное ещё в 1601 году, о древностях славянских. Родиной славян здесь называлась Скандинавия, населённая ранее славянскими племенами. Но эти первые шаги на пути к норманизму не удовлетворили запросов тех слоёв общества, которые начали при Петре І влиять на культурное развитие.
За дело взялись приехавшие в Россию немецкие учёные, среди которых выделялся Г. З. Байер, слывший знатоком разных языков, кроме русского. Он ввёл в научный оборот ряд византийских и скандинавских источников, тем самым пролив свет на спорные вопросы древнерусской истории. Именно Байер целостно сформулировал норманнскую теорию, включая разработку исторической географии Киевской Руси. Эстафету от скончавшегося в 1738 году Байера принял его последователь Г. Ф. Миллер, также пропагандировавший мнение о скандинавском происхождении варягов-руси. Он буквально разнёс «Синопсис», назвав изложенное там вымыслом.
В защиту славянского происхождения Руси выступил М. В. Ломоносов, подвергший нещадной критике и Байера, и Миллера. Великий учёный осуждал их за неуважение к славянским народам, за приверженность готическим басням, а также утверждал незыблемость легенды о посещении апостолом Андреем того места, где возник город Киев, над чем особенно насмехались немецкие профессора. Протестовал Ломоносов против искажения имён князей на скандинавский манер, как, например, Владимир — Валдамар, Ольга — Аллогия и т. д. Как он иронизировал, с таким же успехом можно заключить, что фамилия Байер происходит от российского бурлак. Надо подчеркнуть, что эти исторические споры разгорались в стенах Академии наук, чьё руководство в лице президента Кирилла Разумовского поддерживало Ломоносова. Разумеется, украинским выходцам не могли нравиться теории, оспаривавшие национальные, то есть украинские, истоки русского государства. Поэтому в елизаветинское правление Миллер подвергался преследованиям, одно время его даже разжаловали из профессоров.
9. Пугачёвская война
О крестьянском движении под предводительством Емельяна Пугачёва написано немало. Опубликованы сотни документов из центральных и областных архивов, рассмотрены этапы восстания, роль Пугачёва и его ближайших соратников, участие в волнениях крестьян отдельных губерний, уральских работных людей и т. д. Показано отражение этого грандиозного события в литературе, фольклоре и общественной мысли. Однако пора взглянуть на крестьянскую войну не просто как на столкновение правящего класса и крепостных низов, но и как на конфликт двух общностей, сосуществовавших в рамках одной страны и противостоящих друг другу. Ведь их различиями в экономическом, социальном, культурном плане, ни для кого не составлявших секрета, проблема не исчерпывается. Нужно идти дальше, обращаясь к религиозным, национальным аспектам, чтобы уточнить отличия российской элитной проекции от народной.
Конечно, выяснением подобного историография не занималась. Правящий слой неизменно характеризовался подлинным русским миром, которому противостояли инородцы, ничего общего с ним не имеющие. Применительно к Пугачёвскому восстанию Екатерина II усиленно навязывала схему, когда власть поддерживали истинно православные (чему синоним — русские). А вот под знамёнами бунтовщиков выступал различный сброд, включая инородцев, не просвещённых светом христианства, а точнее, никонианства. Эту картину портил тот факт, что в рядах восставших наблюдалось множество раскольников, то есть самых что ни на есть русских людей.
Выход из этого искали недолго: из всех документов, включая следственные материалы, буквально вымарали староверческий след, убирая упоминания о расколе. Приверженцев старой веры, участвовавших в войне, постановили считать не русскими, а лицами без определённой национальной идентификации. Так быстро достигли желаемого: «русский мир» отражает преступные порывы скопища «тёмных сил». В советский период отношение к восстанию, разумеется, резко улучшилось и симпатии переместились в сторону побеждённых. Многонациональность стала плюсом, участие русских в борьбе уже не скрывалось. Пугачёвский бунт воспринимался даже с подтекстом реалий гражданской войны, то есть потрясением в рамках одной нации. Поэтому будет явно нелишним на материалах этого восстания ещё раз всмотреться в эту единую нацию.
Справедливости ради нужно сказать, что точка соприкосновения у «русского мира» Екатерины II с пугачёвцами действительно существовала — это тень убитого в июле 1762 года Петра III. Промелькнувший на троне, он был избран народом в качестве того, кто намеревался пойти навстречу старообрядцам, урезонить аппетиты церкви, ограничить крепостничество. Причём идеализация Петра Фёдоровича началась ещё до его вступления на престол, а значит, до того, как он предпринял шаги, которые считаются причиной его популярности. После длительного перерыва он был единственным наследником-мужчиной (не считая малолетнего Ивана Антоновича) в условиях, когда социальная несправедливость, крепостной гнёт связывались, помимо всего прочего, с нахождением у власти женщин. Подчеркнём, что при царствовании Романовых не возникало ни одной легенды, где бы самозванство закрепилось за царевной.