Местная олигархия приветствовала унию с латинянами, рассчитывала сохранить «вольности», не принимала автокефалии (то есть самостоятельности) московской церкви. Так что военный союз с польским королём Казимиром, направленный против Василия Васильевича, а затем и молодого Ивана III, был не лишён религиозной подоплёки. Конфликт разрешил молниеносный рейд великого князя, 14 июля 1471 года в битве при реке Шелони наголову разбившего противника. Боярская верхушка подверглась репрессиям, причём, что показательно, с ней поступали как с иноверцами, а мольбы местного архиепископа о помиловании успеха не имели. Новгород обязывался навсегда порвать с католической и греко-униатской Литвой, а немецкий квартал в городе был закрыт.
Новгородский погром окончательно довершил расстановку сил: прямые литовско-польские военные выпады против крепнущей Москвы канули в прошлое. Теперь инициатива прочно перешла к Ивану III, стремившемуся к выходу к Балтийскому морю, а территориальный рост увеличивал контролируемые государством ресурсы. В этой ситуации магнаты и шляхта, коих всегда манили восточные горизонты, меняют тактику в отношении усиливающегося соседа. Именно с последних десятилетий ХѴ века и далее наметился поток «выезжай» к великокняжескому столу. Историков это даже приводит в замешательство, поскольку им больше по душе бегство из варварской страны к неизменно передовому Западу. Почему же окультуренные магнаты и шляхта тянулись к «дикарям», а не в Европу? Очевидно, православные Литвы предпочитали католическим реалиям такую же православную Москву, но тогда не ясно, почему миграция к 1560 году развернулась в обратное направление и те же «истинно» православные, пополнявшие верхи, дружно ринулись в католическую Литву.
Ответ, на наш взгляд, объясняется не столько жаждой личного обогащения или кормления, сколько продуманной политикой по овладению крепнущего не по дням, а по часам восточного соседа. Оседавшие в Московии «выезжане» проводили скоординированные действия в верхах, укрепляя свои позиции изнутри. Иначе говоря, на смену литовско-польской внешней экспансии пришли кадровые инъекции в московские элиты под личиной службы и заверений в преданности. Такая тактика реализовывалась и при Василии III, и при Иване ІѴ Когда же при последнем наступил форс-мажор, то «преданные» слуги поспешили уносить ноги, дабы не попасть под карающий меч самодержца, предусмотрительно объявленного психопатом.
Но до этого наплыв полонизированной публики шёл полным ходом. Проиллюстрируем это на примере потомков литовских Гедиминов — князей Милославских. Впервые они объявляются в Московии в 1514 году: глава этого семейства перешёл на службу к Василию III, рассчитывая на богатый удел. Но вышло не так, как мечталось, и через год «верный слуга» бежит обратно, то есть на родину. Вскоре там у него происходит конфликт с отпрыском из-за имущественного дележа. В 1526 году уже обиженный сын Фёдор выезжает в Московию, где под клятвы о готовности служить ему выделяют вотчину в Ярославском уезде (Юхотское владение).
Тем не менее аппетиты у сына оказались под стать отцовским, и он решает тайком вернуться в Литву. Его задерживают и кидают за решётку. Неудачливого беглеца спасло рождение у государя наследника — будущего Ивана ІѴ. На радостях Василий ІІІ объявил нечто вроде амнистии, и Ф. Милославский обрёл свободу. Обращает на себя внимание одна деталь: быстрое восстановление утраченных позиций после освобождения. Очевидно, этому активно поспособствовали другие «выезжане», прочно освоившиеся в верхах.
Такие, как, например, семья Глинских, обосновавшаяся в Москве с 1508 года. Елена Глинская даже становится второй женой Василия III, что вызвало немалое неудовольствие среди населения. Её родной брат Михаил — ярый приверженец польско-литовской культуры — слыл известным международным авантюристом, но его сумели пристроить на видное место в великокняжеском дворе. К концу правления Василия ІІІ недостатка в литовско-украинской публике вокруг трона не ощущалось: Оболенские, Палецкие, Микулинские, Гедиминовичи — Щеняевы и Голицыны, Одоевские, Лятцкие, Трубецкие, Стародубские, Ромодановские, Вишневецкие и др.
Все они составляли костяк клана, спаянного родными местами, откуда они вышли, и общностью представлений о том, как вести государственную политику. Разумеется, образцом их жизнеустройства всегда оставались Польша и её окрестности в лице Литвы с Украиной. Утвердившаяся в Московии поместная система, о которой говорилось выше, была им не по вкусу. В противовес они откровенно превозносили боярские, то есть олигархические, порядки, считая их оптимальными для управленческой практики.
Конечно, подобный настрой в московских элитах всегда отмечала и дореволюционная, и советская историография. Только ранее никогда не заострялось внимание на литовско-польской подкладке, а рассуждения велись о боярской оппозиции великокняжеской власти вообще. И уж тем более никто не выделял в элитах полонизированные кадры, вклинившиеся в московскую действительность. Повторим: научный официоз неизменно воспринимал перечисленных персонажей в качестве своих. С нашей же точки зрения, этот традиционный взгляд контрпродуктивен. Затушёвывая важные детали, он консервирует навязанный облик нашей истории.
Так, совершенно справедливо трактуя время после смерти Василия ІІІ (1533 год) как «лета боярского всевластия», литература проходит мимо того, что боярское правление имело вполне определённую физиономию. Ключевыми фигурами тогда являлись Елена Глинская (мать малолетнего Ивана ІѴ) и её любовник И. Телепнев (в действительности Оболенский). Они входили в так называемый опекунский совет при малолетнем царе, в большинстве своём состоявший из лидеров литовско-польского клана, настроенных уже на полную поживиться Московией. Интересно следующее: если Василий ІІІ постоянно конфликтовал с Польшей, то эта компания первым делом посчитала нужным установить надёжную связь с королём и сеймом, для чего отрядили специального посланника Заболоцкого.
Вспыхнувшая у трона борьба опекунов, свидетельств коей предостаточно, никого не должна смущать. Разделу «пирога» всегда сопутствовала толкотня с обидами на обделённость. Смерть в 1538 году Е. Глинской повлекла за собой падение И. Телепнева и перегруппировку в верхах. Конечно, в интригах принимали деятельное участие и те, кто своим происхождением не был связан с новым кланом, но в душе приветствовал, выражаясь по-современному, олигархический тренд. Наглядный пример — известный боярский род Шуйских, игравший заметную роль в политических раскладах. А вот народные массы весьма критично воспринимали происходящее наверху, и действовавшие там лица не вызывали у людей положительных эмоций. В этой обстановке даже кончина Е. Глинской не сопровождалась в низах хоть какой-нибудь, даже самой притворной горестью. Настоящий погром членов этой фамилии произошёл при пожаре Москвы в 1547 году, когда молва обвинила их в поджоге города.
Попытку как-то обуздать разгул верхов предпринял подросший Иван ІѴ вступивший в свои права в конце 1540-х. Для этих целей в феврале 1549 года он созывает что-то вроде большого совещания, вошедшего в историю как первый Земский собор. Летописи сообщают, что заседания длились всего два дня, но проходили достаточно напряжённо. Речь Ивана ІѴ в адрес бояр звучала в укорительно-обвинительном тоне. Массовые беспорядки в ходе пожара 1547 года и народный гнев на погрязшую в безудержном обогащении верхушку побудили его одёрнуть правящий слой. Бояре молили прощения и тут же просили об очередных «пожалованиях». Итогом стало проведение в 1550 году Земского собора, принявшего новый Судебник, структурно состоявший из ста глав.
Дебаты по нему заняли несколько месяцев, хотя называть его новым не совсем верно: по сути, Иван ІѴ представил обновлённый вариант Судебника конца ХѴ века. Цель — восстановление в экономике поместной системы, подорванной боярским правлением. Ссылаясь на опыт полувековой давности, новая редакция декларировала «править по старине». Оградить население от произвола кормленщиков, ликвидировать всякие «обидные дела». Отменялся «боярский суд» наместников, представлявший собой высшую инстанцию, а судебные функции передавались в центр. Практика созывов крупных соборов весьма примечательна: там были представлены все слои московского общества, и это не напоминало узкий боярский междусобойчик, а было, скорее, действенным противовесом последнему.
Однако нельзя сказать, что литовско-польский клан потерпел какое-то поражение, да он и не мог чувствовать себя проигравшим. Ведь трон был занят по матери Глинским, связанным с ними родственными узами. Родной брат правителя — князь Юрий Васильевич — был женат на девице из рода Палецких. За представителями клана числилось немало статусных и «тёплых» мест. Но главное — Иван ІѴ воспринимался ими полностью своим, который ни при каких условиях не пойдёт супротив. И тот действительно оправдывал ожидания. Романовские историки характеризуют деяния государя с конца 1540-х до начала 1560-х годов крайне позитивно, особенно во внешнеполитической сфере.
Если с конца ХѴ века Московия поглощена польско-литовским направлением, то при молодом Иване ІѴ происходит зримый разворот на восток. С Польшей заключают мир и даже возвращают завоёванные ранее Полоцк, Стародуб. Одновременно снаряжают несколько военных походов на Казань, завершившихся через пять лет её падением в 1552 году. Затем наступает черёд Астрахани, взятой четырьмя годами позже. На этом фоне возникает напряжённость с Османской империей, к чему, собственно, и подталкивали молодого государя. Всё располагало к тому, что постепенно удастся втянуть страну в явно несвойственную ей геополитику.
Правда, эти грёзы омрачало московское общество, вдоль и поперёк насыщенное коренными людьми, сильно напоминавшими тех, кого называли татарами. Более того, источники свидетельствуют: немало приказных, а также государевых слуг на местах вообще являлись мусульманами. Саид-Булат господствовал в Касимове, царевич Кайбула — в Юрьеве, Ибак — в Сурожике, князья ногайские — в Романове и т. д. Подобные представители элит, тесно сплетённые с разнообразным населением страны, никогда не признали бы первенство тех, кто не имел корней в низах обширной Московии. Присутствие тюркского элемента очень смущало романовских придворных пропагандистов от истории и их сегодняшних последователей. Ключевая задача заключалась в следующем: выставить уроженцев волжских регионов чужеземцами, а литовско-польскую публику, наоборот, — роднёй.