В 1742 году герцог Голштинский стал наследником, и уже в 1747-м, то есть за четырнадцать лет до его коронования, Тайная канцелярия расследовала распространяющиеся в низах слухи о стремлении придворных извести великого князя. Не удивительно, что убийство Петра ІІІ быстро породило молву о его чудесном спасении и о захоронении вместо него какого-то капрала. В ходе одного из крупных предпугачёвских волнений 1763–1764 годов в Зауралье уже фигурирует убиенный император, который «рассылает» указы «для исследования об обидах и разорениях». Как считала молва, «спасённый» находится где-то под Оренбургом, и население пребывало в ожидании, что «теперь начнёт правда наверх выходить». Легенда о Петре ІІІ прочно укоренилась во многих губерниях Центра, Поволжья, Урала.
Пугачёв в 1760-х годах имел далёкое отношение к этим слухам, ведя обычную казачью жизнь. Зачисленный в войско, участвовал в Семилетней войне с Пруссией, отслужив на фронте около трёх лет. После пребывания на родине (станице Зимовейской на Дону) в 1768 году вновь оказывается на войне — уже Русско-турецкой, получив чин хорунжего. Через два года по болезни («гнили грудь и ноги») его отправляют домой, и он просит отставки. Интересны сведения о том, как лечился Пугачёв — прикладыванием «лёгких из убитых баранов», отказавшись обращаться в лазарет; тем не менее это помогло, и он встал на ноги. Перелом в его судьбе случился после того, как родственники (муж родной сестры с товарищами) уговорили его помочь им бежать на Терек за вольностями. Вскоре их поймали, те оговорили Пугачёва, и тому как пособнику пришлось также удариться в бега. Именно с этого момента пугачёвская биография становится тесно сплетённой с раскольниками. Они оказывают необходимую поддержку скитальцу, помогают достичь того же Терека, чтобы уйти из поля зрения царской администрации.
Затем по их связям он направляется на Волгу, на Иргиз, в старообрядческий центр той поры всероссийского масштаба к настоятелю скитов Филарету Семёнову, занимавшему там видное положение. Бывший московский купец 2-й гильдии радушно принимает Пугачёва. Исследователи считают, что именно здесь будущий предводитель восстания почерпнул сведения о ситуации в верхах, о Петре III, о только что прокатившихся волнениях на Яике. Напоследок Филарет настоятельно советует бывшему хорунжему ехать к пострадавшим от царского произвола в Яиц-ком районе: лишь несколько месяцев назад в там свирепствовали отряды генерала Фреймана, а теперь шло следствие генерала Траубенберга, который буквально терроризировал местное население. Тюрьмы были переполнены, казачий круг распущен, традиционный набатный колокол, на чей зов сходились решать дела, снят, и отныне все сборы производились по барабанному бою, что вызывало небывалое раздражение людей.
В этой накалённой обстановке Пугачёв в ноябре 1772 года объявляется на Яике с планом вывести казаков, попавших под опалу, на Кубань и далее. Выдаёт он себя пока за богатого купца с солидным капиталом, обещая каждому, кто пойдёт с ним, по двенадцать рублей, уверяя, что «турецкий паша» им обрадуется. Однако эта попытка была пресечена арестом, после чего последовали «жестокие мучения» и кандалы. В Казанском остроге Пугачёв обрёл популярность среди арестантов, часто и усердно молился двуперстным крестом, подчёркивая приверженность старой вере. Учитывая потенциал раскольничьих сетей, его удачному побегу из заключения не приходится удивляться. Из стен тюрьмы вырвался уже не просто казак Емелька или «купецкий» человек, а лидер, жаждавший окунуться в водоворот бурных событий.
Сомнений, как это осуществить, у него уже не было: фигура Петра ІІІ манила воображение. Тем более, что в марте 1772 года крестьянин Федот Богомолов уже пытался выдать себя за монарха, но был быстро схвачен, оставив за собой шельф неясных слухов. Решив принять имя Петра Фёдоровича, вызывавшее симпатии населения, Пугачёв тщательно поддерживал своё «царское реноме», используя для этого разнообразные средства. Например, он учитывал народную молву, что Пётр ІІІ после своего «спасения» должен скрываться пятнадцать лет, то есть до 1777 года, но, глядя на страдания людей, он не выдержал этого срока, решив объявиться народу. Пугачёв повторял окружающим: «Прежде ваши деды приезжали в Москву и в Петербург монархов смотреть, а ныне монарх сам к вам приехал».
Весть о появлении «спасённого» царя начала распространятся, причём не только среди казаков, но и калмыков, казахов, татар и др. 17 сентября 1773 года отряд из семидесяти вооружённых людей во главе с ним двинулся в сторону Яицкого городка: к пикам были прикреплены штандарты январского восстания 1772 года с нашитыми староверческими крестами. Первоначально они не предполагали, что являются инициаторами могучего народного движения: их целями были месть генералам и офицерам за издевательства в ходе восстания прошлого года, освобождение заключённых из тюрем. Но всё вышло иначе, и этот поход стал искрой.
Появление Пугачёва внесло брожение в окрестности Яицкого городка. Широкое сочувствие простонародья с первых шагов дало о себе знать. Немногочисленный в начале отряд после успеха под Яицким городком двинулся по направлению к Оренбургу, овладевая одной крепостью за другой. 24 сентября 1773 года взята Рассыпная, 26-го — Нижнеозёрная, 27-го — после небольшого сопротивления пала хорошо укреплённая Татищева крепость. Последняя была опорной базой всей линии, там дислоцировалось довольно крупное подразделение. Силы Пугачёва с каждым днём наращивались за счёт присоединения к нему местных жителей: под одной только Татищевой крепостью на его сторону перешло около шестисот казаков, появились первые пушки, а с ними и возможность вести полномасштабные боевые действия. Затем настал черёд крупного селения Каргала, где восставших встретили хлебом-солью. Ситуация во многом напоминала разинскую столетней давности: тогда население также приветствовало бунтарей, а гарнизоны отказывались с ними воевать.
Оренбургская администрация регулярно получала сведения о продвижении Пугачёва, но губернатор Рейнсдорп, привыкший к тлеющим брожениям, не придал этому серьёзного значения. Он не проинформировал об этом Петербург, надеясь, что всё уляжется, и направил в тот район корпус под командованием Билова численностью около пятисот человек. Кроме этого, губернатор распорядился усилить правительственный отряд калмыками, башкирами. Этот «русский» чиновник никак не предполагал, что, в сущности, оказывает неоценимую услугу своему противнику, поскольку большая часть мобилизованных перебежит к нему. Разгром бригадира Билова продемонстрировал силу пугачёвцев, а Оренбург стал готовиться к штурму. Напуганный Рейнсдорп опубликовал воззвание с развенчанием Пугачёва как самозванца. К тому же непосредственно в стан Пугачёва послали заключённого Хлопушу (Соколова), которому обещали свободу и вознаграждение, если тот посеет у восставших сомнения в царственном происхождении их вожака. Однако Хлопуша явился прямо к Пугачёву, где встретил немало знакомых по Яицкому восстанию января 1772 года. Он поведал о замыслах властей и остался в рядах восставших, где приобрёл видное положение.
Их «столицей» к этому времени стала деревня Берда, где Пугачёв проживал в доме, украшенном оружием и портретом царевича Павла Петровича. Отсюда началась активная рассылка императорских указов и манифестов: они размножались рукописным способом, переводились на языки поволжских народов и переправлялись нарочными, курьерами от одного населённого пункта к другому. Эти документы, зачитывавшиеся публично на базарах, сходах и даже некоторыми священниками в церквах, были написаны простым и выразительным языком. А. С. Пушкин, в своё время познакомившийся с этим творчеством, отзывался о нём как «об удивительном образце народного красноречия». Результат не заставил себя ждать: в Берду стекались люди разных национальностей, везя с собой фураж и провиант. Здесь оказались четыреста башкир, мобилизованных ещё Рейнсдорпом против восставших. Вслед за ними пришли ещё два отряда по пятьсот человек под предводительством Е. Сарая и муллы К. Арасланова. Ф. Дербетев привёл триста калмыков, марийский старшина Мендей явился во главе полуторатысячного отряда, к ним добавились силы Салавата Юлаева. Ничем не примечательная ранее деревня Берда, которую стали называть Новой Москвой, превратилась в центр притяжения для жаждущих поквитаться с царским режимом за все многолетние унижения и издевательства.
В манифестах и указах Пугачёв прямо призывал к истреблению помещиков-дворян, то есть правящей прослойки. Вот типичное место: «Ежели, кто помещика убьет до смерти и дом ево разорит, тому дано будет жалованье — денег сто; а кто десять домов дворянских разорит, тому — тысяча рублев и чин генеральской». Народный царь жаловал своих сторонников «землёй, водой, верой и молитвой», требуя за это служить ему «до последней погибели». В охваченных восстанием районах крестьянство делило помещичье имущество, отказывалось впредь платить любые подати, из тюрем освобождались арестанты. Пугачёвские указы напутствовали: всем, кто этому будет противиться, — «боярину, генералу, майору» — рубить головы. Вот какую программу выдвигал «народный царь» в пику «помещичьей царице». Население с энтузиазмом откликнулось на призывы: по далеко не полным данным в ходе восстания было истреблено около трёх тысяч дворян, прочих приказных чинов и членов их семей, в том числе 237 священнослужителей. 10 декабря 1773 года Синод предал Пугачёва церковной анафеме.
Удивительно, но поначалу петербургские власти также недооценили разгоравшееся движение, считая его «местным бунтом шайки непослушных казаков», который может доставить неприятности разве рекрутскому набору (напомним: шла Русско-турецкая война). Столичная периодическая печать писала о скопище разбойников и грабителей, чья натура известна испокон веков, уверяя, что порядок вскоре будет наведён. Сама Екатерина II смотрела на восстание как на очередную «глупую казацкую затею», хотя слухи о расширяющемся движении всё же достигали сановного Петербурга. Английский посол сообщал в Лондон о чём-то серьёзном, происходящем в Оренбургском крае, о появлении какого-то претендента на престол, чьё число последователей велико.