Когда до противоположного берега оставалось совсем чуть-чуть, Ноланд увидел, что впереди дно резко спускается вниз, вода темнеет, течение набирает силу. Как будто внутри реки протекала еще одна река. Глубокая полоса простиралась вдоль восточного берега сколько хватало зрения. Ноланд тяжело вздохнул. Все указывало на внушительную глубину. Последние двадцать метров придется плыть.
Что-то пугало Ноланда в этом темном участке реки с неизвестным дном и… обитателями. Алхимики Кха выращивали не только сухопутных чудовищ. Известны обладающие щупальцами стражи рвов… Один из них мог запросто скрыться от людей в реке и незаметно жить в иле под корягой сотни лет. Чем дольше Ноланд вглядывался в непроницаемую для взгляда воду, тем меньше решимости оставалось.
Он стоял по бедра в воде, ноги замерзли, но пошевелить ими значило привлечь внимание голодных глаз, скрытых под толщей воды. Ноланд не мог утверждать, что прямо здесь затаилась опасность, но чье-то присутствие он ощущал. Здесь может оказаться что угодно, только не обыкновенное речное дно. Текущая вода завораживала, притупляла сознание и открывала дорогу бессознательному. Еще немного – и в волнах начнут мерещиться образы!
Ноланд почувствовал, как неизвестность нагнетает страх. Чужие земли, чужая стихия. Здесь он беззащитен. Против чудовища не поможет умение плавать – жертву достаточно схватить за ногу и утянуть на дно. Убежать нельзя – в воде движения замедлены. Силой с чудовищем не справиться. Не сработает хитрость. Совершенно бесполезен чудесный револьвер. В такой ситуации у человека не остается ничего – даже разум и мысли уже не принадлежат ему, цепенея от страха перед неизвестностью, перед темнотой глубины… Остается только чистое самосознание без оболочек. Искра индивидуальности со свободной волей. Ноланд ощутил себя очищенным от всех условностей, и вместе с этим пришла мысль, обидная в своей правдивости.
Только оставшись без внешних преимуществ и всевозможных оболочек возможно по-настоящему проявить себя. Вместо всех действий, слов, чувств и размышлений остается только выбор. Сила воли всегда сила, идешь ты вперед или отступаешь. Важен личный выбор направления.
Ноланд прикрыл глаза. Сейчас он искра со свободной волей, маленький огонек перед рекой. Так уж случилось, что нужно преодолеть враждебную для огня стихию. Но это иллюзия. Стихий нет: есть эфир, из которого состоит вся материя, и есть первичный эфир человеческого духа. Он не искорка перед водной стихией! Живой огонь духа подобен бушующему пламени перед каплей воды!
Ноланд бросил ивовый шест и прыгнул в темные волны. Рюкзак тянул вниз, одежда намокла и облепила тело, однако ему казалось, что вода вокруг кипит и испаряется, толкает вперед и вверх. Спокойными и сильными движениями он греб к берегу. Солнце блестело на гребнях волн, как будто они горели. Ноланд ушел в воду с головой, вынырнул глотнуть воздуха и снова скрылся под волнами, продолжая плыть легко и быстро. Переполненный силой и энергией, он открыл глаза, намереваясь рассмотреть реку изнутри, понять, что вызывало у него гнетущие чувства. Вода оказалась неожиданно прозрачная, словно скинула перед Ноландом сумрачную завесу.
Вокруг плавали стайки мальков. Среди водорослей елозил брюхом сом, поднимая муть. Дно нельзя было назвать илистым или песчаным, только костяным. Дно сплошь покрывали кости. Скелеты людей и лошадей, занесенные речным песком, поросшие водорослями. Ноланд различил торчащие ребра, черепа с забитыми илом глазницами, ветхие кисти рук, сжимающие изъеденное коррозией оружие. Попадались целые скелеты в остатках одежды и доспехов. Подводное кладбище. Была ли здесь битва в Четвертую эпоху, или Кха скидывали в реку поверженных врагов? Или река размыла курган и потревоженные кости принесло сюда течение? Возможно, эти воины сражались с Кха, а может, служили им и помогали убивать путников. Ноланд отвернулся от павших и вынырнул. Несколько гребков – и обрывистый берег оказался перед лицом. Ноланд ухватился за корни деревьев и подтянулся.
Вода ручьями стекала с тяжелой, как будто обвешанной гирями, одежды. Он поднялся по крутому берегу и вышел среди рощи высоких тонких деревьев. За редкими деревьями просматривался привычный пейзаж холмов. Ноланд развел костер и устроил основательный привал с сушкой одежды и горячим обедом. После еды навалилась усталость, накопленная за сутки без сна, Ноланд откинулся у костра и с наслаждением подремал, слушая шепот ветра в кронах неизвестных деревьев.
Внутреннее пламя утихло. Увиденное под водой казалось видением или игрой разума. Ноланд допускал любой вариант и решил не думать о посторонних вещах. Еще один этап пройден, но засиживаться некогда. Он выпил чая, надел еще влажную одежду и поспешил в путь. Больше действий, меньше размышлений, как напутствовал странствующий хранитель Пути.
Следующие несколько дней прошли без интересных событий: настолько однообразно, что Ноланд не смог бы назвать число месяца, если бы не вел дневник. Он восстанавливал в памяти события своего приключения, начиная с получения письма от Теодора Бремера, и последовательно записывал в дневник. Получалась история, которая выглядела чистым вымыслом. Случайный читатель этих путевых заметок назвал бы Ноланда фантазером. Он и был таковым, но до того, как отправился в путь на григотропосе. Люди не поверят в его приключения, а он со своей стороны не верил, что человек может всю жизнь прожить в одном городском квартале и не отправиться на поиски истины… физически или мысленно.
Шахтерский городок Самородок оказался не шахтерским. Таковым его называли, поскольку селение располагалось на месте выработанных железных копей. Долгая и упорная добыча железной руды отразилась на ландшафте: склон горы делился на рукотворные ярусы, похожие на колоссальные каменные ступени. Рудокопы называют это этажным разносом. На трех таких ступенях расположились три улицы, отходящие от дороги – вот и весь город, едва наберется сотен пять человек.
Среди жителей шахтерское ремесло основателей города почиталось за святой труд, но самих шахтеров здесь не встречалось. В шахтах не работали уже несколько поколений, люди жили скотоводством и сельским хозяйством: пасли стада на горных отрогах, разбивали поля, огороды и сады на равнине внизу. По ярусам прыгала прирученная жителями чистая горная речушка, внизу под горой она же крутила колесо мельницы и питала посевы. Здесь не было промышленного производства, железной дороги и телеграфа. Строго говоря, село, а не город.
Поздним утром Старый тракт привел Ноланда к подножию горы. На почтительном расстоянии друг от друга стояли коттеджи, окруженные хозяйственными постройками. Колыхались на ветру пшеничные поля, цвела гречиха, в огородах рос кудрявый горох. Ревниво огороженные фруктовые сады уже отцвели, взгляд волей-неволей задерживался на зреющих фруктах. Большинство жителей в это время дня занималось хозяйством, и Ноланд видел их издали, в глубине огородов и полей. Они носили белые рубашки и плетеные шляпы с мятыми полями. Женщины украшали свои шляпы цветами, отчего становились похожи на ходячие клумбы. Все встречные буднично приветствовали Ноланда, привыкшие к путешественникам.
Дальше дорога круто поднималась вверх к основной части городка на ярусах. Ноланд с восхода солнца шел без привалов и перед крутым подъемом решил отдохнуть. Он сел на лавочку у забора и вытянул ноги. Где-то голосили куры, перегавкивались собаки. У обочины прыгала галка и украдкой поглядывала на Ноланда.
По дороге быстрым шагом шел мужчина, за руку он вел мальчика лет десяти. Тот еле поспевал и прятал от прохожих заплаканное лицо. Открылась калитка, их встретила женщина, вытирающая руки о передник.
– Успел? – спросила она.
– Почти, – сказал мужчина. – Пришлось уже из штольни вытаскивать. Сегодня же с мужиками заколотим вход.
– Идите прямо сейчас! Вдруг туда еще кто любопытный залезет, а вы заколотите…
– Вот и пусть! – гаркнул мужчина, обращаясь больше к мальчику. – Будут знать, как в шахтах играться.
– Я не играл, – топнул ногой мальчик. – Я искал дверганцев!
Ноланд улыбнулся.
– Сказок перечитал, – сказал мужчина и устало провел рукой по лицу.
Он небрежно отвесил мальчику подзатыльник и оставил с женщиной. Та повела сорванца за ограду.
– Запрем тебя в комнате на весь день, – донеслось до Ноланда, – считай, что ты попал в завал.
В ответ раздался обиженный вопль. Мать с сыном ушли.
Позади лавочки кто-то кашлянул, Ноланд обернулся. Через забор свесил загорелые руки старик в соломенной шляпе. Он появился, привлеченный голосами. Заявив, что полностью согласен с принятыми мерами воспитания, старик перескочил на другую тему, затем на следующую. Он был одним из тех, кто любит болтать и повторять одно и то же. Соседи и близкие избегают надоедливых болтунов, и те находят отраду в проходящих через город чужаках, готовых удивляться новостям даже десятилетней давности. Так Ноланд узнал про историю Самородка и здешнюю жизнь.
Земли простирались вокруг безлюдные, поэтому дороги непременно заворачивали в Самородок. Путешественники и торговцы отдыхали в здешней гостинице и пополняли запасы провианта. Так городок поддерживал связь с внешним миром и не давал жителям одичать на отшибе цивилизации. Из-за близости к границе здесь часто видели чужестранцев, даже халиру из Наара. Самородок принадлежал Луарской префектуре лишь формально: в былые времена Луарция владела железными копями и присылала рабочих, но после истощения перестала обращать на Самородок внимание. Отдельно от рабочих бараков само по себе возникло селение. Для луарцев Самородок стал неприметной точкой на карте, как будто случайно поставленной у границы на юго-востоке – то ли ошибка картографа, то ли типографский брак. Халиру знали это место как гостиницу на перепутье среди пустынных земель. Для клеттов городок не существовал вовсе, как и весь мир за пределами Эпимахии. Самородок был городком "далеко за горами", "далеко за дикими землями", или в лучшем случае "далеко на границе". И ничуть от этого не страдал.