сестра жены – почти то же, что жена.
Судьба в четыре руки подталкивала Семиславу в объятия Доброслава, но она медлила. Он молча ждал, лишь ноздри его тонкого носа с горбинкой трепетали от волнения. Доброслав был хорош собой, хотя совсем не походил на Святомера или Ярко, которые оба были невысоки, коренасты и круглолицы. Он удался в материнскую родню: и ростом, и сложением, и продолговатым лицом с правильными чертами. Портил его только тонкогубый рот и скошенные клыки, будто другие зубы их невзлюбили и норовили вытолкнуть из ряда вон. Но улыбался он редко, и это не бросалось в глаза.
И не сказать чтобы он был плохим мужем – сестра не жаловалась, и, по наблюдениям самой Семиславы, жили они неплохо. Добрята был справедлив к жене дома и почтителен с ней на людях.
– Сейчас рано говорить об этом, – тихо вымолвила Семислава, стараясь никак не показать, нравится ли ей мысль об этом замужестве. – Крада моего мужа еще не остыла, а он ведь твой отец!
– Сколько же ждать?
– Год.
– Год? – Доброслав даже подскочил. – Да что ты говоришь? Да за год…
Его прервал новый стук в дверь. Оба они обернулись. На лице Доброслава отразилась досада, а у Семиславы мелькнула мысль: уж теперь это точно покойный муж пришел, дабы осадить сынка, слишком спешащего залезть в неостывшую отцову постель.
Челядинка поспешила к двери и вернулась с испуганным лицом.
– Там… хазары пришли! – шепотом выговорила она, вернувшись, с таким испуганным лицом, будто хазары явились не иначе как убить всех.
– Что еще за хазары? – Доброслав возмущенно вскочил, хотя хазары в Гостилове сейчас были только одни.
– Пусть войдут! – повелительно крикнула ему вслед Семислава, понимавшая, что он гораздо больше расположен выпроводить незваных гостей.
Отворив дверь, Доброслав увидел за порогом Гацыра с тремя сопровождающими.
– Рад увидеть тебя снова, Доброслав, но мне указали на этот дом как на жилье покойного князя и его жены. Неужели я ошибся?
– Нет, – подавляя досаду, ответил княжич.
Как бы там ни было, а ссориться с Гацыром ему было не с руки.
– Я привез ей подарки ради нашей дружбы, и печальная потеря не должна помешать мне вручить их. Но если обычай запрещает ей видеть меня в это время…
– Пусть гости войдут! – повторила Семислава. – Проводи их ко мне, сыне.
И Доброслав был вынужден пригласить хазар, проглотив горькое звание ее сына.
– Благодарю твою почтенную матушку за то, что пожаловала меня милостью в час своего горя… – начал Гацыр, входя впереди своих людей. – О! – Увидев вставшую ему навстречу княгиню, он застыл в недоумении и даже огляделся, будто искал кого‑то другого.
– Это – вдова моего отца! – так же досадливо пояснил Доброслав. – Но она – не моя мать!
– Я не знал этого. Но никто и не принял бы эту молодую женщину за мать столь взрослого сына! – Гацыр улыбнулся и отвесил поклон, с явным удовольствием оглядев стройный стан Семиславы и ее свежее лицо, пусть и несколько истомленное, с еще заметной краснотой век после трехдневных причитаний. – Но я рад заверить ее в моей дружбе. Я с готовностью окажу ей любую поддержку, в которой она, быть может, будет нуждаться теперь.
Семислава лишь молча поклонилась, придерживая край белого платка возле щеки и будто желая заслонить лицо. Ревнивый взор Доброслава не упустил того, с каким восхищением смотрел на нее гость. И так пялить глаза на женщину, которая всего три дня как овдовела, – просто наглость! Любого другого, не будь тот посланником самого кагана, он просто вышвырнул бы вон!
– Ты обманул меня! – Лютомер смотрел на Ярко с такой яростью, что тот лишь с трудом сохранял невозмутимость. Сейчас молодой угрянский князь был так похож на волка, что даже его собственным родичам было не по себе. – Я думал, что отдаю сестру за князя вятичей, а тебе, выходит, еще только предстоит им стать, если ты справишься с Добрятой!
– Я справлюсь, если привезу жену! Теперь ты понимаешь, что мне нужна твоя старшая сестра?
– Эй, малец, потише! – Красовит поднялся и шагнул к нему – будто гора с места двинулась. – Про старшую забудь, она моя!
– О Лютаве и речи быть не может! – Лютомер мотнул головой. – И другую‑то дам ли тебе – теперь не знаю.
– Ты обещал! При своих родичах и при моих!
– Обещал, пока думал, что ты князь! Короче, вот что! – Лютомер хлопнул по бедру. – Мое условие. Ты отдаешь мне Святкину вдову, Семиславу. И тогда я выдам за тебя младшую сестру.
– Семиславу? – Ярко был поражен. – Тебе‑то она зачем? Я тебе свою сестру привез!
– Твоя сестра для меня молода. – Лютомер наконец улыбнулся слегка. – Я ей дам помоложе жениха. У меня брат есть, Борослав. Как раз нынче весной из стаи вернулся, вот и пусть женится.
– Но зачем тебе Святкина вдова? И ты на его стол метишь? – С этой стороны Ярко уж никак не ожидал соперничества.
– Нет. Я поклянусь, что отказываюсь от прав наследования как ее муж. А тебе это тоже выгодно – если ее получу я, то не получит Добрята. А у тебя будет жена, и ты сядешь на стол своего отца. Идет уговор?
Мысль о Семиславе была первой, что пришла, когда он узнал о смерти Святомера. И сразу все встало на свои места. Раньше Лютомер не мог приблизиться к ней: он, лесной волк‑оборотень, и она, замужняя женщина и княгиня, жили в разных мирах. Свести их могла ненадолго лишь Купальская ночь, когда боги света подают руки богам тьмы. И с тех пор вот уже год образ молодой Святкиной княгини жил где‑то в тайнике его памяти – женщина‑лебедь, будто светлый блик на воде. Если он и думал мельком, что когда‑то придется жениться, то жену свою воображал именно такой.
Последние месяцы все изменили для них обоих. Лютомер занял свое законное место в роду, а Семислава обрела свободу. Сама судьба отдавала ему эту женщину; в его мыслях она была уже где‑то рядом, казалось, осталось лишь протянуть к ней руки! Она стояла перед ним, как наяву: рослая и тонкая, будто березка, окутанная волнами светлых волос. Он видел ее лицо с тонкими чертами, светлыми бровями, видел даже несколько золотых веснушек на точеном носу. А когда она улыбается, то изливает сияние, будто солнышко… Если ходит по земле живая богиня Лада, то это она!
Но на лице Ярко отражался лишь упрямый вызов.
– Вот что я тебе скажу! – отрезал тот. – Мне больше в отроках ходить невместно, и нынче осенью, на Дожинки, будет моя свадьба. Пришлешь мне сестру твою Лютаву – тогда Семиславу забирай. А не пришлешь – Семиславу я сам за себя возьму. И это мое последнее слово!
Наутро после совета в обчине к Лютаве заглянула Новица:
– Там этот… смолянин отрока прислал. Хочет к тебе зайти в гости, спрашивает дозволения.
– Пусть идет, – усмехнулась Лютава, а сама вновь ощутила эту странную смесь радости и смущения.
Чего ему надо? Свататься, что ли?
Красовит явился такой нарядный в синем хазарском шелковом кафтане с красной шелковой же тесьмой на груди, так тщательно причесанный, будто и правда собирался свататься. Лютаве было отчасти приятно, что ради нее он так расстарался, но ее разбирал смех, и она с трудом сохраняла невозмутимость, сидя под окошком между Гордяной и Милодарой.
С собой воевода привел пятерых отроков, самых старших в его дружине, таких же нарядных и причесанных. И едва они уселись на лавке напротив Лютавы, как в дверь стали просовываться любопытные девичьи головы: сестры считали своим долгом выяснить, что тут происходит. И посчитав, что их сторона имеет численный недостаток, Золотава, Светлава и Русавка проскользнули внутрь и тоже уселись по сторонам Лютавы, приняв гордый вид.
– Пришел я к тебе по велению дружины моей! – объявил Красовит, ради подтверждения оглянувшись на своих людей по бокам, и те важно закивали. – И рекла дружина моя вот что. Побились мы с братом твоим об заклад. Если я проиграю, колечко твое. Если ты проиграешь – даешь каждому отроку моему по невесте. Кольцо мое – вот оно перед тобой! – Он поднял руку. – А невесты наши где?
– Ну, где же я вам так сразу их возьму? – удивилась Лютава. – У тебя отроков сколько?
– Три десятка.
– Что же я вам, из утиных яиц три десятка невест высижу?
– А это не наша забота! – ухмыльнулся Красовит, и парни вокруг него тоже принялись ухмыляться. При этом они не сводили выразительных глаз с девушек вокруг Лютавы, и те от смущения не знали куда деваться. – Желаем мы, чтобы ты девичью свою дружину собрала и против нашей поставила. Иначе нехорош будет наш заклад. А если что, утиные яйца мы собрать поможем…
И он устремил такой взгляд на саму Лютаву, что она отвернулась. Тот поцелуй перед костром Красовит в глубине души засчитал себе за подвиг, и с тех пор Лютава казалась ему не то добычей, не то наградой, однако его несомненной собственностью. Оттого притязания на нее Ярко безмерно его возмущали, и он хотел, чтобы его права на княжью сестру были признаны всеми.
– Кольца моего ты не заслужила пока, – продолжал он, – но коли твой брат мне тебя назначил, я тебе его принес.
С этими словами Красовит встал и шагнул к Лютаве; она невольно поднялась на ноги, потому что смотреть на него сидя, снизу, было страшновато – он казался горой, заслоняющей свет. Подойдя, он стащил с мизинца небольшое колечко – мельком глянув, Лютава убедилась, что оно золотое, по‑видимому хазарской работы.
Красовит хотел взять ее руку, но Лютава невольно попятилась – точно как там, на поляне перед костром. Ей вдруг снова стало тревожно, она даже оглянулась на дверь: где Лютомер? Хотелось позвать брата на помощь, хотя вроде бы никакая опасность ей не грозила. Наоборот – подарочек дорогой принесли. Но она вдруг ощутила себя стоящей на перекрестке: возьми она это колечко – и судьба ее будет решена. И она испугалась мысли, что так и выйдет. Красовит будто припер ее к стене, лишил выбора, и ей хотелось извернуться и убежать.
Но как она могла отказаться принять его кольцо, если сам ее брат при всей старейшине почти пообещал отдать в жены смолянину? Он не сказал «отдам», он сказал «подумываю отдать», но такие вещи не говорят на ветер.