– Того типа, что стрелял в Кошкина, тоже, судя по всему, вы лечите, Виктор?
– Мне позволили лишь голову ему перевязать, а после увели на допросы, и я его уже не видел. У него вывих плеча да порядочное сотрясение мозга.
– Еще бы – вазою по голове огрели… Мне сказали, Кошкина спасла некая госпожа Руднёва. Вы не знаете, кто это?
Алекс фамилии этой прежде не слышал, а потому предположил, что Руднёва – и есть та самая волоокая femme fatale из Петербурга. Но нет.
Удивила Лиза, растерянно переспросив:
– Руднёва? Госпожа?
– Это всего лишь Ирина, сестрица моя, – запросто ответил им Виктор. – Руднёва – то по мужу фамилия. А впрочем, нынче уж Ирина овдовела. Вы слышали, небось, о несчастном случае близ Невьянска? То ее муж был, представьте себе. Вот так совпадение… и что только этого типа понесло в Невьянск?
А Алекса все больше и больше настораживала реакция Лизы.
– Ирина – жена Фёдора Руднёва? – отчего-то снова не могла поверить она.
Потом приоткрыла рот, будто хотела еще что-то добавить – и посмотрела на Алекса. Разговор им предстоял долгий.
* * *
Полная картина сложилась только спустя несколько дней, когда сопоставили показания Лизы, Льва Кулагина, жильцов доходного дома Аглаи Савиной с рапортом Кошкина, так ловко найденного под фотокарточкой.
Аглае Фёдор Руднёв приходился двоюродным племянником, единственным сыном ее пермской кузины. Кузина всегда дамой была болезненной, слабой, а как совсем занемогла, выписала бездетную Аглаю к себе, в Пермь, нянчиться с девятилетним отпрыском. Едва ли Аглая растила племянника в строгости, скорее баловала без меры. Лишь бесы в ее голове могли определенно сказать, почему родную свою дочь, Машу, она ненавидела да чуть не удушила в младенчестве, а племянника же боготворила. Однако жильцы ее, как один, утверждали, что Аглая и со взрослым «племянничком» тридцати с лишком лет нянчилась что с дитем, потакала в любой прихоти, да твердила без умолку, что он у нее самый красивый да самый умный. Что прав во всем, а остальные слова ему поперек сказать не смеют – особливо, если они не из их семьи.
К слову, в роскоши да вседозволенности Фёдор жил всю свою жизнь, и немало тому способствовал его батюшка, господин Руднёв-старший, долгие годы занимавший важное и почетное место в Городском собрании Перми. Балованный сын, впрочем, едва ли его радовал. Скорее добавлял хлопот, ради разрешения которых приходилось задействовать все связи большого семейства Савиных, один из представителей которых занимал ни много ни мало должность пермского полицмейстера да был прямым начальником Павла Петровича Образцова.
Фёдор Руднёв питал особенную, нездоровую страсть к юным белокурым девицам. А вот девицы ему взаимностью отвечали редко. Черт его знает почему: Фёдор удался и ростом, и богатырской статью, и лицом не урод. Однако с девушками ему не везло.
Началось все с Лизы Кулагиной.
Лиза не помнила его, по сей день не могла сказать, где Фёдор увидел ее впервые, да отчего увлекся. Однако полагала, что в ранней своей юности, на одной из встреч с родственниками, возможно, она и правда столкнулась с Фёдором. Да чем-то задела его в обычной своей высокомерной манере… А после и прямой резкий отказ Льва Кулагина выдать за него Лизу слишком сильно ударил по самолюбию. Тетка твердила, что он самый лучший, что любая такому жениху рада будет – а они отказали, посмеялись да выгнали…
Аглая не особенно таилась от жильцов, нет-нет да обронит с тяжким вздохом, что, мол, «опять невесту сыскала для Федуси, а он ей не понравился, такая она растакая. И что этим дурам надо?».
Жильцы сочувствовали порой. О том, что племянник делал с «невестами», которым не понравился, Аглая, разумеется, не распространялась. Точных свидетельств теперь уж не найдешь: все причастные мертвы. Однако, сопоставляя даты, можно было предположить, что первую «невесту» Аглая привела племяннику, когда тому было двадцать два.
Девушек этих Аглая едва ли жалела. Она вообще никого не жалела – уж молодых красивых девушек особенно. Всех их она за глаза звала шлюхами; грязными оборванками – тех, кто статусом пониже, и «фифа, много из себя воображает» – тех, кто повыше. Всех, без исключений. Одна из жиличек припомнила, что обсуждала с кем-то новости об очередной удушенной несчастной, а Аглая то услыхала да высказалась между делом, мол, то к лучшему, что молодой померла. Все равно ведь шлюха. В подоле бы принесла и мыкалась бы потом с дитем.
Племянник Аглаи не постоянно у нее жил, наездами. В один из таких визитов и рассказал, что женился, наконец. Чуток успокоился. Остался с женою в Перми. Было это семь лет назад, и в существовании жены жильцы дома охотно поверили, поскольку к тетке Фёдор мотаться прекратил и даже «невест» она ему искать перестала. На целых два с половиною года. А потом, видать, что-то не заладилось с женой. Сперва Аглая на нее жаловаться начала (хотя в глаза невестку не видела), а потом и Фёдор стал наведываться в теткин дом с прежним постоянством. А потом вернулись и «невесты».
Теперь уж очевидно, что женой Фёдора стала Ирина Алифанова. В Перми она доучивалась на медицинских курсах, там и замуж вышла, не особенно интересуясь мнением родных о своем женихе. Только и писала им, что полюбила человека – достойного, молодого, из очень уважаемой семьи. Ирине в ту пору было семнадцать лет, и она полагала, что разбирается в людях.
Одумалась через три года. Сбежала от мужа. В октябре месяце – на перекладных, в одном ситцевом платье, старой шали да тапочках на босу ногу, она приехала в отчий дом. И, слава Богу, назад так и не вернулась, как бы настойчив ни был ее муж, как ни плакал да ни каялся перед нею.
По-видимому, тогда Фёдор (хоть и не отказался окончательно от жены) вновь обратил свое внимание на Лизу Кулагину, о которой так и не смог позабыть. Еще через год, вызнав, что отец отправил ее в Петербург, к тетке – одну, собрался ехать тоже. Рассчитывал, что там-то, без пригляда батюшки, у них с Лизою, наконец, все сложится. Даже солгал, будто свободен, да снова предлагал Лизе замужество.
Судя по тому, что случайно встретившись в поезде пару дней назад, Лиза его даже вспомнила не сразу, шансов он не имел никаких…
За те три года, что Фёдор Руднёв пребывал в Петербурге, убийства в уральском уезде прекратились почти полностью (за исключением пьяных да бытовых случаев). Зато в столице поочередно обнаружили пятерых задушенных блондинок, в зверских убийствах которых определенно было много общего.
О нездоровой страсти Фёдора Руднёва семейство Савиных, надо полгать, знало… Может быть не в таких подробностях, каких знала Аглая, но в уезд, Образцову, явно было велено: расследование убийств девушек никак не должно коснуться Савиных. Что Образцов и исполнял, исправно получая за то награды, премии и повышения по службе.
Слаженная система рухнула после смерти ключевой фигуры: Фёдора Руднёва.
Алекс припомнил, что Руднёва живым ему довелось видеть два раза. Второй – когда они боролись в спальной комнате Лизы; ну а первый – в тот вечер, когда Алекс ужинал у Алифановых да стал невольным свидетелем ссоры Руднёва с женой его, Ириной. Ссорились они во дворе, а Алекс с Кошкиным беседовали в столовой и прекрасно обоих видели. А минутой позже, дабы Руднёва припугнуть, Кошкин зажег в столовой электрический свет. Стало быть, его, Алекса, Руднёв тогда тоже увидел и неплохо запомнил…
А что именно произошло там, близ станции Невьянск, до сих пор никто внятно сказать не мог… Да и в целом белых пятен в истории оставалось порядочно. И Платон Алексеевич, как и Алекс, что все дни активно содействовал следствию, полагали, что помочь сможет Ирина Руднёва-Алифанова. Вот только допросить ее так и не вышло: все время она была при Кошкине, а его тревожить даже Платон Алексеевич не рисковал.
Потому-то Алекс немало удивился, когда Ирина вдруг приехала сама.
* * *
К этому времени в Екатеринбург уже уверенно пришла весна. Снег стаял почти полностью, сани давно сменили на коляски, а теплые шубы на легкие плащи. За окном непрерывно моросила капель, звенели ручьи, по которым ребятня пускала бумажные кораблики вдоль улиц, а воздух пах речной водою из Исети и оттаявшей землей – пах необыкновенно свежо и сладко, как пахнет только в апреле.
В один из таких дней Алекс и увидел Ирину в окно здания управления полиции.
Она спустилась из крытой коляски, огляделась, неспешно спрятала лицо под вуалью – и помогла следом сойти Кошкину… в здание, впрочем, она так и не вошла. Осталась на улице. Кошкин поднялся к ним один.
Болезнь немало изменила Степана, и уж точно сделала еще более смурным да нелюдимым. Понимая, что застанет здесь Платона Алексеевича, Кошкин начисто выбрился, надел парадный мундир. Алекс с ним виделся, разумеется, и знал, что после ранения он тяжело опирается на трость, однако в кабинет Кошкин вошел без нее. Сесть отказался, неловко вытянувшись по стойке смирно.
Платон Алексеевич тоже был на ногах, стоял у окна и хмуро взирал на Кошкина.
Алекс так и не понял, что было меж этими двумя, кто прав из них, а кто виноват; есть ли до сих пор обида, или они успели все решить… но все же чувствовал необходимость оставить их наедине. Что и намеревался сделать при первом удобном случае.
– Так что же, это и впрямь был Фёдор Руднёв? – спросил Кошкин после всех неловких приветствий.
Алекс неловкостей избегал, потому поторопился ответить:
– Его опознали жильцы дома Аглаи Савиной по фотокарточке. И Лев Кулагин сумел припомнить, что именно Руднёв десять лет назад сватался к его дочери. Ну а Елизавета Львовна признала, что столкнулась с ним давеча в том самом поезде. Жалеет, что сразу не сказала… мол, не придала значения. Главное же, Степан, улики, которые вы нашли в комнате Фёдора Руднёва – это действительно личные вещи убитых девушек. Он частенько забирал одну бусину из всего ожерелья или одну шпильку из прочих.
Кошкин, однако, слушал не очень внимательно. Поспешил уточнить:
– Так дело закрыто?