росили исполнить какую-нибудь песню. Он к этому привык, и ему сейчас тоже хотелось показать свое умение. Он тяжело встал, отодвинул в сторону кресло и направился к музыкантам. Дождавшись, когда они закончили играть очередную пляску, подозвал гусляра и попросил:
– А ну-ка подыграй мне!
Он повернулся к сидящим за столом, выпрямился и, устремив взор куда-то в угол палаты, запел чистым, звонким голосом:
О звездочка, зорька ясная!
Вот вода иссякла в крынице,
И колышутся в поле травы,
И печально щебечут птицы.
Что за сон владеет тобою?
Вот и сердце твое не бьется.
Ты бледна и меня не слышишь,
Закатилось Ясное Солнышко…[13]
За столом сразу стало тихо. Голос Трувора, нежный и немного скорбный, хватал за сердце, от него по телу пробегала дрожь, он вызывал грусть и печаль, заставлял думать о чем-то хорошем и несбывшемся, звал куда-то в необъятные дали и немыслимую высь, сулил что-то хорошее, о чем мечталось, чего хотелось каждому в жизни. Тотчас некоторые пригорюнились, кое-кто стал утирать слезы. Вдруг один из старых воинов громко стукнул кулаком по столу, так что зазвенела посуда, и проговорил по-пьяному надрывно:
– Эх, мать честная, и зачем я живу?..
Когда Трувор закончил пение, в палате долгое время стояла тишина. Слышно было даже, как за окном ворковали голуби. Потом кто-то всхлипнул, кто-то уронил ложку, и она звякнула о тарелку. Трувор недоуменно оглядывался вокруг, приходя в себя. А потом вдруг в палате возник шум, он нарастал, все дружно стали хвалить его за пение, некоторые подбежали, схватили за руки и повели к столу, стали наливать ему в кубок вина, чокаться с ним, выпивать. А он стоял среди них, высокий, толстый, с еще бледным от волнения лицом и тихо, умиротворенно улыбался.
Когда он сел на свое место, его за плечи обнял воевода и стал говорить в пьяном откровении:
– Покорил ты меня своим пением, князь! Не скрою, встретил я тебя с недоверием большим и подозрением великим, показался ты мне человеком алчным и корыстолюбивым. Но теперь вижу, ошибался! Увидел я сейчас в тебе душу чистую и беспорочную. Верным слугой твоим буду, требуй от меня все, что надобно, исполню со старанием и прилежанием!
В палате стало душно. Трувор решил прогуляться на свежем воздухе. Протолкнулся среди разгоряченных плясунов, вышел на крыльцо. День клонился к вечеру, стояла удивительная тишина, даже листва деревьев замерла, все готовилось к ночному отдохновению. Трувор взглянул на догорающее красное солнышко, почему-то вздохнул и побрел вдоль улицы, ни о чем не думая, лишь наслаждаясь умиротворением и покоем и в природе, и в своей душе. Скоро он вышел к воеводскому терему: улица имела форму кольца. Он этому нисколько не удивился, все города строились, приспосабливаясь к крепостным стенам, своей защите от бесчисленных врагов. Он уже хотел войти в помещение, как увидел ту девушку, которая понравилась ему на пиру. Она стояла возле дерева и смотрела на него. Его поразили ее выразительные глаза, их взгляд из затемненных глазниц был веселым и доброжелательным. Он некоторое время колебался, подойти к красавице или уйти прочь, потому что была она очень красивой. Но что-то внутри его подтолкнуло, он сделал шаг и, внутренне замирая, приблизился к ней. Он молча с высоты своего роста смотрел на ее ладненькую фигурку, прелестное личико. Она тоже разглядывала его, хитровато и задорно, и он чувствовал, что чем-то понравился ей.
– Ах, князь, – наконец сказала она, – как ты дивно пел!
Он пробормотал что-то невнятное и маловразумительное, переступил с ноги на ногу, все более и более подпадая под ее очарование.
– Наверно, все девушки сходили с ума, когда слушали твои песни! – продолжала она, и слова ее звучали искренне, без насмешки.
Он сделал неопределенный жест рукой и наконец произнес:
– Может, пройдемся?
Она кивнула в знак согласия и пошла немного впереди его. Она была в светло-желтом шелковом платье с отложным кружевным воротничком, перехваченном расшитым золотом поясом, по спине струилась толстая коса, перевязанная голубой лентой; на ногах у нее были сафьяновые башмачки под цвет платья. «Боярская дочь, – определил Трувор. – Волосы заплетены в одну косу, значит, незамужняя. Но лет ей уже много, может, все двадцать…»
– Меня зовут Снежей. А тебя, князь?
– Трувором… В детстве звали Трубором, а на острове Руяне, куда мы перебрались с братьями, стали меня величать Трувором. Так у них принято… Почему-то.
– А меня тоже дома как только не зовут: и Снежком, и Неженкой, и Снежаной. Кому как нравится…
– А папа твой?
– Боярин Рача.
– Он не принуждает тебя выйти замуж?
– Нет. После того как мой жених погиб в обороне города, он не заговаривает о свадьбе.
Помолчали. Трувор спросил осторожно:
– Ты до сих пор любишь своего бывшего жениха?
– Да, я его очень любила и много плакала после его смерти. Но сейчас стало забываться…
– А мне некого забывать…
– Почему?
– Да так вот получалось: кого я любил, меня не любили, а кто в меня влюблялся, мне не нравился. Поэтому до сих пор и не женился.
Она остановилась возле терема.
– Здесь я живу, – сказала она и встала прямо перед ним, пытливо глядя ему в глаза, словно чего-то ожидая. А им снова овладела проклятая робость, как это бывало всегда, если нравилась девушка. Он кашлянул, огляделся и произнес:
– Красивый терем.
– Да, – подтвердила она. – Отец недавно его возвел.
Снова наступило молчание. Он чувствовал, что надо предложить ей снова встретиться, но никак не знал, с чего начать, и одновременно боясь, что она откажет. «Ну что я, право, юноша, что ли, безусый?» – заругал он себя и наконец спросил хриплым голосом:
– А завтра… мы увидимся?
Она вдруг качнулась к нему, шутливо ткнула пальчиком в грудь и произнесла, обдав ослепительным взглядом:
– Жду тебя завтра на этом месте!
Потом крутнулась перед ним, так что платье облегло ее соблазнительные бедра, и быстро направилась в терем. У двери остановилась на мгновение, помахала ручкой и исчезла за дверью.
«Отчаянная девка, – подумал он обреченно. – Бросит она меня. Как есть бросит. Такие раньше и не глядели на меня».
Назавтра вечером Трувор шел на свидание, заранее предрекая, что Снежа не выйдет к нему. «Постою перед ее окнами немного и уйду, – решил он. – Не идти нельзя, я же обещал! Так что совесть у меня будет чиста, слово свое я сдержу, а там уж ее дело, приходить или не приходить…»
Она ждала его. Он даже остановился от неожиданности, увидев ее. Затем убыстрил шаг, подошел, схватил ее руки, прижал к своим губам, произнес растроганно:
– Как я рад, как я рад…
Глаза ее лучились, ослепляя его…
Они долго бродили по улицам, потом стояли под раскидистым деревом, говорили обо всем. Когда стали прощаться, Трувор неожиданно для себя наклонился к ней и поцеловал в щечку. Она сразу зарделась, Это он увидел при свете неяркой луны, а потом она обняла его за шею и крепко поцеловала в губы. У него все поплыло перед глазами, он неловко облапил ее толстыми руками и прижал к себе.
– Как я люблю тебя, как люблю, – бормотал он почти в беспамятстве.
– Любимый мой, родной мой, – шептала она…
Утром рано его поднял воевода:
– Поднимайся, князь, беда! Летьгола и ливь идут на Изборск!
– Откуда известно? – спросил он, поднимаясь.
– Разъезды у меня на дальних подступах. Прискакал вестовой. Большой силой идут.
– Обороняться будем?
– Нет. Намерен я их упредить и дать бой на подступах к городу. Иначе большой урон могут нанести. Сожгут посевы, нищими жителей оставят.
– А что мне делать? Я ведь ни разу в битвах не участвовал.
Воевода присел на скамейку, стал наблюдать, как одевается князь. Вид у него был, конечно, не воинственный. С солидным брюшком, двойным подбородком, обложенный жирком. Но если одеть его в доспехи, дать щит и меч, то такой высоченный и толстый мужчина вполне сойдет за богатыря. Князь-богатырь – это ли не вдохновляющий пример для воинов?..
Сказал:
– Руководить войском буду я. Ты же наденешь вооружение и встанешь под княжеским стягом. Больше ничего от тебя не требуется. Я буду рядом, в случае чего подскажу, как поступить в том или ином случае.
Войско выступило после завтрака. Трувор ехал на коне. Верхом ездить раньше ему приходилось редко, поэтому сидел он мешковато, клонясь из стороны в сторону, вдобавок скоро натер ягодицы. Железное вооружение было надето на толстую стеганую материю, отчего он сильно потел и часто вытирался платком. Воевода изредка хмуро посматривал на него, но ничего не говорил.
Гремели трубы, били барабаны, народ бежал рядом, криками подбадривая воинов. Впереди Трувора ехал знаменосец, ветер развевал красочный стяг со стремительно несущимся соколом – знаком Новгородского княжества.
К полудню вышли на обширный луг. Здесь было решено дать бой. На небольшом холме поставили стяг, возле него расположились князь и воевода, а войска начали растекаться в обе стороны, выстраиваясь в ровные линии.
Вскоре появился неприятель. Трувор подметил, что был он вооружен гораздо хуже изборцев: редко у кого видна была железная защита – панцирь или кольчуга; тело прикрывала звериная кожа или простеганная матерчатая одежда, редко мелькали металлические шлемы.
Противник изготовился к нападению. Воевода, внимательно следя за его передвижениями, сказал Трувору:
– Главное – выдержка. Что бы ни случилось, стой на месте, держись возле стяга. Во время битвы воины все время будут смотреть на тебя. Для них сейчас ты – главное лицо, пример для подражания. Так что будь смелым и мужественным!
Трувор молча кивнул головой. У него мелкомелко дрожали руки.
– И чего им надо в наших краях? – спросил он, чтобы как-то отвлечься от своих переживаний.
– Как что? – удивился Хотибор. – Пограбить! Ты еще не успел осмотреть Изборск, но он является такой заманчивой добычей! В нем много торговых лавок, складов с большими богатствами. В Изборске торгуют и наши новгородские купцы, и все города Балтийского моря, и из Хазарии приезжают, и из далекой Византии наведываются… Да мало ли торгового люда обретается! А ремесленников сколько, изделий ремесленных неисчислимо!.. Так вот, является порой в Изборск кое-кто из соседних племен, разносят весть о его несметных богатствах. Ну и находятся охотники поживиться. Но мы им сейчас покажем!