я русскими.
А теперь о других персонажах повести, их чуть более десятка. Сразу бросается в глаза отсутствие фамилий. С точки зрения тех, о ком только что сказано, им фамилии, видимо, не нужны или не полагаются. Перечислим: Азамат, Бэла, Казбич, Янко (в татарской бараньей шапке), Митька, Настя, Еремеич, а некоторые вообще даже без имён — десятник, ямщик. Не сложно увидеть, что перед нами как раз представители горских народов, а также самые настоящие русские. Причём хорошо чувствуется, как последние приравнены к первым. Для польско-украинско-немецкого дворянства и те и другие — это дикари, которых, по мнению этой публики, и людьми-то назвать нельзя. Единственный русский, кто в тексте имеет отношение к этой элите, — Максим Максимович (кстати, тоже без фамилии), но он там белая ворона: его считают кем-то вроде идиота.
Вот такой расклад зафиксировал взгляд Лермонтова. Конечно, эти писательские наблюдения требуется сверить с реальной историей. Для чего приведём имена высшего «русского» командования, руководившего карательными по сути своей операциями на Кавказе в первой половине ХІХ столетия. Научной литературе известны генералы: граф Граббе, барон Розен, Нейгарт, Фрейтаг, Паскевич, Лисанович. Что касается генерала Головина, то он из полонизированной литовской шляхты, генерал Греков — из запорожских казаков. Наиболее знаменитый из этой плеяды генерал Ермолов — по матери Каховский. Подобные люди составляли костяк царских военных на Кавказе. Повторим: все эти персонажи до сих пор воспринимаются первосортными русскими, но очевидно, что русские в кавказских войнах не командовали, а были чем-то вроде пушечного мяса.
Если говорить точнее, весь этот элитный генералитет умело стравливал между собой русских и горские народности, тем самым обеспечивая своё господство. Образец такой политики демонстрировал командующий И. Паскевич, который вместо украинцев и поляков направлял на кавказский фронт солдат других национальностей. Причём эта элита, закабалившая наших предков, вершила преступления, прикрывшись именем действительно русских, которые вынуждены теперь выслушивать в свой адрес то, что совсем не заслужили. Чтобы восстановить историческую справедливость, необходимо открыто посмотреть правде в глаза и признать: все мы были заключёнными в украинско-польско-немецкой тюрьме, замаскированной под «русскую».
На рубеже ХІХ — XX столетий на Западе начался небывалый бум вокруг понятия «народность», во многих странах формируется устойчивый интерес к изучению языка, быта, традиций и т. д. Пионером здесь выступило течение немецкого романтизма, поднявшего на щит подобную проблематику. Не обошёл этот бум и Россию, только в её правящей прослойке он протекал довольно своеобразно. В Европе элиты обратились, естественно, к своим национальным корням: германская — к немецким, французская — к французским, австрийская — к австрийским и т. д. Однако наш «русский» истеблишмент с жадностью бросился изучать и превозносить не что иное, как украинско-польские истоки. Хотя ничего удивительного здесь нет: он же интересовался собой, своим происхождением, а многочисленные коренные народы страны, включая великорусский, его занимали мало. Невероятным может показаться такой факт: при Александре І в Императорской библиотеке Петербурга, насчитывавшей к тому времени около 150 тысяч томов, на русском было не более десятка; даже на португальском языке имелось 874 книги. Большую часть литературы составляли богословские сочинения — на латыни и греческом, художественные романы — на французском, научные труды — на немецком, исторические трактаты — на польском.
Одним из ярых пропагандистов украинско-польских начал выступил известный интеллектуал Я. Потоцкий, издавший на французском языке книгу «Историко-географические фрагменты о Скифии, Сарматии и славянах». В ней помещены рассуждения о корнях Малороссии, о славянском единстве. Текст был переполнен реверансами в адрес украинского народа, обладающим славным прошлым. Те же самые мысли излагал и Т. Чацкий в научном труде «О названии Украина и зарождении казачества», вышедшем в 1801 году и посвящённом Александру I. Тот в свою очередь всячески поддерживал подобных авторов. Например, младший брат Я. Потоцкого Северин, пользовавшийся расположением императора, был назначен попечителем Харьковского учебного округа. Ещё один персонаж, А. Чарноцкий, подвизавшийся у Наполеона во время его вторжения в Россию, затем очутился в Петербурге в Министерстве народного просвещения, занявшись этнографическим описанием украинских земель. Подобное творчество, призванное познакомить образованные классы с историей и жизнью запада и юго-запада империи, было необычайно востребованно.
С начала ХІХ века большую популярность приобрели и литературные труды авторов из тех краёв. Например, поэма «Перелицованная Энеида» И. П. Котляревского, где ставились опыты по созданию украинского языка. В 1818 году в Петербурге уже вышла в свет «Грамматика малороссийского наречия» А. Павловского. Начали также тиражироваться сборники старинных малороссийских песен, составленные князем Н. А. Церетелевым, И. И. Срезневским; появились они и в Москве. Когда Н. В. Гоголь прибыл в столицу империи, то писал матери, чтобы та прислала ему пьесы отца, сочинённые для домашнего пользования. Гоголь надеялся пристроить отцовские произведения для постановки в какой-нибудь театр. В Петербурге буквально царила украинская атмосфера: всё, связанное с Малороссией, принималось публикой просто на ура.
Высшее общество восторгалось поэтом И. Ф. Богдановичем, литераторами П. П. Капнистом, Н. И. Хмельницким, переводчиком Н. Н. Гнедичем, художником В. Л. Боровиковским, композиторами Д. С. Бортнянским, А. Н. Верстовским и многими другими. В то же время правящая прослойка была заряжена пренебрежением к многочисленным народам нашей страны. Интерес к ним элиты ограничивался исключительно прагматическими, а точнее, колонизаторскими потребностями. Так, Я. Потоцкий, служивший в Министерстве иностранных дел, презентовал концепции, созвучные французским идеям. Он предлагал при обуздании «диких» народов Российской империи опираться не только на военную силу, но и на этнографические знания. Сам Потоцкий около года знакомился с обычаями кавказских народностей, чтобы лучше держать их под правительственной властью. Совершал также поездки в Армению, Баку, Сибирь, намечая планы по окультуриванию местного «варварского» населения.
Украинско-польский бум, буквально захлестнувший «русское» общество, превзойдя в этом смысле даже елизаветинское правление, отсрочил рождение великорусского славянофильства, которое сложилось фактически лишь к началу 1840-х годов. После польского восстания 1830–1831 годов Николаю І пришлось подкорректировать само понятие «народности», указав правящему классу не забывать, что тот находится не на Украине и не в Польше. «Быть великороссом» — такой лозунг, выдвинутый императором, отражал суть концепта «православие, самодержавие, народность». Хотя это не меняло, а лишь маскировало истинные предпочтения элит.
Весьма показательно, что когда в 1842 году композитор М. И. Глинка представил оперу «Руслан и Людмила», выдержанную в исконном великорусском стиле с добавлением восточного колорита, то это вызвало недоумение и негодование. Оперу называли низкопробной, недостойной приличного общества: один генерал грозился проштрафившихся офицеров в качестве наказания направлять на прослушивание этой «похабщины». Ведь альфой и омегой «русской» элиты всегда оставалось то, что православная церковь произрастала из Малороссии, самодержавие стояло на страже интересов дворянских кадров с замесом оттуда же, а что касается народности, то она допускалась лишь в идеализированном религиозно-монархическом ключе. А вот такие её проявления, как староверие, решительно выдавливались: гонения на раскол при Николае І зримо напоминали вторую половину ХѴІІ столетия.
Болезненная реакция на концепцию «православие, самодержавие, народность», утверждённую свыше, проявилась на самой Украине. В 1846 году в Киевском университете образовалось Кирилло-мефодиевское братство, созданное историком Н. Костомаровым, публицистом Н. Гулаком, этнографом П. Кулишом, поэтом Т. Шевченко и др. Их особенно не устраивал последний элемент этой триады: они продолжали воспринимать народность не в великоросском, а исключительно в малороссийском стиле, мифологизировали казачество, местный фольклор и нравы. Не ограничиваясь этим, окунулись в политику, вынашивая замыслы о славянских национальных республиках со всеобщим избирательным правом. Российское правительство, напуганное революциями, прокатившими в 1848–1849 годах по Европе, уже не могло снисходительно взирать на кирилло-мефодиевские увлечения. Правда, на фоне масштабов гонений на наших староверов нельзя сказать, что с украинскими вольнодумцами обошлись сурово. Костомаров год отсидел в Петропавловской крепости, потом его отправили в ссылку в Саратов, а по возвращении вообще оставили в покое. Кулиш только два месяца провёл в арестантском отделении военного госпиталя, после чего оказался в Туле. Гулаку досталось больше: три года под следствием и пять лет ссылки в Приморском крае. Хуже всего обошлись с Шевченко, у которого нашли стихи, оскорблявшие царских особ: он задержался на десять лет в Оренбургском полку.
По окончании злоключений соратники съехались в Петербург и с группой украинской молодёжи начали издавать ежемесячный журнал «Основа». Украинофильство шагнуло из тесных рамок братства в общественную жизнь. Главные публикации издания писались на русском, а беллетристика, стихи и рассказы на малороссийских наречиях. В это же время получил распространение и «украинский гимн» «Ще не вмерла Украина», сочинённый П.П. Чубинским в подражание польскому. В начале 1860-х выходит трёхтомник «Основы истории Польши, других славянских стран и Москвы» полонизированного малороссийского публициста Ф. Духинского, открыто развивавшего идеи, бродившие в журнале «Основы», о том, что «москали» не имеют никакого отношения к славянству.
После очередного польского восстания 1863 года власти вознамерились одёрнуть «украинофилов». Указом министра внутренних дел П.А. Валуева от 18 июля 1863 года запрещалась публикация книг на украинском языке. Документ отражал опасения, что украинские дали рано или поздно приведут к сепаратизму. «Незалежные» историки расценивают указ как свидетельство подавления национального выбора, забывая, правда, что его действие носило временный характер: к началу 1870-х всё опять вернулось на свои места, и пропагандистские возможности появились вновь. Теперь они концентрировались вокруг открывшегося в Киеве Юго-Западного отделения Российского географического общества. Эта структура отличалось такой украинофильской ретивостью, что правительство по указу 1876 года даже приостановило деятельность отделения. Может, кому-то покажется парадоксальным, но вдохновителем этой меры стали не какие-то антиукраинские силы, а типичный малоросс, товарищ попечителя Киевского учебного округа М.В. Юзефович.