понимаешь, что ошибся, и с каждым днем растет страх неопределенности. Холодная пустота в животе, депрессивные мысли. Осознание собственной глупости и недальновидности. Впереди только пустота.
Зачем он добровольно отдал талисман и символ Пути в руки главного врага? Что за помутнение рассудка подтолкнуло к такой идее? Разве станут баалисты обращать внимание на его письмо, когда уже получили реликвию? Интересно, что они сделают с посохом, неужели и правда выставят в музее? Вместе с сотнями зевак Яма сможет полюбоваться своим посохом за витриной, заплатив пару денье. Позорное окончание поисков. Что скажет староста Ирвинг, хранитель Пути, чей посох выкинули, хуже того, отдали в лапы баалистов.
День ото дня Яма становился все мрачнее и раздражительнее. Однажды решил напиться, по совету Агаты Дамур выбрал абсент. Потом всю ночь мучался отравлением, а следующий день – головной болью. Пару раз Яма сходил на выступления комедиантов в приход Оранжевого баала, развеялся и даже немного посмеялся, но все остальное время он проводил в номере гостиницы, не желая смотреть на город – огромный, непонятный, безразличный. Он ненавидел Бовангру, понтифика, баалистов и всех людей, себя в особенности.
В один из однообразных тусклых дней в номер Ямы постучал коридорный и передал конверт. Вместо обратного адреса красовалась эмблема Культа баалов: звезда с пятью разноцветными лучами: красный, желтый, оранжевый, зеленый, голубой. Яма взволнованно разорвал конверт. Вернулась надежда. Текст формального приветствия и прощания был напечатан на типографской машине, а в середине листа секретарь от руки написал, что Яма приглашен в приемную исследовательского корпуса регии к 10:00 завтрашнего дня. Яме показалось, что разноцветная звезда культа наполнила красками бесцветный день. Все-таки снова оказался прав. Грядет самый важный день в жизни!
Глава 24. Перекресток старых дорог
С восходом солнца похолодало, и Ноланд проснулся. Озноб пробежал по телу, мышцы от ночевки на земле одеревенели. После схватки с вуивром снились яркие сны, отчего Ноланд не выспался. Прохладное росистое утро и лучики солнца бодрили, но хотелось получить бодрость изнутри, например, в виде горячего кофе или чая. Угли от костра теплились под толстым слоем золы.
Ноланд огляделся и не обнаружил ни Арчибальда, ни своей лошади, полученной в подарок от клеттов. Он сбросил покрывало и вскочил. Тихо чирикали птицы, Ноланд стоял посреди маленького лагеря один и продолжал смотреть по сторонам, надеясь увидеть коренастую фигуру рыцаря или хотя бы лошадь. Но уже стало ясно, что Арчибальд увел единственную лошадь и отправился догонять отряд. Ноланд цокнул языком и произнес несколько нелестных определений. Однако адресовал их не Арчибальду, а самому себе, шибко доверчивому фантазеру.
Под кедром лежали вещи Ноланда, седельная сумка, пополненный в форте провиант. Видимо, зачатки совести не позволили Арчибальду еще и обворовать недавнего соратника. Но как теперь нести снаряжение на собственной спине? Путь до моста предстоит неблизкий. Чтобы вовремя встретиться с Вереском, Ноланду пришлось бы спешить даже верхом. А теперь… Ноланд насыпал в кофемолку кофейные зерна и принялся зверски крутить ручку.
Под хруст зерен ломались и надежды Ноланда. Он-то думал, что вчера обрел союзника, смог переубедить рыцаря, искренние рассказав, какие перспективы открываются в жизни, если стремиться к чему-то большему, чем разноцветные перстни и денежная должность. Как может человек днем рисковать жизнью, сражаясь с чудовищем, а ночью предать соратника и вернуться к старому образу жизни? Неужели клятва и неожиданный подвиг не изменили рыцаря? Теперь Ноланд сомневался в правильности своего поступка в форте клеттов – Ликург предупреждал о неразумности эксперимента с клятвой, но как слушать советы, когда считаешь себя самым умным?
Ноланд разжег костер и готовил кофе. Да, путь сейчас предстоит долгий. Мелькнула мысль вернуться к форту и попросить еще одну лошадь. Ноланд был уверен, что клетты не откажут. Теперь ему рады в любом селении филаков: на лацкане пиджака Ноланда блестит новенький бронзовый фаларон, отчеканенный по распоряжению кир-филака Ликурга. Именной фаларон, официально подтверждающий почетное звание Ноланда "Друг клеттов". Ноланд не знал, какие именно привилегии дает такое звание, действует оно только среди касты филаков, охраняющих заповедники, или служит пропуском даже в клеттские полисы. Друг значит друг, это приятно.
Но возвращаться не хотелось. Пришлось бы рассказывать, при каких обстоятельствах он лишился подаренной лошади и признать, что затея с освобождением сэра Арчибальда оказалась глупостью, рыцарь предал Ноланда, бросив посреди заповедников. Не хотелось разочаровывать старого Ликурга и видеться с его сыном, которого Ноланд спас. А новость о гибели вуивра пусть станет для филаков сюрпризом. Лучше не терять два дня на возвращение, а двигаться вперед.
Что ж, герой всегда идет вперед, даже пешком. Тем более Ноланд не герой, а всего лишь путешественник. С одной стороны, он путник и ученый Пятой эпохи, ищущий Истину (и это звучит вдохновляюще), с другой – недоучившийся студент, идущий присоединиться к исследованиям отца (и это звучит так себе). Ноланд подумал, что чем примитивнее средства его передвижения, тем опытнее он становится. Сначала на григотропосе – тогда Ноланд совсем ничего не соображал, потом на фургоне Вереска, затем верхом… И вот он уже друг клеттов, стрелок по лбу вуивра, придумыватель глупых рыцарских клятв. То ли еще будет, когда он отправится в пеший путь!
Ноланд немного повеселел и записал мысли и недавние приключения в дневник, не забывая пользоваться на всякий случай шифром Вереска. Мыслей получилось так много, что пришлось себя остановить, иначе писал бы весь день. Один важный тезис, открывшийся ему в ночном разговоре, Ноланд подчеркнул: "Вуивр – чудовище Четвертой эпохи, его можно победить оружием. В прошлые времена все было проще". Ноланд подумал и приписал: "А чудовище Пятой эпохи – это сэр Арчибальд". С кофе и галетами было покончено, Ноланд собрал необходимые вещи, оставив часть поклажи, чтобы идти налегке.
Ноланд не смог побороть любопытство и завернул в овраг, место недавнего сражения. Здесь было прохладно, длинные стебли травы рядом с ручьем и вдоль стен покачивались на гуляющем сквозняке. На всякий случай Ноланд вынул револьвер. Он твердо был уверен в своих знаниях и не сомневался, что лишенный лалла вуивр мертв, однако трупы чудовища и коня могли привлечь хищников. За очередным изгибом оврага усилился тлетворный запах, вскоре Ноланд увидел поверженные тела. На окровавленной серо-зеленой туше вуивра скакали вороны, толстые, как курицы. От лежащего поодаль коня метнулась в кусты какая-то тень, оттуда на Ноланда уставились настороженные глаза мелкого падальщика.
В Ноланде проснулся историк. Все-таки вуивру, родившемуся еще в Четвертую эпоху, больше трехсот лет, его тело – реликт, шлем – археологический артефакт. Ноланд набросал в дневнике эскиз поверженного чудовища, достал кинжал и, потеснив наглых ворон, отделил чешуйку со спины. Под ногами нашел несколько звеньев цепи, некогда висевшей на шее вуивра, и выбрал наименее ржавые. Прекрасный образец металла из кузниц Кха. Обломки шлема были слишком тяжелыми для того, чтобы носить их с собой. Довольный собранными образцами, Ноланд покинул овраг, оставленные в покое хищники продолжили свое дело.
Путь пролегал на северо-восток. За первой сотней шагов по диким землям последовала вторая и третья, а там счет перешел на тысячи. Ноланд шел через каменистые холмы и равнины, покрытые высокой степной травой, оставившей на его ботинках зеленые следы. Попадались непроходимые заросли кустарника, которые приходилось обходить и потом сверяться со стрелкой компаса. Тонкие извилистые ручьи утоляли жажду и попадались так часто, что не было нужды запасаться, и Ноланд набирал не более одной фляжки. Дрок цвел желтыми вспышками, шмели возились в цветках шиповника, расталкивая толстым брюшком белые и розовые лепестки. Ноланд встречал оливковые деревья с толстыми витыми стволами и кудрявой кроной, дающей прекрасную тень, в которой он отдыхал. Под одной из олив он заночевал.
На второй день Ноланд стер ноги и шел уже не так бодро, чаще останавливался под деревьями и писал дневник. Мысли неслись в голове как облака по небосклону, солнцем сияли новые идеи. Он чувствовал, как разум, до недавнего времени смятый и скомканный разными проблемами, теперь свободен: распростер свернутые доселе крылья и пустился в полет. Ноланд понял, что открыл один из видов счастья: постепенное и спокойное движение к цели – такой путь, несмотря на утомительную ходьбу, был одновременно отдыхом между предыдущими и будущими трудностями. Прогулка по бесконечным просторам клеттского заповедника наполняла Ноланда не только физической выносливостью, но и духовной силой.
Как только солнце поднималось достаточно высоко и начинало припекать, Ноланд снимал пиджак, у рубашки расстегивал ворот и закатывал рукава. Лицо и руки покрылись загаром. Пробковый шлем защищал голову от нестерпимо ярких лучей солнца в полдень. Единственное, чего Ноланду не хватало, так это тоника. У Вереска в повозке остался приличный запас, и Ноланд предвкушал, как сделает первые горько-сладкие глотки, после чего расскажет о своих похождениях, а потом они вместе продолжат путь к Корифейским горам, где присоединятся к экспедиции отца.
Наконец-то он задаст накопившиеся вопросы, в том числе о необычном револьвере. Ноланд и раньше замечал, что револьвер обладает феноменальными свойствами, например, в гостинице Ферапонта, когда раненый Ноланд был без сознания, рыцари оружие не заметили и не изъяли. Тогда Ноланд не задумывался об этом факте, а сейчас, став более прагматичным, понял, что это не просто везение. Взгляд через прицел револьвера повышал остроту зрения, как будто на глазу выступала слеза, делавшая мир кристально четким. Когда Ноланд целился в лалл на лбу вуивра, то револьвер, казалось, ничего не весил и стал продолжением руки. Попадание в миниатюрную мишень далось Ноланду без усилия.