К возвращению домой от Лизиных слез уж не осталось и следа, а за кошку она переживала куда больше, чем за себя и свои коленки.
Мама была такой, да. Смеялась там, где другие охали и причитали, как наседки. И вместо того, чтобы лить слезы над своими бедами – непременно что-то выдумывала.
– Зачем же мы явились сюда? – кашлянув, хмуро поинтересовался Алекс, стоя за ее спиной.
– Простите, что назвала вас занудой, – отозвалась Лиза. – То есть, вы и впрямь часто говорите и думаете о разной неважной ерунде… но мне это, скорее, нравится.
– А вот мне ваша честность нравится не всегда! Но все же нравится.
Голос Алекса все-таки потеплел. Лиза, даже не оборачиваясь, поняла, что он улыбается. Но отвечать ему улыбкой не торопилась.
– Завтра пятница, – сказала она. – Я уезжаю. Верно, мы видимся в последний раз.
– Отчего же в последний? В любом случае, я навещу вас завтра…
– Не нужно! – Лиза зажмурилась и благодарила Бога, что он не видит ее лица. – Очень, очень прошу вас не приходить ни к нам в дом, ни на вокзал! Уж лучше сейчас простимся.
– Чем же это лучше? – начал, было, Алекс – но Лиза вдруг обернулась к нему, и он резко замолчал, видя, что она стягивает с пальца его кольцо. – Лиза…
Но Лиза держалась стойко на этот раз. С тоскою поглядев, как отражается солнце от кроваво-красных граней рубина, она мягко, но уверенно вложила кольцо ему в ладонь. Позволила Алексу задержать свою руку в его.
– Я возвращаю вам, Алекс, не только кольцо, но и ваше слово. Знаю, что вы человек чести и ни за что бы обещания не нарушили. Поэтому освобождаю вас сама. Нет-нет, не перебивайте! Поглядите туда…
Лиза снова отвернулась и кивнула подбородком вперед – где среди скамеек и прогуливающихся парочек, стояла, зажав под мышкой ридикюль и ковыряя снег острием зонтика, неудавшаяся парижская певица Милли.
Их она не видела.
– Лиза… – снова протянул Алекс, изо всех сил пытаясь скрыть внезапное волнение.
Конечно, он удивлен и взволнован. Но ничего, разберется, не маленький.
– Это вы ее сюда привели? – от волнения своего Алекс перешел на громкий шепот и стиснул Лизино плечо. – Зачем?! Я не желаю видеть эту женщину! Она растоптала мое сердце и размазала его ошметки по всему Петербургу!
– Ох уж эти ваши пафосные речи! – Лиза дернула плечом, освобождаясь. – Вам нужно альбомы подписывать для романтичных девиц! Все проще, Алекс. Вы ее любите – она вас тоже. Не перебивайте!
Лиза и сама разволновалась не на шутку. И все равно чувствовала, что поступает правильно. Обернулась к нему, нашла глаза Алекса и постаралась объясниться:
– Я уезжаю завтра, и Бог знает, когда вернусь. Да и вернусь ли вообще… Может случиться так, милый Алекс, что в Петербурге я встречу кого-то и смогу полюбить. Быть может, даже выйду там замуж – как и мечтал батюшка.
– За того типа, что просил вашей руки? – не без едкости заметил Алекс. – Полагаете, он все еще вас ждет?
– Ежели ждет – то такова судьба. Не буду больше ее испытывать, и, вероятно, дам ему согласие. Однако ж и вас с вашим наследством я подводить не хочу. Ведь у нас был договор. Оттого я и написала вашей певице, когда узнала, что она в городе. Ваша Милли искала вас, а я ей помогла. Не благодарите. Мы очень мило побеседовали даже. Что-то там не заладилось в Париже, и она по вам соскучилась… Никто, мол, так не понимает ее, как вы. Так что, если вы все еще ее любите, не отталкивайте. Будете потом жалеть.
Ответом же Лизе был только растерянный взгляд Алекса.
Глупо было бы отрицать, что Лиза не мечтала, чтоб Алекс сгреб ее сейчас в охапку, поцеловал бы, как вчера ночью, или даже крепче – и заверил бы, что любит ее одну. Что о Милли уж и думать забыл.
Конечно, мечтала.
Наверное, и привела его сюда только затем, чтоб это услышать… Только Алекс ничего подобного не сказал.
Напоследок Лиза мягко ему улыбнулась и развела руками:
– Что ж, кто бы мог подумать, что я сама окажусь той романтичной девицей, которая любит подписывать альбомы. Но, оказывается, я хотела бы, чтоб мой муж меня любил. Прощайте, Алекс.
– Вы совершенно невозможны… – покачал он головой укоризненно. – Давайте поговорим после, Лиза.
– Не о чем говорить! – отрезала она как могла суровее.
Неспешно обошла Алекса – и направилась вдоль сквера домой.
Слава Богу, объемное пальто ее горничной скрывало то, как трясутся Лизины плечи, пока она, стараясь идти ровно и твердо – плакала навзрыд.
Такой она и явилась домой. Да, как на грех, первым кого увидела, был отец. Батюшка.
– Что стряслось опять, Лизонька? – растрогался тот.
Даже не стал ругать за то, что сбежала. Да и Лизе было не до объяснений, глупых подозрений и обид: как была, в пальто и шляпке, она бросилась к отцу, в его объятья. Спрятала лицо на его груди – и только тогда почувствовала, что боль немного стихает.
А потом начали стихать и слезы.
Они уютно, совсем как в Лизином детстве, устроились на диванчике под окном в батюшкином кабинете. Забравшись на диван с ногами, Лиза устроила голову на его плече и почти совсем прекратила плакать. Только всхлипывала иногда, воображая, что сейчас делает Алекс.
– Ну, милая, будет… кто обидел мою девочку? Скажешь? – улучив момент, все-таки поинтересовался отец.
– Алекс… нет, он меня не обидел, батюшка – скорее, я его. Я вернула ему кольцо. Я не стану выходить за него замуж. Даже не просите, батюшка, не стану! Ей-богу, лучше в монастырь уйду, ежели я вам надоела!
– Милая моя… – отец чмокнул ее в макушку, – какой монастырь? Выдумала тоже! И Бог с ним, с Алексом. Не очень он мне и нравился, твой жених, ежели хочешь знать. Воображает больно много из себя. Подумаешь, дворянин! Мы тебе получше жениха найдем, вот увидишь!
– Не надо других женихов, батюшка… ну их. Надоели, – всхлипнула Лиза.
Притихла. Когда отец и на это заявление ничего не сказал, а продолжил гладить ее плечо да целовать в макушку – вдруг осмелела окончательно. Подняла голову и села рядом с отцом ровно. Призналась:
– Я нынче к тетке Аглае ездила. К Савиной.
По лицу батюшки пробежала тень. Лиза отчетливо увидела, как из участливого его лицо желается каменным. Чужим.
– Что она тебе сказала? – изменившимся голосом спросил отец и поднялся, чтобы налить в стакан воды.
«Отвернулся, чтобы только я этого его каменного лица не видела», – поняла Лиза.
– Тетка сказала, что мама умерла. Что ее толкнули с высоты – там, на Шарташской даче. Это правда, батюшка?
– Глупости… Боже мой, какие глупости! Тетка твоя, верно, совсем разума лишилась. Прежде она другие вещи говорила!
Отец повернулся к Лизе. Его рука с наполненным стаканом ходила ходуном, с головою выдавая волнение. Он удивленно посмотрел на тот стакан и поставил его, нетронутый, на стол. Посуровел и веским голосом сказал:
– Надобно нам поговорить, Лизавета. Ты не дитя уж и, ежели тебе это покоя не дает, то должна знать.
Обойдя свой стол, батюшка важно устроился, поправил зачем-то стопки бумаг, и начал рассказывать…
Лиза и прежде тот рассказ слышала, но, пожалуй, о таких подробностях, отец говорил впервые.
…Приехав в злополучный тот день на Шарташскую дачу, отец с семейным доктором и трехлетнею Лизой, застали в доме одну только тетку Аглаю. Взволнованную, нервную, с заплаканными от переживаний глазами.
– Тетка твоя и прежде девицею была вздорной, неспокойной, вспыльчивой. А тогда-то я впервые заметил, что не просто нервы это, а расстройство душевное. И в тот же день, едва мы наедине остались, призналась мне, что знала о романе твоей матери с другим мужчиной. И что ребенок этот, – отец сжал челюсти так, что заходили желваки. Набрал в легкие воздуху и на выдохе выпалил, – что не мой он, тот ребенок. И что Анна, матушка твоя, с новорожденною вместе к тому мужчине и уехала.
– Вы вот так поверили ей? – не дыша, спросила Лиза.
Отец мотнул головой:
– Аглая мне письма отдала, что мужчина этот моей жене писал.
Батюшка поглядел на Лизу, вздохнул снова и поднялся, чтобы в ящиках стола найти ту самую шкатулку. С письмами, – догадалась Лиза, прежде чем отец ее открыл.
– Гляди, ежели хочешь. Можешь прочесть.
Лиза медлила. Отец не смотрел на нее, отойдя теперь к окну – он и правда был совсем не против, кажется. Лизе сперва не очень-то хотелось лезть в родительские отношения – но не лезть теперь уж было нельзя.
Двадцать три года назад Аглая утверждала, что мать сбежала с любовником – теперь же твердит, что ее убили. Письма и правда помогли бы разобраться… Закусив губу, Лиза робко коснулась ветхого от старости листка. Подивилась красоте и уверенности почерка.
Письма было всего-то два. Да и то не письма, а записки короткие из пары-тройки предложений. Однако ж хранила их получательница заботливо: в той же шкатулке Лиза увидала голубую атласную ленточку, коей письма, очевидно, были перевязаны прежде.
Содержание их оказалось более чем однозначным и иллюзий не оставляло. В одном письме некто, обращаясь к матери «mon amour», приглашал ее на свидание двадцать второго января в шесть часов вечера в гостиницу, которую Лиза даже узнала по названию.
Во втором же, датированном тридцатым января, тот же тип извинялся, что его ждет семья, и ему надобно ехать – однако «mon amour» навсегда останется в его сердце, и он ее не забудет… А письма свои он умолял сжечь. И еще наставительно, целых два раза, просил не писать ему, ибо письма может увидеть жена.
Лиза оторвала взгляд от красивых ровных строчек и поглядела на отца. От боли и обиды за него у нее сжалось сердце. Чем она сама, спрашивается, лучше своей матери, ежели после всего, что он пережил, у нее совести хватило его подозревать Бог знает в чем?..
Отложив письма, Лиза порывисто встала и подошла к отцу. Обняла без слов, так крепко, как только могла.
– Простите, батюшка. Простите, простите, простите…
– Тебя-то за что, Лизонька? Ты солнце мое. Если б не ты, рехнулся б я тогда, ей-богу. Похлестче твоей тетушки был бы сейчас пугалом!